Наши люди

– - Ваша дочь Доротея ведь тоже художница?

– - Да. Ей сейчас тридцать лет. Живет в основном в Афинах. Она профессионально работает. Часто и подолгу гостит у меня в имении... Путешествует по всем континентам, где проходят ее выставки. Скупой солдатский быт

– - Пожив в Америке, вы, наверное, стали заядлым автомобилистом?

– - Какой же русский не любит быстрой езды, -- будучи подшофе, хочется куда-то нестись, забыв обо всем на свете... Поэтому я сам себя уговорил обойти автошколу стороной. Так что машину я сам просто не вожу. Вот -- Сара меня возит.

– - А машина у вас какая?

– - У меня машины нет... Сара, Сара! Твоя как называется?

– - "Тойота-кэмри", -- кричит она из другой комнаты.

– - Вы одеваетесь по-особенному, не как все. Чувствуется, что ваши туалеты не случайны. Мне кажется, что вы не можете не заниматься дизайном одежды...

– - Да, занимаюсь, но не очень много. В основном для себя. Фуражка, мои парадные сапоги, галифе, куртка со вставками из кожи -- все это мой дизайн. Для Сары я придумал пальто. А сделано это в ателье Бориса Чемери, в Нью-Йорке, все в одном экземпляре. Брайтонские дамы хотели это пальто растиражировать ("и мы такое хотим!"), но я вовремя вмешался.

– - А вот эта черная спецовка, что сейчас на вас, тоже ваш дизайн?

– - No, no. Это обыкновенная солдатская форма, по-моему десантная. Она очень удобна. Много карманов, и цвет черный -- грязь малозаметна. У нас там в горах живет много ветеранов вьетнамской войны и все так одеваются. Такую форму у нас на каждом шагу продают, она удобная и дешевая.

– - А как насчет Валентино, Сен-Лорана?

– - Нет, я туда нос никогда не совал, мне это чуждо. Они сами по себе, я сам по себе. Вот мой галерейщик Серж Сорокко разодевается в самых модных магазинах, он у нас пижон -- это меня слегка потешает.

– - Костюм, галстук?

– - Вот это я терпеть не могу. Но иногда приходится даже смокинг надевать. Как-то мне позвонили из российского посольства -- зная, что я всюду хожу в "зеленке", -- и вежливо говорят: "Михаил Михайлович, мы знаем, что вы к одежде относитесь по-особому, но на приеме, куда вы приглашены, будут Ельцин и Клинтон. Все во фраках придут, ну и вы уж, пожалуйста, арендуйте". Ну и пришлось нарядиться!

– - Насколько вы вообще привязаны к роскоши?

– - Я всегда живу просто, как солдат. Человек я довольно непритязательный, надо мной из-за этого даже смеются. Любимая моя еда -черный хлеб и селедка. Бифштекс, картошка... Пивали мы все, от одеколона до "Дом Периньона", но привычки к роскоши у меня быть не может. Трудно сказать...

– - Никто вам не поверит, если вы скажете, что никогда не задумывались о том, возвращаться в Россию или нет.

– - В Россию?.. Ну, если б мне было лет тридцать... Я с удовольствием наезжаю в Россию, да. Но вернуться насовсем, снова с чем-то бороться -зачем это мне? Да и всего в Россию не перетащишь. Одни только мои макеты книг, наброски и репродукции, необходимые мне для работы, на сегодняшний день занимают семь тысяч квадратных метров. А связи с западными институтами, с учеными? Нет, я могу больше помочь России, живя на Западе. Печатать в России книги, издавать журналы...

– - Вы можете назвать самое доброе дело, которое вы сделали в жизни?

– - Трудно сказать... Допустим, я помогаю инвалидам-афганцам -- но это моя естественная потребность. Я могу распропагандировать художника, который мне нравится, помочь издаться поэту, причем необязательно другу, могу издать журнал... Или, бывает, хочешь кому-то дать по физиономии, а не даешь -- это ж тоже доброе дело.

– - А вызволение советских пленных в Афганистане?

– - Ну, это одно из дел. Я занимался и моджахедами. Еще до того, как ими занялись американцы, я сделал аукцион, выручил несколько десятков тысяч долларов и передал их на радио "Свободный Афганистан", чтоб оно вещало на весь мир о той нелепой войне. После я столкнулся с русскими ребятами, побывавшими в плену, понял их трагедию.

– - Вы читаете сейчас что-нибудь для души или это прошло?

– - Когда выкраиваю немного времени, то да. По-русски. Философия, психология, искусствоведение, поэзия. Любимый мой поэт -- Бродский. Очень люблю Рильке и Рембо, я их не столько читаю, сколько перечитываю. Вообще я не столько читаю, сколько вычитываю (это формулировка одного моего друга).

– - Ваши любимые строчки из вашего любимого поэта Бродского?

– - Он верил в свой череп, верил.

Ему кричали: нелепо!

Но падали стены. Череп,

оказывается, был крепок, -

это из стихотворения о художнике.

– - Вот вы сказали, что читаете главным образом по-русски. А языки прочих стран проживания? Вы ими всерьез овладели?

– - No, no. Я хотя и говорю по-немецки, по-английски, по-французски, но не могу сказать, что иностранными языками владею блестяще. Мыслю я, конечно, по-русски. В разговоре стараюсь придерживаться классического русского языка, чисто петербуржского стиля. Иногда, правда, иностранные слова проскальзывают, когда расслабишься.

– - Известно, что вы человек религиозный. Вот сейчас пост, и как вы?..

– - От постов я был освобожден еще в юности, настоятелем Псково-Печерского монастыря отцом Алипием. Когда мы с Женей Есауленко, моим другом, тощие и заморенные, приезжали к настоятелю, он поддерживал наши животы щедрыми дарами из своего холодильника. "Какой, -- говорит, -- вам пост, вы и так еле на ногах держитесь!" Человека снимают с поста, если он слишком много трудится, также освобождаются странствующие.

В этом монастыре я был когда-то на послушании. Человек я с юных лет довольно религиозный, и было такое юношеское желание -- уйти в монастырь от суеты мирской, от коммунистической...

– - Ушли бы -- иконы бы там писали...

– - Одна из самых высочайших задач художника -- написать образ. И тема распятого Христа. К ней я иногда тайком подкрадываюсь. Но это безумно сложно для меня -- пока. Скажу без ложной скромности: сегодня я не чувствую себя подготовленным к этим высоким сюжетам... Венеция

Кроме всего прочего, Михаил Шемякин известен как давний любитель и постоянный участник венецианского карнавала. Однажды он зазвал туда и меня. Я написал про карнавал заметку, треть которой была про Шемякина. Вот отрывок:

"...На следующий день -- он выдался особенно сырым, дождливым и пасмурным -- пошли к Шемякину. Он поселился со своей обильной свитой на Campo Arsenale, под совершенно кремлевской, с точно такими же зубцами, стеной красного кирпича. Давний, уж лет тридцать, любитель Венеции, Шемякин тут все знает, не раз выставлялся. Никаких отелей: "В апартаментах выгодней!" -- то есть он снимает частную квартиру. Он как раз был дома и раскладывал на столах маски, привезенные из Америки. Маски он снял со своих деревянных скульптур. Шемякин размышлял, прохаживался по комнате в своем камзоле офицера Измайловского полка и дымил.