Наши в космосе
Шрифт:
— Вот именно. — Цедриков от досады стукнул кулаком по обшивке.
— Знаю! — Лейтенанта внезапно осенило. — Знаю, как передать на орбиту сообщение. Черт с ним, с утюгом. Рябый, когда здесь темнеет?
— Через четыре часа по земному времени, товарищ старший лейтенант.
— Отлично. Будем жечь лес.
— Как? — это сказал оператор.
— Будем выжигать лес в виде сигнала SOS, чтобы увидали с орбиты.
— Лес? SOS?
— SOS. Слушай мою команду. Рябый, Сенюшкин, Ибрагимов. Ты, Цедриков, и давай сюда Бражнина. Это ничего, что оглох. Не ушами будем работать. Все на прорубку
Когда утром следующего дня аварийный подъемник поднимал их всех на орбиту — невыспавшихся, перемазанных сажей и пеплом, из-за нехватки места перемешанных не по рангам в одну плотную кучу — кто-то, кажется, бортинженер, вспомнил про непойманного аборигена.
Повздыхали в темноте кабины, оператор Цедриков, тот послал деда подальше, но один голос заметил:
— С этими геоморфами вообще трудно. Сейчас они люди, а через час — земля, глина или песок. И, главное, в таком состоянии они будут жить лет сто, если не двести. Ты уже помер, а он встанет себе — и дальше пахать.
Лейтенант от этих слов чуть об потолок не ударился. Хорошо, уберегла теснота кабины, а так бы наверняка подскочил.
— Что ж… что ж… — Он запнулся, не зная, что говорить дальше. От злости и от досады на этого чертого умника, который разглагольствовал в темноте.
— Что ж ты… — Он не видел, кто, но догадывался. — Зоотехник, что же ты раньше молчал?
Давыденко вдохнул и выдохнул.
— Планета геоморфов. Надо же! А с виду такой приличный старик. С бородой. И вел себя мирно.
Лейтенант представил широкий генеральский лампас, в который скоро упрется его виноватый взгляд, и сказал тихо и уже безо всякой злости:
— Утюг. Без тока. Эх ты, зоотехник.
Восьмая тайна вселенной
— Когда такая закуска, и рассказ должен быть особенный.
Слушатели притихли. Что-то он расскажет сейчас, старый космический волк, ходячая легенда космофлота Земли, Федор Ильич Огурцов.
А дядя Федя чуток подпустил важности, осмотрел слушателей поштучно, словно примеривался, смекал, стоит ли изводить бисер. Потом начал.
— История эта, товарищи дорогие, случилась лет тридцать назад на «Мичурине». Был такой звездолетишко, класса, кажется, третьего, планету приписки не помню, да и вам разницы никакой. После его списали, тоже история замечательная. Была в ней замешана женщина, переодетый робот. Но про это — за отдельную выпивку.
Итак, идем на «Мичурине». Идем, значит, идем, и вот, наконец, приходим. Куда-то нас принесло.
Смотрим, планета-не планета — вроде, какой-то шар, похоже, даже искусственный. Посылаем сигнал-запрос, в ответ — никакого ответа. Тогда забрасываем беспилотный шлюп, подводим его на расстояние выстрела, а шлюп целехонек — не сбивают. То ли боятся связываться, то ли стесняются.
А может, давно там все перемерли и отвечать не хотят.
Был у нас на борту такой Веня Крылов. «А что, — говорит, братишки, помните, на Тау Кита мы всемером раскидали сотен пять или шесть. Чай, и с этими не сплошаем».
«Так то ж были мыслящие кузнечики, — отвечает Вене известный спорщик Бычков. — С теми и парализованный
справится».«Уж ты, Бычков, помолчал бы. Ты среди тех семерых, кажется, был восьмой».
Бычков отошел, завял.
«Предлагаю, — предложил Веня товарищам, — набрать абордажную группу и, не тяня резину, трогать. Кто за?»
«Я», — сказали одиннадцать ртов разом.
«И я». — Двенадцатый рот был Венин.
Они оделись в скафандры, вооружились кое-каким оружием, помолились, как водится, на дорожку и после обеда отчалили.
Наш корабль, коли память сильно не изменяет, завис от таинственного объекта, примерно этак, в полупарсеке. От после обеда до ужина по корабельному — часов шесть. Ребята вернулись за десять минут до ужина. Были шибко оголодавши, но лица имели хитрые. И все двенадцать молчали. То есть какие-то слова они говорили, космонавту без слов нельзя, но слова были все пустяковые: подначки, шуточки, а про поход — ничего, будто его и не было. Даже Фролов молчал, первый корабельный болтун.
Сели ужинать. Ну, думают остальные, сейчас ребята покушают, подобреют, разговорятся. Ни фига. От них только чавканье да обычный застольный присвист, если кто-то из едоков делает продувку зубов. А как который вытащит глаза из тарелки и встретится глазами с товарищем, так оба фыркнут, как жеребцы, разбрызгают по столу что у кого во рту и снова рожу в тарелку. А Фролов, тот сидел-сидел, а перед самым компотом как всхохотнет на весь стол. «Вы, — говорит, — как хотите, а я сейчас обоссусь». И пока бежал до дверей, смех из него так и сыпал.
«Братцы, — наконец не выдержал капитан, — не томите, выкладывайте все подчистую».
«А ты сам слетай, посмотри», — Веня ему отвечает.
Капитан Дедюхин был человек простой, и с ним в разговорах особенно не церемонились. Вообще, у нас на «Мичурине» народ подобрался бывалый, шляпы ни перед кем не снимали. А уж фуями да ёпами сыпали не жалея.
Но этих будто бы подменили. И ведь видно — хочется ребятам сказать, и вот-вот, вроде бы, скажут, но вместо слов — одни слюни и глупый щенячий смех.
Тогда завхоз корабля пошел на крайние меры. Выписал с кухни бутыль девяностошестипроцентного.
Первый стакан капитан поднял за доверие. Все выпили не переча. Те двенадцать молчат.
Второй стакан капитан поднял просто так, чтобы побыстрей шибануло.
Лишь когда спирту в бутыли оставалось толщиной с папиросу, языки у ребят развязались и они, не сговариваясь, затянули старинную — «Схоронили парня на Плутоне». На втором куплете ребята позабыли слова, и Веня Крылов полез к капитану целоваться.
Ужин закончился тяжело.
Наутро хитрый хозяйственник решил отыграться на опохмелке. Как ребята проснутся и станет на душе у них муторно, так, придумал завхоз, он им — сразу же ультиматум. Или развязывайте языки, или подыхайте с похмелья.
Проснулись ребята бледные. А тут еще наш хитрец вырубил кольцевые двигатели. На корабле — невесомость. А невесомость с похмельем — что Малюта в обнимку с Берией.
Туго пришлось абордажникам. Не всякий такое выдюжит. Да, видно, стоила тайна пытки. Не выдали. Ни один. Обложили завхоза ёпами, помыкались, проблевались и через денек отошли.