Наши в ТАССе
Шрифт:
– Спасибо, пап! Так приятно получать подарки.
Когда ушли брат с сестрой, я сказал Анохину:
– Вы такой богач!
– Чем же?
– У вас такой жених и такая невеста!
– Славь Бога, есть от кого получить по шее.
– Ну-у… На таких они не похожи.
За окном куражится крупный снег.
Николай Григорьевич возится со своей тумбочкой, довольно мурлыча:
– Коля, Коля, Николашка –Колокольчик труляля…– Однако! – сбил он кепку на затылок. – Надо трудовому народу подкормиться. С хлебцем терпимо… – Он разломил железобетонный батон двухнедельной давности. В получку под балдой купил в один раз пятнадцать батонов. С той поры и едет на этих батонах. – Одного хлеба малувато… Идём готовить праздничный завтрак… Пошикарней, чем
68
Завтрак французского короля Людовика состоял из 56 блюд.
И он, размахивая руками, как в строю, идёт к лазу в подпол с песней:
– Солдаты, в путь, в путь!У лаза он поясняет:
– Хорошо, что хоть немного картошки спрятал в этом подполе, а то б студентьё всю пожрали, как под полом на кухне.
Он спрыгнул в погреб и выставил на обзор картошину с ростками в четверть:
– Что бы это значило?
– Это значит, душа у вас широкая.
– И горло, – усмехается он. – Надо б четвертинку с картошкой ляпнуть. Да купилок нету.
– Сегодня не ваш день и я вам не сочувствую. Кредитовать не стану.
– Где их достать?
– Подпишитесь на журнал «Деньги в кредит».
– Толь, дай вшивик. [69]
– Вы же не женщина.
– Но у нас равноправие. Картошка всухую не пойдёт. Мне один фужерон. [70] Боль не буду!
Даю десятку. В счёт оплаты за койку.
Руку с десяткой, зажатой меж пальцами, он прикладывает к груди, кланяется с пением:
69
Вшивик – рубль.
70
Фужерон – стакан.
– Никифырч! Надо не унывать. Там, на границе, всякие инциденты. Того и гляди, косоглазые повалят. А я домину отгрохал. Жить некому… Поем и задам хропачка-гопачка… Сыпатуньки… Спатуньки – райское дело.
Он принёс из магазина на разлив етвертинку.
Я засел за свои бумаги.
Не прошло и часу – суёт он мне под нос сковородку с жареной картошкой:
– Деликатес! Вот как надо жарить! Пошли есть, Никифырч.
И мы побрели на кухню. Он со своей картошкой, я со своим тортом «Сюрприз».
Я порезал торт на большие куски. Мы взяли по куску и со словами «За мужской женский день!» – чокнулись ими, как стаканами, и разговелись.
Анохин уныло поморщился, будто и в самом деле опрокинул в себя огромный стаканище антизнобина и порыскал глазами по сторонам. Чем бы запить!?
На глаза попалась его чекушка. Он зубами выхватил из неё газетный катышек и духом всю осушил.
Наш Анохин зацвёл.
– Вот это по мне! Вот это наша жизняка!.. Толька! Ты чего сидишь, словно тебе яйца прищемили железной дверью? Ты сейчас такой, будто жизнь тебя взяла и пришибла. Знаю, на какую тему страдаешь. Не дуй голову из-за баб!.. Меньше читай. Глаза убьёшь! Когда тебе трудно, помни, что ты мужик, а потом человек. Тебе плохо. Ты интеллигент. В тебе нет хамства. А это самая большая потеря сейчас. Интеллигентов я называю пижонами. Они в жизни беспомощные…
Я выставил ладошку заградительным щитком:
– Да. Мы, интеллигенты, слюнтяи. Но как припрёт, мы сумеем отыскать на горле врага яблочко!
