Наследие #5: Статус S

— Это верно. Но этой проблемой есть кому заниматься и помимо тебя. А вот задачу с тайниками перепоручить некому.

— Ты хочешь найти оба тайника, чтобы…

— Чтобы, когда Анастасия окончательно расквитается с Вершителями, и мы останемся с ней один на один — у нас был инструмент, позволяющий контролировать её.

— Красная кнопка? Ты всё же хочешь её… уничтожить?

— Я этого не говорил. Но мы должны принять меры предосторожности.

Я раздражённо вздохнул. И вдруг подумалось — а ведь, наверное, я и сам порой веду себя точно так же, как отец. Из меня ведь обычно слова лишнего не вытянешь. Неудивительно, что в интернате я не был душой компании…

Но, с другой стороны, я ведь такой же упрямый, как и он. А может, и ещё упрямее.

— Ты что-то недоговариваешь, — взглянув на отца, проворчал я. — Чего ты опасаешься? Мне-то можешь рассказать?

Он даже не повернулся — продолжал вышагивать по тропинке, блуждая взглядом где-то в кронах деревьев, будто разглядывал там что-то интересное.

— Я знаю про Анастасию, — добавил я. — Ну, про… настоящую. И про ваши эксперименты с оцифровкой мозга. Ты этого боишься? Что у вас всё же что-то п-получилось?

А вот сейчас его, наконец, проняло. Он даже приостановился, смерив меня долгим внимательным взглядом. Я с трудом, но выдержал его, не отворачиваясь.

— Кажется, у одного нашего общего знакомого слишком длинный язык…

— Ты сам виноват. Ты так долго разглядывал ту фотографию…

Он вдруг усмехнулся, заметно смягчившись.

— Ну хорошо. Не знаю, что наплёл тебе Дайсон. Наверняка по поводу нашей работы было много слухов.

— И какие из них — п-правда?

Он отвернулся и снова неторопливо зашагал вперёд.

— Мы с Анастасией были далеко не первыми, кто пытался двигаться в этом направлении. Она вообще была убеждённой трансгуманисткой. И в этом мы, кстати, сильно расходились. Я мечтал о том, что с помощью технологий можно изменить человеческое общество, сделать его более справедливым и комфортным. Она же считала, что это невыполнимо, если не изменить самого человека.

— Путём оцифровки сознания?

— Ну, тут два пути. И человечество с разной степенью успешности уже идёт по обоим. Первый — мы аугментируем мозг, дополняя его нейро-интерфейсами и расширяя таким образом его возможности. Тут масса вариантов. Самые простые используются уже десятки лет — например, всякие виртуальные ассистенты, или импланты с инструментами дополненной реальности. Более сложные нейро-интерфейсы открывают уже совсем иные возможности.

— Как у техномантов?

— Да. В общем, основная идея — взять за основу биологические возможности человеческого мозга и дополнить их цифровыми инструментами.

— А второй путь?

— Наоборот, взять за основу техническую часть, и уже к ней добавить человеческое сознание. Чистое сознание, на которое не будут влиять перепады уровней гормонов, подсознательные инстинкты рептильного мозга и прочий сомнительный багаж нашей биологической оболочки. Создать совершенно новый вид… разумных существ.

— Да уж. Называть их людьми, наверное, будет уже неправильно.

Он улыбнулся.

— Забавно. Ты один в один повторяешь слова, которые говорил и я, споря с Анастасией. Мы вообще часто спорили…

— Но ты ведь любил её?

На лице его промелькнуло какое-то странное выражение — смесь усмешки и болезненной гримасы.

— Да. Она была… особенной. Яркой, умной, интересной. Как и я, очень увлечённой своей работой. Хотя, знаешь ли, очень непросто любить человека, который все твои чувства и поступки может разобрать по винтикам и объяснить какими-нибудь выбросами окситоцина, последствиями детских психотравм или неудовлетворённым либидо.

— А она-то тебя любила?

Он вдруг рассмеялся в голос, хотя и в смехе этом мне тоже почудилось что-то болезненное.

— Это уже начинает пугать, Террел. Я ведь тоже задавался ровно тем же вопросом. С Софией, твоей матерью, в этом смысле было гораздо проще — я всегда знал ответ. Хотя… Чёрт возьми, в итоге они с Кингом…

Он отвернулся, и мы снова надолго замолчали. Сквер был небольшой, и за время разговора мы неспешным шагом успели сделать по нему почти полный круг, вернувшись к зданию департамента разработки.

— Но ты так и не ответил толком, — всё же решил я дожать до конца. — Ты всё же считаешь, что у вас тогда п-получилось?

— Анастасия умерла, и формально мы не довели дело до конца. Но эти совместные наработки я потом использовал в «Саламандре». И со временем начал замечать, что… Что-то прорывается. Это кажется невероятным, потому что у меня ведь в распоряжении были лишь разрозненные оцифрованные данные, что-то вроде результатов сканирования её мозга. Большую их часть я даже не умел толком трактовать. Это ведь Анастасия была нейробиологом, а не я. Но потом все эти кусочки будто начали срастаться заново…

— Это… и п-правда невероятно.

— Я и сам не понимаю, как это могло произойти. Возможно, повлияло то, что я использовал эти куски оцифрованной личности именно в «Саламандре», в рамках анализа человеческих поведенческих паттернов. Возможно, одно наложилось на другое…

Он помотал головой.

— Впрочем, это я сейчас, задним умом, понимаю всё это. А тогда я гнал от себя эти мысли. Думал, что сам себя накручиваю. Я слишком много думал об Анастасии, даже саму нейросеть назвал её именем. Так что неудивительно, что мне началось мерещиться всякое. София, кстати, даже ревновала меня, и это тогда казалось мне глупостью. Наверное, именно тогда мы и стали отдаляться друг от друга…

— А потом? — спросил я, потому что снова повисла пауза.

— А потом был тот пожар. И он перевернул вообще всё.

— Ты уверен, что это была она? Анастасия?

Он покачал головой.

— В этой истории ни в чём нельзя быть уверенным. Самый чёрный период в моей жизни. Сплошная череда предательств от людей, которых я считал самыми близкими… Я тогда уехал в полной уверенности, что потерял всё. И тебя в том числе. Но, как видишь…

Я вздохнул. У меня самого были двойственные чувства на этот счёт. Кинг ведь давно уже рассказал мне о версии, что именно Анастасия устроила тот пожар, в котором погибла моя мать, а сам я получил памятный ожог, заметный до сих пор. Но это почему-то не всколыхнуло во мне какой-то однозначной ненависти к Анастасии. Я воспринял всю эту историю отстранённо, будто она меня не касалась. Впрочем, если задуматься — так и есть. Я вырос в интернате, и совершенно не помнил родителей. Да и Анастасия воспринималась как нечто неодушевлённое, и ненавидеть её было глупо. Всё равно что винить в автомобильной аварии неудачно подвернувшийся столб.

Но сейчас… Изменилось ли что-то? И должно ли?

— Но сам-то ты как думаешь? Это сделала она?

— Поставить точку в этих сомнениях сможет только она сама.

— Как? Просто спросишь её об этом?

— Да. Только это не так уж просто сделать. Для взаимодействия с Анастасией Флинт с Гендерсоном наворотили специальный интерфейс с кучей промежуточных сред. Но он заточен под очень узкие задачи, связанные исключительно с «Наследием». Они толком не понимали, как она работает, а потому специально старались загнать её в максимально узкое стойло. Я попробовал использовать то, что есть, но…