Наследие Чингисхана

Таким образом, в этнографическом отношении русский народ не является исключительно представителем славянства. Русские вместе с угрофиннами и с волжскими тюрками составляют особую культурную зону, имеющую связи и с славянством и с туранским Востоком, причем трудно сказать, которые из этих связей прочнее и сильнее. Связь русских с туранцами закреплена не только этнографически, но и антропологически, ибо в русских жилах, несомненно, течет, кроме славянской и угро-финской, и тюркская кровь. В народном характере русских, безусловно, есть какие-то точки соприкосновения с туранским Востоком. То братание и взаимное понимание, которое так легко устанавливается между нами и этими азиатами, основано на этих невидимых нитях расовой симпатии. Русский национальный характер, впрочем, достаточно сильно отличается как от угрофинского, так и от тюркского, но в то же время он решительно непохож и на национальный характер других славян. Целый ряд черт, которые русский народ в себе особенно ценит, не имеет никакого эквивалента в славянском моральном облике. Наклонность к созерцательности и приверженность к обряду, характеризующие русское благочестие, формально базируются на византийских традициях, но тем не менее совершенно чужды другим православным славянам и скорее связывают Россию с неправославным Востоком. Удаль, ценимая русским народом в его героях, есть добродетель чисто степная, понятная тюркам, но непонятная ни романогерманцам, ни славянам.

Своеобразие психологического и этнографического облика русской народной стихии должно быть принято во внимание при всяком построении новой русской культуры. Ведь эта стихия призвана быть нижним этажом здания русской культуры, и для того, чтобы такое здание было прочно, нужно, чтобы верхняя часть постройки соответствовала нижней, чтобы между верхом и низом не было принципиального сдвига или излома. Пока здание русской культуры завершалось византийским куполом, такая устойчивость существовала. Но с тех пор, как этот купол стал заменяться верхним этажом романо-германской конструкции, всякая устойчивость и соразмерность частей здания утратилась, верх стал все более и более накреняться и наконец рухнул, а мы, русские интеллигенты, потратившие столько труда и сил на подпирание валящейся с русских стен неприлаженной к ним романо-германской крыши, стоим в изумлении перед этой гигантской развалиной и все думаем о том, как бы опять выстроить новую крышу, опять того же, романо-германского образца. Эти планы следует решительно отвергнуть. Чтобы прочно утвердиться на русской почве, верхи русской культуры, во всяком случае, не должны быть специфически романо-германскими. Возврат к византийским традициям, конечно, невозможен. Правда, тот единственный уголок русской жизни, та часть здания русской культуры, в которой византийские традиции не были вполне вытеснены «европеизацией» — русская православная церковь, — оказалась поразительно живучей и во время общего крушения не только не рухнула, но вновь приняла свою исконную форму, перестроившись опять по образцу, унаследованному из Византии. В будущем византийский элемент русской культуры, исходя именно из церковной традиции, может быть, даже будет усиливаться. Но думать о полном переустройстве русской жизни на старых византийских началах в их чистом виде, конечно, невозможно. И не потому только, что два с половиной века усиленной европеизации не прошли для России бесследно, но и потому, что даже в XVII веке, когда патриарх Никон решил усилить византийский элемент русской жизни и приблизить русское благочестие к его византийскому образцу, этот образец значительной частью русского народа уже был воспринят как нечто иноземное и вызвал раскол. Позднее тот же раскол обратил острие своего протеста против европеизации. В русском расколе с тех пор воплощается стремление русской народной стихии к самобытной культуре, направленное, может быть, по ложному пути и обреченное заранее на неудачу, вследствие того, что оно имеет лишь низы, но не имеет культурного верха. Но в путях раскола все-таки чувствуется проявление здорового национального инстинкта русской стихии, протестующей против искусственно надетого на нее чужого культурного верха. И потому-то так знаменательно, что Емельян Пугачев, стоя под знаменем старообрядчества, отвергающего «поганых латинян и лютеров», не находил ничего предосудительного в объединении с башкирами и прочими представителями не только инославского, но даже иноверного туранского Востока.

В этих подсознательных симпатиях и антипатиях русской народной стихии и надо черпать указания для постройки здания русской культуры. Мы исповедуем восточное православие, и это православие сообразно со свойствами нашей национальной психики должно занять в нашей культуре первенствующее положение, влияя на многие стороны русской жизни. Вместе с верой мы получили из Византии много культурных традиций, которые в старину сумели творчески развить и приспособить к нашим, русским. Пусть работа в этом направлении будет продолжаться. Но этим дело не исчерпывается. Нельзя все уложить в византийские рамки. Мы не византийцы, а русские, и для того, чтобы русская культура была вполне «нашей», нужно, чтобы она была теснее связана с своеобразным психологическим и этнографическим обликом русской народной стихии. И тут-то надо иметь в виду особые свойства этого облика. Много говорили о том, что историческая миссия России состоит в объединении наших «братьев» славян. При этом обычно забывали, что нашими «братьями» (если не по языку и по вере, то по крови, характеру и культуре) являются не только славяне, но и туранцы, и что фактически Россия уже объединила под сенью своей государственности значительную часть туранского Востока. Опыты христианизации этих «инородцев» до сих пор были очень мало удачны. И следовательно, для того, чтобы верхи русской культуры находились в соответствии с особым положением этнографической зоны русской стихии, необходимо, чтобы русская культура не исчерпывалась восточным православием, а выявила бы и те черты своей основной народной стихии, которые способны сплотить в одно культурное целое разнородные племена, исторически связанные с судьбой русского народа. Это не означает, конечно, чтобы лапти или пятитонная гамма непременно сделались неотъемлемой принадлежностью верхов русской культуры. Предсказывать и предписывать конкретные формы появляющейся новой русской культуры вообще невозможно. Но все же отличие верхов от низов должно определяться не тяготением к двум различным этнографическим зонам, а степенью культурной разработки и детализации элементов единой культуры. Русская культура в смысле завершения культурного здания должна вырастать органически из основания русской стихии.

О ТУРАНСКОМ ЭЛЕМЕНТЕ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ

I

Восточнославянские племена занимали первоначально лишь незначительную часть той громадной территории, которую занимает современная Россия. Славяне заселяли первоначально только небольшую западную часть этой территории, речные бассейны, связующие Балтийское море с Черным. Вся прочая, большая часть территории современной России была заселена преимущественно теми племенами, которые принято объединять под именем «туранских» или «урало-алтайских». В истории всей названной географической области эти туранские племена играли первоначально гораздо более значительную роль, чем восточнославянские, русские племена. Даже в так называемый домонгольский период туранские государства в пределах одной Европейской России (царство волжско-камских болгар и царство Хазарское) были гораздо значительнее варяжско-русского. Само объединение почти всей территории современной России под властью одного государства было впервые осуществлено не русскими славянами, а туранцами-монголами. Распространение русских на Восток было связано с обрусением целого ряда туранских племен, сожительство русских с туранцами проходит красной нитью через всю русскую историю. Если сопряжение восточного славянства с туранством есть основной факт русской истории, если трудно найти великорусса, в жилах которого так или иначе не текла бы и туранская кровь, и если та же туранская кровь (от древних степных кочевников) в значительной мере течет и в жилах малороссов, то совершенно ясно, что для правильного национального самопознания нам, русским, необходимо учитывать наличность в нас туранского элемента, необходимо изучать наших туранских братьев. Между тем до сих пор мы мало заботились об этом: мы склонны были всегда выдвигать наше славянское происхождение, замалчивая наличность в нас туранского элемента, даже как будто стыдясь этого элемента. С этим предрассудком пора покончить. Как всякая предвзятость, он мешает правильному самопознанию, а правильное самопознание есть не только долг всякой личности, но и непременное условие разумного существования всякой личности, в том числе и нации, понимаемой также как своего рода личность.

Под именем «туранских» или «урало-алтайских» народов разумеют следующие пять групп народов:

Народы угро-финские, которые по признакам языкового родства подразделяются на западных финнов (эстов, карелов, собственно финнов и ряд мелких племен), лопарей (в Швеции, Норвегии, Северной Финляндии и в России на Кольском полуострове), мордву, черемисов, пермских финнов (зырян и вотяков) и угров (мадьяр, или венгерцев, в Венгрии и Трансильвании и «обских угров», т. е. вогулов и остяков в Северо-Западной Сибири); к той же группе угро-финских народов принадлежали и вымершие (точнее, вполне обрусевшие) древние племена — меря (по языку родственные черемисам), весь (по языку западнофинское племя), мурома и мещера, упоминаемые русскими летописями.

Самоеды, делившиеся на несколько племен, ныне почти вымершие и сохранившиеся лишь в незначительном количестве в Архангельской губернии и Северо-Западной Сибири.

Тюрки, к которым принадлежат турки-османы, разные татары (крымские, казанские, азербайджанские, тобольские и т. д.), мещеряки, тептяри, балкарцы (карачаевцы, урусбиевцы и проч.), кумыки, башкиры, киргизы-кайсаки, кара-киргизы, туркмены, сарты, узбеки, алтайцы, якуты, чуваши и целый ряд древних, исчезнувших народов, из которых наиболее известными являются хазары, болгары (волжско-камские и «аспаруховы»), половцы (иначе куманы или кыпчаки), уйгуры и проч.

Монголы, к которым принадлежат в пределах России калмыки и буряты, а за ее пределами — собственно монголы в Монголии.

Маньчжуры, к которым кроме собственно маньчжуров принадлежат еще гольды и тунгусы (ныне почти поголовно вымершие или обрусевшие).

