Наслаждение
Шрифт:
Она кладет голову на плечо Николя; он чувствует себя сильным и счастливым.
На заднем сиденье автомобиля стоит пустая пластиковая клетка Платона – у них будет возможность поместить туда свою любовь.
Часть вторая
Жертва
1
22 сентября 1984 года Гельмут Коль и Франсуа Миттеран участвуют в Вердене в торжественной церемонии в память о жертвах Первой мировой войны. «Верден» – одно это слово заставляет содрогнуться от ужаса. Это одно из самых бесчеловечных сражений. Под градом снарядов мужчины, основной целью которых было попытаться выжить, действительно прошли там через ад.
Фронтовики говорили: «Идти в Верден – быть отправленным на бойню».
Над
Я всегда поражался таланту некоторых политиков фабриковать исторические образы. Миттеран утверждал потом, что этот его жест был спонтанным, здесь отнюдь не было политического расчета: «Мы не говорили об этом вообще. Но, оказавшись перед гробом, инстинктивно, я это помню, я повернулся к нему и протянул ему руку. Его рука протянулась в то же самое время».
В тот день Марсельеза была чисто инструментальной. Таким образом, нельзя было услышать: «Пусть кровь врагов оросит наши пашни…» Нет. Там были только струнные и медные духовые для исполнения французского гимна.
Интересно, а что подумали бы все эти мертвые, будь у них возможность увидеть эту протянутую руку? Не показалась бы им их жертва еще более абсурдной? И почему, когда снаряды сыпались на Верден кошмарным дождем, никто не подумал протянуть другому руку?
Но разве эта церемония касалась их? Не была ли она предназначена только для живых? При взгляде на эти изображения мы в любом случае думаем совсем не о тех мертвых, а о мертвых Второй мировой войны, которые находятся рядом с нами и чьи стоны еще слышны нам в 1984 году. Миттеран берет руку Коля именно тогда, когда Коль хотел взять руку Миттерана, и это способ сказать всей Европе: «Теперь франко-немецкая пара стала крепкой. В ней не будет измен. Это на всю жизнь. Худшее позади, впереди только лучшее. Ничто не сможет их разъединить. Потому что они любят друг друга».
2
– У тебя был какой-то отсутствующий вид, – говорит Полин чуть позже. Николя отвечает ей фальшиво-удивленной улыбкой, как бы желая подчеркнуть, что она ошибается. Нет, вовсе нет. Он же не будет утверждать, что они были втроем в постели и что в своих мечтах третьей он всегда видел лицо Софи, этой молодой польки, с которой она его познакомила всего несколько дней назад.
Полин не стремится узнать больше. Уже прошло какое-то время, как она заметила, что он странный, но она объясняет эту отвлеченность его работой. Полин знает, что Николя заканчивает сценарий и что он сомневается в ценности того, что пишет. «После того, как он закончит, – говорит она себе, – все вернется на круги своя». И сегодня утром она нежно целует его перед тем, как захлопнуть за собой дверь. Николя, оставшись в одиночестве, идет на кухню, чтобы сделать себе кофе. Через окно ему видно серое пальто бульвара Монпарнас. Он не любит зиму.
Николя снова начинает думать о Софи. Об ужине, что она устроила у себя. Он в первый раз увидел ее и сразу же, в тот самый момент, как открыл дверь ее квартиры, был взволнован ее присутствием – по крайней мере, ее легким акцентом и ее манерой называть всех «мой дорогой». Хотя Софи и родилась в Кракове (Польша), она очень хорошо говорит по-французски: она уехала из своей страны в восемнадцать лет, чтобы продолжить учиться на переводчика в Париже. Она ненавидит Польшу: говорит, что это гомофобная и реакционная страна. Она предпочитает Францию, хотя много путешествовала по всей Европе, которая является царством переводчиков и, таким образом, как она сказала с улыбкой, всяких недоразумений. Полин встретилась с Софи на «круглом столе» по вопросам косметики, для которого та была нанята в качестве переводчицы: как Полин рассказала Николя, они провели три дня, беспрерывно хохоча. После этого они часто встречались в Париже, но всегда один на один, пока Полин не попросила его сопровождать ее на тот самый ужин.
