Наше падение

Тошнота закипела у нее в животе настолько внезапно, что она сама удивилась тому, как струйка рвоты вырвалась у нее изо рта, обжигая кислотой горло, полившись из губ жгучим потоком. Тело ответило болью, желудок задергался в ее перемотанном веревкой животе, насколько позволяло пространство, чтобы вытолкнуть то, что в нем осталось. Рвота остановилась комком у нее в горле, перекрыв воздух для дыхания, и Джейн начала давиться. При этом ее всю затрясло от приступа паники, пока следующий толчок не позволил избавиться от этого комка. Вонючая жижа потекла на ее блузку, юбку, пока большая блевотная ляпа не легла перед ее ногами на полу.

Майки Лунни отскочил в сторону, чтобы не испачкаться в розово-оранжевой вонючей жиже, уже забрызгавшей его штаны. И он вскрикивал: «ой… ой…» — снова и снова. Затем ее рвота будто бы его очаровала.

Запястья и щиколотки горели. Веревка натерла кожу до красна. В животе будто бы застрял свинцовый груз. Кисло-горький привкус собрался во рту, а запах собственной блевоты обжег ей ноздри. Джейн утонула в глубоком отчаянии, в сравнение с которым тошнота и все эти запахи были ничем. Бадди погромщик? Вандал? Один из них? Ее Бадди, которого она любила больше всего насвете? Бадди, который целовал ее и ласкал, нежно гладил грудь?

Майки снова плясал вокруг нее, это уже был танец безумства и отчаяния.

— Мне жаль, мне жаль, — сказал он. Он нашел еще одну тряпку и начал вытирать ей лицо, подбородок, а затем грудь. Его рука задержалась на ее груди. — Теперь можешь увидеть, что я делаю? — сказал он, отскочив от нее, его лицо налилось краской, он старался избежать ее взгляда.

Она не спрашивала, что он делает, продолжая быть ошеломленной тем, что он сказал о Бадди, при этом, пытаясь отрицать правду его обвинения. Майки пристально начал глядеть на ее грудь, а затем отвернулся снова. Собрался ли он ее изнасиловать?

— Я устраняю тебя из этого мира, Джейн.

Мысли о Бадди исчезли, когда она осознала то, что он сказал.

— Хочешь сказать, что убьешь меня? — сказала она ошеломленно. Жуткие слова повисли в воздухе дамокловым мечом. И тут же пожалела о том, что это сказала, будто сказанное ею неминуемо должно было превратиться в реальность.

— Только так, Джейн. И я это сделаю…

Ее ум закипел в поисках возражения — хоть что-нибудь, что может хоть как-то его остановить.

— Почему я, Майки? — нужно было постараться как-то оттянуть время. Использовать все, что есть в ее распоряжении. Включая Бадди, виноват он или нет. — Почему не мой друг? Ведь он был один из них, из тех, кто крушил все в доме. Не я же это делала, а он.

Она почувствовала себя предателем — она предала Бадди, даже если он все крушил у нее в доме. К тому же оставалась малая часть отрицания того, что Майки на самом деле может убить ее или Бадди.

— И его я тоже убью, — сказал он. — Всех их. Авенжер добьется своего. Мне всего лишь одиннадцать лет, и я могу отомстить за твой дом.

Правильно ли она его расслышала? Или что-то пропустила?

— Что ты сказал?

— Мне одиннадцать лет, я — Авенжер, и я отомщу за твой дом… — произнес он, отчетливо выделяя каждый слог.

— Но тебе же не одиннадцать лет. И ты — Майки Стейлинг, а не Авенжер.

Откуда взялся этот Авенжер? Персонаж из комиксов, что ли, для детей? Она не могла вспомнить.

— О, мне одиннадцать, все верно, — сказал он, покорно улыбнувшись, теперь уже по-детски. — Где бы я не работал, как Авенжер, мне всегда будет одиннадцать лет.

«Надо продолжать беседу и не думать о Бадди».

