Нашествие

– Это, инспектор, проблема этического порядка. И она, по моему мнению, в принципе неразрешима. Я думаю только, что, раз уж они как-то без посторонней помощи миллионы лет, то и впредь обойдутся. В конце концов, нас оправдывает в конечном счете то, что не мы инициировали демографический взрыв. Ведь определенно же известно, что те, кто проходит сегодня восьмой метаморфоз, первый метаморфоз прошли еще до принятия решения о воздействии. Это для тех, кому нужны оправдания. И чем раньше онгерриты поймут, что совершили ошибку, доверившись нам, тем с меньшими потерями сумеют они преодолеть ее последствия. Ведь надежды-то все равно нет - иначе я не сидел бы сейчас без дела.

– А что, ее действительно нет?

Он допил чай, поставил чашку, зажал в кулак свою рыжую голову. И минуту просидел молча, глядя куда-то в бесконечность за моей спиной. Потом сказал:

– Видимо, действительно нет. По крайней мере, пока. Хотя в науке случаются иногда чудеса. Но нельзя же надеяться на чудо. Понимаете, когда вырабатываешь план действий, нельзя надеяться на чудо. Даже если с тобой работает волшебник вроде нашего Ваента. Слишком дорого потом такая надежда обходится.

– Как я понимаю, синтез вам не удается, и путей его осуществления не видно?

– Если бы мы просто не видели путей, было бы еще терпимо. В том-то вся и суть, что путь есть. Простой для понимания, но абсолютно нам недоступный. И старик никак не хочет понять, что это само по себе перечеркивает все наши попытки двигаться в другом направлении!

Это было новостью. Этого не было в материалах, которые я изучал. Там было определенно сказано, что способ синтеза бета-треона, над которым бились сейчас не только химики на Кабенге, но и еще в пяти лабораториях на Земле, пока неизвестен. И все - если исключить обширный список перепробованных вариантов.

– Какой путь?
– спросил я, поставив чашку на поднос.

– Очень простой. Надо использовать инверсию в четвертом измерении.

– Только и всего?

– Только и всего. И никаких проблем с синтезом, его и школьник сумеет провести. Понимаете, в чем дело, - он повернулся, порылся на полке у себя за спиной, достал проектор и поставил его на столик, отодвинув поднос с чашками.
– Молекула бета-треона устроена примерно так я несколько упрощаю для ясности, боковые цепи здесь ни при чем, их даже ваши химики из Академии смогли бы навесить, - он спроектировал ее над столом в виде классической модели из тысяч разноцветных шариков, потом уменьшил их размеры так, чтобы проступили химические связи, Видите те шесть бензольных колец в центре?
– он выделил их цветом, Их конфигурация определяет всю пространственную структуру молекулы. Так вот, у альфа-треона, который мы умеем синтезировать, эти кольца сориентированы вот так, - он проделал какие-то манипуляции с проектором, слегка преобразовав молекулу. Ощущаете разницу?

– Небольшую.

– В том-то и дело, что всем нам она поначалу казалась небольшой. До тех пор, пока не удалось показать - мне что переход от альфа - к бета-форме треона в трехмерном пространстве невозможен без разрыва этих вот связей, - он выделил несколько связей ярко-красным мерцающим цветом. Что лишает смысла все наши попытки, потому что молекула при такой операции попросту расползается. Надо все начинать сначала, а времени уже нет.

Это было действительно новостью, об этом я совершенно точно узнал впервые. А значит, маловероятно, чтобы об этом догадывался хоть кто-то вне Кабенга.

– И насколько достоверен ваш вывод?

– Сто процентов. Проснется старик - спросите у него. Или можете сами просмотреть расчеты.

– Думаю, это лишено смысла.

Он понимающе усмехнулся.

– И давно вы это установили?

– Сложный вопрос. Зависит от того, что понимать под моментом истины.

– А вы скажите так, как вы понимаете.

С полминуты он молчал, опустив глаза и поигрывая пальцами по сенсорной панели проектора. Молекула над столом переливалась всеми цветами радуги, деформировалась, постепенно вырастая, раздуваясь, как мыльный пузырь, пока не закрыла от меня лицо Рубаи. А потом вдруг исчезла, будто лопнула. Мне даже показалось, что я слышал хлопок.

