Наши знакомые
Шрифт:
— Что?
— Я сказала, — едва шевеля губами, промолвила она, — что очень жаль, раз вы уезжаете…
— Нет, вы не то сказали.
— То, — подтвердила она.
— «Она плясала с ним в таверне, — мурлыкала Рая, — для пьяной и разгульной черни манящее танго».
— Какое, какое? — спросил артист.
— Манящее, — сказала Рая. — А что? Очень просто — манящее. Как вам все не нравится, прямо удивительно.
Аркадий Осипович засмеялся, а Рая обиделась.
— Мне все нравится, — сказал он, — чего вы сердитесь? Ешьте лучше сладкое.
Сладкое
— Ничего не понимаю, — волновалась Рая, — как это делается, Аркадий Осипович, вы не знаете?
— Не знаю.
Скрипя остроносыми лакированными туфлями, держа сигару в коротких пальцах, к ним вдруг подошел Бройтигам, одной головой поклонился девочкам и сказал Аркадию Осиповичу:
— Берлин, Гамбург, Дрезден, Мюнхен и Кельн, дорогой друг, это серьезное предложение. Есть возможность поездки и по Скандинавии…
— Оставьте меня, наконец, в покое.
Бройтигам улыбнулся и пошел к двери.
Пока Аркадий Осипович расплачивался, Рая, наклонившись к Антонининому уху и обдавая ее горячим дыханием, шептала:
— А я слышала, слышала, слышала, я все слышала. «Я люблю вас», — а он не слышал. Куры строила, куры строила, а я как будто бы пела, а на самом деле все слышала, как ты ему в любви признавалась. И не стыдно? Давай еще винца выпьем? — внезапно предложила она, — видишь, в бутылке осталось.
— Вижу.
— Выпьем?
— Неловко как-то.
— А чего неловко? — Она быстро разлила оставшееся вино в два бокала, чокнулась, выпила и допела: — «Где женщины как на картине, там Джо влюбился в Кло».
— Веселая барышня, — сказал официант.
— Живешь только один раз в жизни, — произнесла Рая, — выпейте с нами, дяденька.
Аркадий Осипович покачал головой и налил Оглы рюмку коньяку. Старик выпил, утерся рукой, как кошка лапой, поблагодарил и убежал.
Когда они вышли, у подъезда стоял большой синий автомобиль.
— Садитесь, — сказал артист и открыл дверцу.
Рая даже вскрикнула от восторга.
— Вот так номер, — бормотала она, усаживаясь, — вот это номер так номер!
Аркадий Осипович развез их обеих по домам и записал адрес Антонины.
Она долго стояла на улице, когда автомобиль уехал, и смотрела ему вслед, туда, где скрылся красный сигнал.
Дома она поставила розы в воду, легла в постель, укрылась с головой и прижала к губам, то место руки, которое поцеловал Аркадий Осипович.
13. Взял и уехал…
Весна наступила ночью.
Открыв форточку, Антонина просунула голову наружу и, глядя во тьму, долго слушала непонятный и тихий шорох, позванивающее журчание, быструю, торопливую капель и далекий грохот ломовиков по обтаявшим булыжникам.
За дверью храпел Пюльканем.
На столе, в банке от варенья, неправдоподобно пышные и величественные для этой кафельной кухни, осыпались чайные розы.
Не заснув ни на минуту, утром Антонина умылась, выпила свернувшегося молока, напудрила нос и, щуря красные глаза,
вышла на залитую солнцем улицу.Все поезда из Ленинграда уходили вечером — так ей сказал курносый старик в справочном бюро. Чтобы как-нибудь убить время, она купила себе самый дешевый билет в цирк, но все представление продремала, опершись спиной на какой-то столбик и подняв воротник.
Есть ей не хотелось.
Когда она вышла из цирка, спускался розовый, холодный и печальный вечер. По небу летели облака, похожие на всадников. Орали газетчики и продавцы ирисок. Опять подморозило…
Мелкими осторожными шагами, чтобы не упасть, она поднялась по обледенелому мосту Белинского и пошла мимо Моховой к Литейному проспекту.
«Если вот так, не торопясь, — думала она? — то минут сорок ходьбы… а если еще медленнее?»
На вокзале она села на скамью, укутала полами пальто мерзнувшие колени и принялась ждать, глядя воспаленными, красными глазами, в ту сторону, где стоял швейцар.
Восьмичасовой ушел без Аркадия Осиповича. Девятичасовой тоже.
«Не увижу, — думала она, — уехал… Прозевала. Никогда больше не увижу…»
Он пришел незадолго до отхода курьерского поезда. Она побледнела и вся сжалась, когда увидела его среди целой толпы веселых, хорошо одетых людей — смеющегося и как будто бы очень довольного…
«Только бы не заметил!»
С ужасом она представила себе, что будет, если он ее заметит: как они всей компанией подойдут к ней, будут знакомиться, как она покраснеет и как Аркадий Осипович скажет:
— Ну вот… уезжаю…
И разведет руками.
А они все, что они подумают о ней?
Два носильщика, деловито переговариваясь, пронесли мимо нее красивые черные чемоданы. Вслед за чемоданами показалась Дези, напряженно обнюхивающая опилки на полу.
— Дези! — кричал низкий, молодой голос. — Дези, куда же ты…
— А вы ее плеткой…
Это сказал он — Аркадий Осипович.
Антонина совсем прижалась к спинке скамьи и закрыла глаза, но тотчас же вновь открыла.
Они все еще шли.
Их было очень много — веселых пьяноватых мужчин и женщин. Мужчины шли в расстегнутых шубах и пальто. Тускло блистало крахмальное белье, шляпы у некоторых были сдвинуты на затылок, лица лоснились. Женщины смеялись, переговариваясь друг с другом и тяжело опираясь на руки мужчин. Пахло крепкими духами, спиртом, табачным дымом и еще тем особым запахом, который приносят с собой люди после обильного, длинного и веселого кутежа…
Возле окошечка телеграфа они все остановились. Аркадий Осипович отделился от них, взял бланк и принялся писать, но в это время Дези вдруг залаяла; он повернулся к ней и что-то крикнул — Антонина не расслышала, что именно.
Все засмеялись и громко заговорили, а Аркадий Осипович опять нагнулся над телеграммой.
Какими-то воротцами, через которые возили тележки с багажом, Антонина пробежала на перрон, спросила, где стоит курьерский поезд, и спряталась за деревянную будку, остро пахнущую краской, перед международным вагоном.