— Почему тебе одиннадцать, Майки? — спросила она, пытаясь сплюнуть противный осадок, собравшийся во рту, но почему-то заставляя себя это проглотить. — Что случилось с тобой? Как ты застрял в одиннадцатилетнем возрасте? — это был выстрел в темноту, она не знала, чего добивается, спросив его об этом.

— Вон Мастерсон, — с триумфом в голосе продекларировал он. — Это было мое лучшее время. Лучшее время в моей жизни. Знаешь, что чувствуешь, если устраняешь из мира людей — таких, как Вон Мастерсон, Джейн? Задиру, который обижал сверстников и особенно маленьких? Это было чудесно, Джейн. Но когда мой дедушка начал меня подозревать, он задавал слишком много вопросов, и я снова стал одиннадцатилетним, чтобы его убрать. Я стал таким же одиннадцатилетним, как и с Воном Мастерсоном, — он улыбнулся ей, в улыбке был триумф, будто он раскрыл перед ней всю гордость своей жизни, все достижения. — Бедный Майки Стейлинг вырос и стал большим, его мама умерла, но он помнил все, что она ему говорила, и все песни, которые пела, — он поднял глаза на прохудившийся деревянный потолок. — Одиннадцать и Авенжер, — он взглянул на нее: Майки Стейлинга больше не было — того старого доброго Майки, который ремонтировал изгороди, сажал помидоры и перед каждым встречным приподнимал свою старую, облезлую бейсбольную кепку.

Откуда-то из складок кожи, собравшейся вокруг запястий, он выдернул нож — обычный кухонный нож, только большой, похожий на те, которые встречаются у турков в кинофильмах про Ближний Восток. Лезвие сверкало даже, несмотря на тусклое освещение убогого сарая.

«Держись», — скомандовала она себе. Она имела дело с сумасшедшим, и надо было держаться до конца. Она также отдавала себе отчет, что терять ей нечего. Ее свет почти подошел к концу вместе с осознанием того, что Бадди крушил все у нее в доме. Сомнений больше не было. Он нашел ее и разрушил — своими поцелуями и лаской. Теперь она полностью понимала, почему он избегал ее дома, семьи, больницы. Почему он пил. «Бадди, Бадди», — думала она, и он был частью рвоты, которая долго преследовала ее, а затем изошла из нее здесь, частью Майки Лунни и того, что тот с ней делал, и что собирался с ней сделать. Но надо было держаться. Забыть все, забыть Бадди, Керен и все остальное. Она выживала, уходила, совершала побег.

— Я любил лишь одного человека — мою маму, — сказал Майки, держа нож обеими руками так, будто предлагал его Джейн. — Я любил маму, но ты мне также нравилась, Джейн.

Похолодев от последнего «нравилась», она сказала:

— И ты также мне всегда мне нравился, Майки. Ты всегда со всеми был вежлив и добр, — она сделала ударение на том же «нравился», чтобы это зазвучало по-доброму, дружелюбно.

— Я каждый раз пытался увидеть тебя в твоей в комнате. Мне нравилось, как ты раздеваешься. Пока ты не стала закрывать шторы. Отчего мне стало грустно…

— Мне жаль, что стала причиной твоей грусти, — сказала она и содрогнулась, осознав, что он наблюдал за нею голой.

И хотя он продолжал стоять перед нею с ножом в руках, он снова стал вежливым, его голос вернулся к манере прежнего Майки, которого она знала.

«Подумай», — сказала она себе. — «Как заставить его думать о чем-нибудь другом?»

— А что Эймос Делтон, — спросила она.

— И что он? — в его уменьшившихся глазах собралось подозрение.

— Когда он вел меня сюда, то выглядел испуганным, — старалась она продолжить разговор.

— Он любит книги, и я дал ему десять долларов, чтобы он себе купил что-нибудь почитать, — его глаза заблестели и снова начали вываливаться из орбит.

— Не думаю, что он купит себе книги, — сказала она. — Думаю, что, скорее всего он вызовет полицию.

Майки закачал головой.

— Он не может позвонить в полицию. Я дал ему десять долларов…

Она удивилась тому, насколько острым и чистым был ее ум, при всем зловонии, окружающим ее и исходящим из нее. Встряхнув головой, она сказала: