Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
– Кто ты такой? И как посмел дерзить мне?!
– закричал Дир, размахивая плёткой; глаза его стали ещё темнее, дружинники, стоящие рядом, притихли, ожидая грозы…
Что-то вдруг случалось с Лагиром - он ощущал в себе прилив какой-то ожесточённой смелости; ни один мускул не дрогнул на его лице, когда плётка свистела возле его головы, и глаза яростно впились в глаза архонта. «Что ж, воля ваша, князь, жестоко наказать меня или предать смерти. Но я не боюсь… Однажды она витала над моей головой. Надо будет, приму её, как воин на поле битвы, не ропща и не сгибаясь!» - говорил его взгляд. И архонт, на удивление всем, опустил глаза, руку с плёткой завёл за спину и уже тише сказал:
– Чего молчишь? Говори, кто ты и откуда. Раньше я видел тебя здесь, но недосуг было спросить.
Как заворожённые слушали князь и дружинники исповедь Лагира, полную страдания
– Княже, он действительно говорит правду, я знаю этого алана, вернее, его отца… Да, да… - повернулся он к Лагиру.
– Твой отец, когда я исколол рожнами ромея и его телохранителя, прятал меня некоторое время у себя, пока я не ушёл в степи. А ты уже тогда служил в херсонесском гарнизоне. Прости его, архонт Дир. За его неразумность прости, хотя за дерзость ему всыпать бы не мешало. Слишком горяч…
– Счастье его, что я сам таков! Ладно, прощаю… Раз и ты просишь за него, Еруслан. Так и быть.
– Дир окинул быстрым взглядом ладную, крепкую фигуру алана и предложил: - Хочешь в мою дружину? Тем более рубить мечом тебе не привыкать…
– Княже!
– вдруг бухнулся на колени Лагир.
– Благодарю тебя за доброту и доверие, но допусти меня до двора, где суда строят… Хочу мастеровым быть, живописцем, красками хочу писать по корабельному древу… Сплю и во сне сие вижу. Княже, после церковного подвала, где смерть ожидал, не могу больше лишать жизни других… Прости, если опять сказал что дерзостно.
– Раз не хочешь… Проводи его, Еруслан, до Почайны, найди на вымоле [121] боила Вышату [122] и скажи - пусть возьмёт этого человека к себе и даст в руки краски.
Со Старокиевской горы Еруслан и Лагир спустились к реке Глубочице, впадающей в Днепр. На её берегу, возле дикорастущих яблонь, Еруслан предложил остановиться. Отстегнул от пояса меч, положил рядом боевой топор, снял яркосиний плащ, сел на поваленное дерево и пригласил алана:
[121] Вымол– пристань.
[122] Боил Вышата– прадед Яня Вышатича, рассказавшего в 1106 году Нестору-летописцу, автору «Повести временных лет», о перевозе на Киев со стороны Днепровской, «того ради и глаголют, яко град Киев зделан на перевозе».
– Садись, земляк… У меня в торбе есть олуй [123] и немного еды. Выпьем, закусим и побеседуем. Не возражаешь?
– Ещё бы возражать!… - улыбнулся алан.
– Спасибо тебе, Еруслан, отвёл от меня беду.
– Благодари своего отца. За его доброе сердце…
– Когда умер он, без меня его предали огню. Так и не проводил его в последний путь. Да что там говорить, и мать бы свою не увидел, и Меотийское озеро, если бы не Доброслав и Дубыня…
– А знаешь, Лагир, я однажды пожалел, что спас их вместе с ромеями от гибели, когда в хазарских степях на них напали угры…
[123] Олуй– то же, что и пиво. Олуй - название скандинавское, не от норманнов ли мы научились варить пиво и пить его?
– Это почему же?
– искренне изумился алан.
– Вот и я так поначалу удивился… Я ведь после того, как ушёл в степи, сколотил из таких же горемык, как сам, «чёрную» шайку, и стали мы грабить ромеев, хазар и богатых людишек, жгли дома, резали и убивали. Уж очень я зол был на них за свою поруганную жёнку, которая, бедняжка, не вынесла позора и вскоре повесилась…
– Значит, моя мать, когда жива была, о твоей жене мне рассказывала, и о тебе тоже… А жёнку твою, Еруслан, люди не в яму бросили, как удавленницу, а сожгли в священном огне, по заказу добрых язычников…
И вдруг Лагир увидел перекошенное лицо Еруслана, который по-детски всхлипнул, и из глаз его покатились крупные слезы.
– Ну-ну, - укорил его алан.
