Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
Фотий как-то странно посмотрел на негуса, потом во взоре его вспыхнула безудержная радость, он привлёк Джама к себе и погладил его по голове.
– Спасибо, сынок.
– И пошёл тихо в свои покои.
Юноша посмотрел ему вслед ничего не понимающим взглядом и побрёл в библиотеку заниматься.
Только вечером он узнал, что киевских купцов обезглавили по личному приказу императора. «Почему, зачем?» Юноша на такие вопросы получит ответы ещё не скоро, ему ещё надо учиться и учиться постигать этот сложный мир и его высшие законы, которые, к несчастью большинства людей, зачастую далеки от
3
Вот и дом под красной черепичной крышей, с широкими оконными стёклами, а на реке - омуток, которого так боялась, да и сейчас, наверное, боится Аристея: вдруг утонет сынок?
Выбежит сейчас он, кудрявенький гречанёнок, наполовину древлянин, закричит радостно: «Покатай на собаке, колдун!» «Глупыш, какой я колдун - я просто Клуд Доброслав, проживший всю жизнь без мамки и папки, не как ты, баловень…» Правда, близкие люди и у него были - это жрец Родослав и домовой, которого он никогда не видел, но верит, что он есть, он живёт, добрый хранитель домашнего очага…
А на высокое крыльцо сейчас выйдет красавица Настя. «Световид, - взмолится тогда своему богу Клуд, - отведи напасть от моего сердца. Не то я приму грех на душу, перекину замужнюю женщину через седло, как разбойный хазарин, и…»
А Мерцана?… Да, Мерцана. Но она всего лишь девочка в солнечной лодье, сестра, ставшая мечтою из далёкого прошлого… «Ты её можешь любить и не любить, но ты дал слово найти её…»
Остановили коней. Доброслав сказал:
– Ты побудь здесь, Дубыня. Тебе нельзя у тиуна появляться. А я пойду узнаю, что и как… Спросят - скажу: за железом приехал. Меня могут забить в кандалы, как когда-то тебя, если, конечно, узнают, что дом поджёг и насовсем ушёл из селения… Случится что - скачи за Ерусланом вослед, авось успеешь догнать.
«Так я и послушал тебя, - садясь на пожухлую осеннюю траву и отпуская коня пощипать, что найдётся, сказал про себя Дубыня.
– Что случится - выручу, а не то разберу дом тиуна по кирпичику…»
Ну, положим, разобрать дом тиуна по кирпичику Дубыне одному, хоть он и силач, будет трудно, а в том, что он всё сделает для друга, чтобы вырвать его на свободу, сомневаться нет оснований.
Чернобородый, прищурившись, посмотрел вдаль, за реку, подумал: как понеслась после встречи с Доброславом его жизнь вскачь, словно на вороном, который сейчас что-то находил на земле, хрумкал, звеня удилами…
Вернулся Клуд, смурной, недовольный, махнул рукой, сказал:
– Садись, брат, на коня, поехали… Нету Аристеи. Уехала.
– Куда?
– Аристарх сказал, что в Херсонес, к митрополиту. По делам. Он, оказывается, крестил её. И сынишку тоже.
– Аристарх… Это не тот ли, которого я хотел оглоблей угостить?
– спросил Дубыня.
– Кажется, тот…
– А Фоку видел? Того, сволочного… Помнишь, у кумирни Белбога?
– Как не помнить… Сопровождает хозяйку. А хозяин-тиун доставил Аристею в Херсонес и вернулся. Уехал со своими обормотами осеннюю дань с поселян взимать…
– Мы только что видели, Доброслав, как они эту дань взимают…
– Ладно, поехали… Бук!
– позвал Доброслав
– Не проголодался ещё?
Бук посмотрел на хозяина умными глазами, сел на задние лапы и сглотнул слюну.
– Проголодался, значит… Сейчас отъедем от селения и поедим.
– Я бы тоже не прочь ухватить зубами кусок поросятины, Клуд.
Всхрапнули лошади, омуток на реке остался позади, и цветы луговые тоже… Сейчас они голыми стебельками стояли сиротливо, а весной кучно цвели и почему-то пахли мёдом…
«Доброслав, просила же тебя Настя полюбить её, а ты, дурачок, лишь удивился её словам… Думал, что полонила Мерцана, ай нет!…» И взыграла душа у молодого удальца: «Боги, что я печалуюсь?! Мы же едем в город, где сейчас она - одна с сыном… Постой-постой, так она - жена ти-и-у-на… А ты губы развесил. Ну и что?! Просила же любить… А может, это всего-навсего прихоть богатой бездельницы?…»
Ехали тихо, Доброслав думу-думал, потом выскочили на пригорок, поросший кизилом, и тут разложили свою нехитрую снедь.
После насыщения желудка хотел себе волю дать Доброслав и рассказать о своих чувствах, которые как ручейки весенние журчали, журчали, пробиваясь сквозь снег, и вот, блестя на солнце, зазвенели споро и побежали сливаться, но, глядя на беззаботно играющего с Буком Дубыню, не то чтобы раздумал, а со страхом вдруг вообразил: как мог это сделать?… Нет, он даже и матери с отцом, когда душа его встретит их в воздушной синеве, в раскатах грома и сиянии молний, ничего не скажет о своей любви к замужней жене, и к тому же христианке…
В густых зарослях кизила заночевали, а на рассвете, с пробуждением первых птах, когда Ярило ещё прятал под землёй свои золотоносные руки, тронулись на Херсонес. Дубыня попросил переплыть Альму подал её паромной переправы, подалее от родного селения…
– А может, заедем? Ещё раз навестишь свой дом. Потом вряд ли тебе придётся когда-нибудь здесь быть…
– Нет, не надо, Доброслав. Смиренно живут они, пусть и живут. А младшенькую сестричку увижу - сам помешаюсь. Вспоминаю её судьбу, и сердце разрывается, Клуд… Кровью исходит!
– Успокойся, брат… Вдарим галопом!
Вдарили. Встречный студёный ветер очень кстати пришёлся обоим: одному во утоление любовных страстей, другому душевных страданий.
Вознесясь на каменную кручу, с которой хорошо просматривался Херсонес, увидели дым, валивший из того места, где находились стекольные мастерские. Серый, густой, он переходил в аспидный, и ветер относил его к морю, к Песчаной бухте, в ту сторону, где стояли базилики; и сейчас колонны их, всегда ослепительно белые, как первый выпавший в горах снег, были окутаны этим дымом.
– Что это?
– тревожно спросил Дубыня.
– Не видишь, горит…
– Смотри, вон и ещё.
– Чернобородый показал туда, где располагался рынок со множеством купеческих лавок и с термами для заезжего люда.
– Поехали, скоро всё узнаем.
– Клуд тронул коня.
Во входную калитку возле башни Зенона их не пропустили, хотя стражники знали Доброслава не только в лицо, но и по имени.
– Пускать в город сегодня не велено, - повторял их начальник, вислоусый, широкоскулый, и в железном панцире, а не в кожаном, как обычно.