– Если честно, то мне лично все было ясно еще полгода назад, - сказал Рубаи, подняв голову, Но я тогда еще ничего не мог доказать. Чувствовал ведь, понимаете, чувствовал, а доказать не мог. Я говорил - с Ваентом, с Панкертом, с ребятами, но убедить никого не смог. Понимаете, это очень скверно, когда уверен в своей правоте, а убедить никого не можешь, - я вдруг заметил, что он нервничает, сильно нервничает. У него даже руки дрожали.

– Я послал тогда сообщение в "Экзохимический вестник", но они даже не подтвердили получения. И до сих пор, кстати, подтверждение не пришло, хотя я уже дважды делал запрос. Думал тогда, может проблема заинтересует кого из топохимиков, они же на таких делах собаку съели. Проблема-то ведь крайне интересная, даже если отбросить ее прикладную важность. И тут вдруг месяца полтора назад, сразу же после той истории с Панкертом, меня осенило.

– А кстати, - спросил я.
– Что вы думаете об этой истории?

Он задумчиво посмотрел на меня. Потом сказал:

– Если бы вы спросили, что я о ней знаю, я бы вам совершенно честно ответил: ничего. А что я о ней думаю - это вопрос из несколько иной области. Лично я думаю, что Пана попросту съели.

– Интересно. И кто же его съел?

– Знаете, лично для меня это загадка. За что его съели - я еще могу понять. А кто - увольте, - он, видимо, ждал от меня какого-то еще вопроса или реплики, но я сидел и молча смотрел на него. О чем тут спрашивать? Мне как-то с каждой минутой история эта нравилась все меньше. Хотя и без того задание было достаточно мерзким, но теперь оно приобретало совсем уже неприятные черты. Не дождавшись моего вопроса, Рубаи продолжил: Понимаете, Пан все время совался не в свое дело. Есть у него в характере, знаете, черта такая - лезть не в свое дело.

– Ну и в какое же дело он залез?

– Откуда мне знать? Он передо мной не отчитывался. Но тут фактически каждый, у кого хоть что-то было не в порядке, так или иначе сталкивался с Паном. Не идет по расписанию транспорт на третью биостанцию - гром и молния, транспортников на рею! Ушла пара наших приборов на Галлау - всех, кто был в радиусе светового года от места преступления и не воспрепятствовал оному - к ответу! Ну и прочее в том же духе.

Что ж, это вполне соответствовало тому образу Панкерта, который уже сложился у меня в голове. Но мало что объясняло.

– Знаете, Рубаи, - сказал я.
– Если честно, то, что вы говорите, звучит как-то неубедительно. И странно. Что это за разговор такой - съели? Неизвестно кто, неизвестно за что, неизвестно как.

– Как - известно.

Я молча посмотрел на него, и он кивнул:

– Да-да, известно. Это же элементарно - если кого-то надо съесть, способ всегда найдется. Зацепка есть у всякого. У Панкерта было что-то не в порядке с допуском, а у нас, вы знаете, режим. Вот и получилось, внезапно, что работать ему стало невозможно. Смешно сказать, последние полгода ему только и оставалось, что биофиксаторы для третьей биостанции модифицировать. Вот он и не выдержал, поругался тут кое с кем, говорят, напоследок и на Землю. Даже попрощаться не зашел и вещи свои оставил, записки. Я тут что мог, собрал, отправил с оказией, да не знаю, дошло ли, - он на некоторое время замолчал, и взгляд его показался мне странным. Так, будто он ждал от меня каких-то слов - но что я мог сказать ему? Не говорить же о том, что я прибыл на Кабенг из-за доклада Панкерта.
– В общем, неприятная история, - продолжил он наконец, И самое неприятное в том, что каждый может в таком же точно положении оказаться - и не с кого спросить. Некому морду набить, в конце-то концов, - он говорил теперь злым, резким голосом. И лицо его стало злым и неприятным.
– В конце концов, если покопаться, то каждого можно чем-то прижать.

– Интересно, а чем же можно прижать вас?

Он внимательно посмотрел на меня. Потом опустил глаза.

– Не знаю. И не хочу узнать. Потому что люблю свою работу.

Такой вот разговор у нас получился. Я посмотрел на него, на его злое лицо, на сжатые кулаки, на рыжую бороду, торчащую в сторону, и вдруг понял, что знает он, прекрасно знает, чем его можно прижать. И я тоже знал это - пока не стер записи в своих мнемоблоках. И если бы я не сделал этого, то он непременно догадался бы о моем знании. Или догадался бы кто-то другой и о чем-то другом. Прикладная психология - наука точная.