– Хороший ты человек. Толька! Хочешь я тебе бабу найду? Я старый знаток женских сердец… Женщина весьма слаба-с. Ножки сами, не спросясь хозяйки, раскидываются в стороны перед этим, – похлопал он себя ладошкой по груди, – варяжским гостем. Я знаю, какую тебе надо. У меня у самого целых две пчёлки. Кирилловна и Тамарушка. Первая моя щеколда, [71] в мать твою канарейку, запрессовалась с татарином. Сам скулемал я самопал. Два раза стрелял в неё. Не отправил к верхним людям. [72] Только слегка лодыжку поцарапал. Зато твёрдо отсидел четыре года… Вот такая была ёпера… [73]
71
Щеколда –
жена.72
Отправить к верхним людям – убить.
73
«Опера – единственное место, где палач перед тем как отрубить жертве голову, должен вместе с нею что-нибудь спеть».
У нас в доме маленький Ташкент. Анохин так натопил – жара. Не продохнуть.
Николай Григорьевич осоловело жалуется:
– Не могу… Голова в штаны падает… [74]
Жаруха срезала его. Сидя на табуретке у печи и уснул. От его жирного, художественного храпа тараканы боялись высунуться на свет.
К вечеру он проснулся.
В комнате всё стояла духота. Я распахнул окно.
– Его Величество открыли окно в Европу! – театрально вскинул он руку и засобирался к своей свет Кирилловне.
74
Голова в штаны падает – очень хочется спать.
– Какой же вы шустрый, как электровеник. [75] Ну вы же вчера были у неё!
– Так то было вчера. Мужичок я тёртый. Действую в рассрочку. Вчера подарил ей, своей эмансипопочке, [76] рейтузы. В благодарность был оставлен на ночёвку. Слились в хулиганистом экстазе… Сегодня понесу цветочки. Ну кто откажется от цветочков?
9 марта
На почве цветов!
Бесшабашное пенье разбудило меня:
75
Шустрый, как электровеник – о пронырливом человеке.
76
Эмансипопочка – эмансипированная женщина.
– Николай Григорьевич! Где вы были ночь?
– В самовольной отлучке по случаю случки с разведённой женой на почве цветов!
– Всю ночь поздравляли?
– Как есть всю!
– Рядовой Анохин! Два шага вперёд! Объявляю вам в лицо перед лицом строя благодарность!
– Служу Отечеству!
После завтрака Николай Григорьевич довёл до точки свою тумбочку под трюмо и повёз её на Ангарскую заказчику. Сашке-узбеку. Сашки не было дома. В двери записка «Ушли гулять».
Николай Григорьевич оставил тумбочку соседке и приехал назад грустный.
Он так рассчитывал подкрепиться финансами, но вер-нулся с пустом.
Я весь день сидел над рукописью. Все свои газетные фельетоны собрал в кучу. Не нравятся они мне. Какие-то пришлёпнутые. Работы над ними, работы…
Вечереет.
Сыплет райский снежок.
Иду поразмяться. Заодно и хлеба возьму.
Впереди меня мужик вёл под руку женщину.
– Всю жизнь я одна, – печалится она. – Бобылка… Ага… И вот подсватывается ко мне такой же старый. Я к сестре на совет. Сестре всё ясно: «Вдвоём век доживать лучше. Сходитесь». Сошлись. Год не расписывались. Начал он пить. Пропил телевизор, приёмник, свою кровать, чтоб со мной спать. То я его пьяного как сто китайцев не пускала к себе… Раз он напился и хотел меня зарезать. Разрезал мне руку. Я в милицию. Милиция его не взяла: муж да жена едина сатана. Обещали в три часа ночи взять. Не взяли. Я в больницу. Он поджёг дом и повесился. Вот и живу одна. Паразиты мужики! Хамы!
Хорёк-провожальщик всё поддакивал, поддакивал, а за мостом полез целоваться:
– Толечко р-раз! По случаю Восьмого марта!
– Так Восьмое было вчера! Все вы паразиты!
И убежала от него.
Хлеба в магазине не оказалось. Кончился. Весь за праздник без меня съели.
Пришлось печь самому. Настрогал мёрзлых дрожжей и бух в горячую воду. Тесто заварилось. Я всё-таки вывалил на сковороду. Пышка моя не получилась ноздристой, пышной. Как раньше. А вышла тоненькая, резиновая. Я немного пожевал и не стал есть.