– Не пристало мужчине…
– Я понимаю, Лагир. Но как вспомню про свою голубку, про её несчастную судьбу, и сердце будто кто сжимает клещами…
Голубка и есть, кроткая, ласковая, добрая душа, всё хотела иметь детей, да почему-то Дедилея от нас отвернулась… А может, это и к лучшему?… Что было бы с ними после случившегося?…– Ты не прав, Еруслан, богиня не отвернулась, она знала о вашей судьбе и не давала детей… Ты её можешь только благодарить за это.
Хорошо… Так вот, Лагир, со своими кметами я как-то оказался недалеко от Сурожа. Встали мы в лесу на постой у костра. Гляжу, мои головорезы тащат в сетях двух вооружённых человек и огромного пса, похожего на волка. Вытряхнули их из сетей, и вдруг один из них назвал моё имя… Вгляделся я в него и узнал Дубыню, бывшего парилу, тоже находившегося в бегах… Так я познакомился и с Доброславом Клудом.
Сказали они, что недалеко от места, где мы остановились, стоят убитые люди в белых саванах, прислонённые к деревьям. Надобно их похоронить по-человечески… Оказалось, что их порешили ромеи за то, что не полную дань отдали, и выставили их во устрашение другим. Ромеев мы, конечно, всех истребили, а их тиуну и ещё одной сволочи жуткую казнь устроили - вытянули им половые члены. В тот раз особого расположения к ромеям у Доброслава и Дубыни я не заметил, наоборот, если бы не они и не их пёс Бук, нам бы пришлось с ромеями повозиться, и не одной бы жизни моим людям стоила эта заминка…
– Так, значит, Клуд сумел свою собаку повенчать с волком, значит, Бука родила ему хорошего зверя!
– воскликнул Лагир.
– Ты знаешь и это?
– Знаю. Доброслав рассказывал.
– А потом, когда я надумал уйти к Борисфену и устроил на солеварнях погром и поджоги, в хазарской степи снова встретил Доброслава и Дубыню, которые сопровождали ромеев. На них напали угры, они уже окружили их и взяли бы живыми, не подоспей я со своими кметами. Среди ромеев я обратил внимание на двух человек - на одного, в серебряном шлеме, и на другого - во всём чёрном. Доброслав и Дубыня с Константином-философом, посланником от василевса, продолжили путь в Хазарию, а мы отправились к границе Руси.
– Слышал я, Еруслан, в Херсонесе о Константине-философе, проповеднике христианства.
– Слушай дальше, Лагир… Достигнув границы, мы снова вступили в сражение, но уже против хазар, напавших на русов. Разбили хазар: кого посекли мечами, кого пронзили стрелами, а остальные драпанули, наверное, аж до самого Итиля… Но как я удивился, когда мои храбрые кметы привели ко мне человека в чёрной одежде… Того самого, находившегося среди ромеев, которых сопровождали Доброслав и Дубыня. У него нашли мы серебряный кувшин для омовения лица с именем Константина-философа. Я спросил ромея в чёрном: «Кто послал тебя с хазарами грабить, жечь и убивать русов?» Он ответил: «Константин, посол василевса… Это он склонил кагана Заву лона к грабежу и разбою. А доказательство? Вот оно - кувшин философа, которым он одарил меня за верную службу…» - «А что делают при нём два язычника - Доброслав и Дубыня?» - «Это его люди, телохранители…» Вот тогда-то я и обозлился и пожалел, что спас их всех от верной смерти. Но сердце протестовало: «Не может быть, чтобы Доброслав и Дубыня оказались предателями… Разве не помнишь, с каким ожесточением они убивали ромеев?!» И когда привёз человека в чёрном к архонтам, рассказав им предварительно всё, о чём рассказываю тебе, алан, Дир замкнул его в темнице и начал пытать… После того как ему ткнули в седалище жигало [124] , он поведал о том, как было заранее подготовлено нападение угров с целью завладеть предназначенными для Завулона драгоценностями и уничтожить философа… А когда затея провалилась, украли у Константина серебряный кувшин с обозначением его имени, чтобы подсунуть нам, дабы мы думали, что нападение на русское пограничное селение - дело рук посланника василевса…
[124] Жигало– железный прут для прожигания отверстий в дереве.
– Теперь я знаю, почему Доброслав и Дубыня согласились сопровождать ромеев в Хазарию, - сказал Лагир.
– Клуд говорил мне, что они с Дубыней должны попасть в Константинополь, чтобы покарать одного предателя. С ромеями на их диере они и намеревались добраться туда…
– Таким образом, мы избавились от подозрения по отношению к своим собратьям, и я был несказанно рад этому…
– Еруслан, теперь их следует ждать из Константинополя… Они непременно будут в Киеве, если, конечно, с ними ничего не случится в столице Византии или в пути.