– Мне было бы очень приятно, если бы вы познакомились, – сказала она. – Я обожаю эту девочку…
Николя согласился, и именно так несколько дней назад очутился в этой большой квартире на Трокадеро –
на вечеринке, которая, как он сначала ошибочно думал, не будет представлять для него никакого интереса.3
На вопрос Николя, давно ли она тут живет, Софи сразу сказала, что это не ее квартира: один из ее друзей, который никогда не был в Париже, одолжил ей ее бесплатно. Иногда они спали вместе, что намного удобнее, чем договор о найме жилья. Говоря об этом мужчине под изумленным взглядом Николя, она сказала: «Мой лучший друг».
Полин рассказала, что Софи пользуется большим успехом у мужчин – их привлекает не только ее красота, но и то, как она позволяет на себя смотреть. Софи не придает никакого значения условностям. По правде говоря, она очень боится, что ее примут за одну из тех девушек из Восточной Европы, что приезжают, чтобы найти себе во Франции мужа. Поэтому она взяла себе противоположный имидж: женщина немного дикая и лишенная корысти. Она говорит, например, что не хочет выходить замуж. «Я не верю в любовь, – объясняет она. – Что я хочу, так это быть свободной».
Полин очарована Софи.
– Ты не веришь в любовь? Это печально…
– Почему? Мне нравятся мужчины. И мужчины тоже любят меня. Они знают, что я не иду традиционными путями, и я их не отпугиваю… Почему же это печально? Я вот нахожу, что это довольно радостно.
– Я не знаю. Ты не надеешься встретить кого-то и построить с ним что-то?
– Честно? Нет, вовсе нет! – отвечает она со смехом, а потом спрашивает: – А вы, вы давно вместе?
– Два года, – отвечает Полин, поворачиваясь к Николя.
4
Надо было услышать это из уст Полин, чтобы понять, что на самом деле они вместе уже больше двух лет. Время летит, как комета. Что же произошло за эти два года?
Софи приютила у себя до конца месяца очень известного польского театрального режиссера: они не только были друзьями еще с лицейских времен, но он еще готовил спектакль, который должен был быть показан в Шайо, то есть практически напротив.
– Это будет большой спектакль об одной истории, что очаровывает меня в течение многих лет, – объявил он.
– Какой? – спросила Полин, когда Софи предложила им сесть за стол.
– История молодой польской женщины, матери двоих детей, беременной третьим, которая во время Второй мировой войны прятала у себя группу евреев. На нее донесла соседка. Узнав, что немцы вскоре за ней придут, она находит убежище у своего отца. Она понимает, что они ее найдут и она будет расстреляна. Но у нее двое детей, и еще этот третий, которого она носит под сердцем… Она упрашивает отца, своего последнего спасителя, чтобы тот сдался вместо нее. Жертва, которую она от него требует, огромна. Но это она делает не для себя, уточняет она, а ради ребенка, который должен родиться в ближайшее время. Отец не знает, что ей ответить, а немцы уже стучат в дверь. Во время допроса эсэсовец хочет точно знать, кто прятал евреев. Он обещает сохранить ей жизнь, если она выдаст имена предателей. Она последний раз оборачивается к отцу, умоляя его, но тот опускает глаза. Она понимает, что он не готов пожертвовать собой ради нее. В конце концов, ведь это она пошла на риск, а не он. Почему же он должен расплачиваться за других? Она ничего не говорит, кроме того, что она одна несет полную ответственность, и ее забирают немцы.
– Это ужасная история.
– Нет, – ответил режиссер. – Это польская история…
Затем он рассказал о концепции жертвоприношения. Это и будет темой его спектакля. Ради кого мы готовы отдать свою жизнь? Вот вопрос, которым он одержим. По его словам, это понятие полностью исчезло с нашей картины мира: мы – как отец в его истории. Мы с ужасом отворачиваемся от алтаря.
Слушая все это, Николя мысленно пытался раздеть Софи. Ему нравилась мысль о том, что его женщина дружит с такой симпатичной девушкой. Откуда она взялась? Какой была ее жизнь? Пришлось ли ей приносить жертвы, чтобы покинуть свою страну? И кроме того, почему она бежала? Было ли это на самом деле потому, как она сказала в начале вечера, что считала Польшу гомофобной и реакционной? Или тут дело в чем-то еще? Как узнать? История этой страны такая шероховатая. Это долина, населенная призраками: человеческие останки из лагерей постепенно воздействовали на землю, они послужили ей удобрением, и вот уже более шестидесяти лет там едят капусту с запахом смерти.