Несмотря на ряд общих антропологических и лингвистических признаков, свойственных всем перечисленным группам народов и позволяющих объединить их под общим именем туранских, вопрос об их генетическом родстве является спорным. Доказанным можно считать только родство угро-финской группы языков с самоедской, и обе эти группы объединяют иногда под общим именем «уральской семьи языков» [18] . Но все же, даже если остальные три группы туранских языков и народов генетически не родственны между собой и с «уральцами», тем не менее близкое взаимное сходство всех туранских языков и психологических обликов всех туранских народов совершенно не подлежит сомнению, и мы имеем право говорить о едином туранском психологическом типе, совершенно отвлекаясь от вопроса о том, обусловлена ли эта общность психологического типа кровным родством или какими-нибудь другими историческими причинами.

18

Родство между тюркскими, монгольскими и манчжурскими языками (объединяемыми в общую группу «алтайских языков») считавшееся долгое время весьма вероятным, за последнее время в связи с более детальным их изучением подвергнуто сомнению. Родство между «уральскими» языками и остальными туранскими большинством лингвистов теперь решительно отрицается. И только за самое последнее время стали вновь делаться попытки научно доказать это родство.

II

Туранский психический облик явственнее всего выступает у тюрков, которые к тому же из всех туранцев играли в истории Евразии самую выдающуюся роль. Поэтому мы будем исходить из характеристики именно тюрков.

Психический облик тюрков выясняется из рассмотрения их языка и продуктов их национального творчества в области духовной культуры.

Тюркские языки очень близки друг к другу, особенно если отвлечься от иностранных слов (персидских и арабских), проникших в огромном числе в языки тюрков-мусульман. При сравнении отдельных тюркских языков между собой легко выявляется один общий тип языка, яснее всего выступающий у алтайцев. Тип этот характеризуется своей необычайной стройностью. Звуковой состав слов нормируется рядом законов, которые в чисто тюркских, незаимствованных словах не терпят исключений. Так, гласные в каждом слове подчиняются законам «гармонии гласных»: если первый слог слова заключает в себе одну из «задних» гласных (а, о, ы, у,) то и все прочие слоги того же слова, сколько бы их ни было, должны заключать в себе одну из этих задних гласных; если первый слог заключает в себе одну из «передних» гласных ( а [19] , о, i, и), то и все прочие слоги того же слова непременно заключают в себе одну из этих передних гласных; совмещение в разных слогах одного и того же слова гласных задних и передних не допускается — каждое слово является либо сплошь заднегласным, либо сплошь переднегласным. Аналогичные законы нормируют и употребление гласных темных (т. е. связанных с выдвижением губ: о, у, о, и) и светлых (т. е. не связанных с выдвижением губ: а, ы, а, i) [20] . В наиболее типичных тюркских языках такими же строгими и не терпящими исключений правилами нормируется и употребление согласных в слове: одни согласные (например, к, г, л) допускаются только в заднегласных, другие (например, к г’,л) — только в переднегласных словах, одни (например, д, б, г, дж, з, ж) допускаются только между гласными (или между р, л, м, н и гласной), другие (например, т, п, к, ч, с, ш) именно в этом положении не допускаются и т. д. Таким образом, несмотря на относительное богатство общего инвентаря звуков, язык оказывается фонетически однообразным. Благодаря строгому подчинению всей звуковой системы языка вышеупомянутым законам число возможных звуковых комбинаций ограничено, и в связной речи одни и те же комбинации звуков постоянно повторяются. Речь получает особо явственное звуковое единство, создается некоторая акустическая инерция (подобная инерции тональностей в музыкальном произведении).

19

а— звук средний между е и а, нечто вроде той гласной, которая звучит в русском слове пять.

20

Например, в алтайском языке после слога, содержащего гласную oможет стоять только слог, содержащий о или и , после слога с гласной ы — только слог, содержащий ы или а и т. д. По-турецки у, идопускаются в не первом слоге слова, только если предшествующий слог содержит темную гласную, гласные ы, i — только после слога со светлой гласной.

Та же стройность и педантическое следование единообразным законам наблюдается и в грамматике тюркских языков. Эта грамматика, собственно, не знает исключений. Все существительные склоняются по одному и тому же образцу, вариации, обусловленные только законами гармонии звуков, в силу всеобщности этих законов не сознаются как исключения [21] . Все глаголы спрягаются одинаково [22] . Поражает трезвая экономия грамматического инвентаря: нет никаких грамматических категорий с логически или материально не оправданным значением [23] . Корень изменяемого слова (то есть комплекс звуков, являющийся носителем его основного материального значения) составляет всегда первую часть этого слова, т. е. словесные элементы с грамматическим значением всегда стоят после корня, представляя суффиксы или окончания, а префиксов, или приставок, нет. Гласная корня во всех формах остается неизменной, гласные же суффикса и окончания меняются, смотря по качеству гласной предшествующего слога, сообразно с законами гармонии гласных, спаивающими все элементы слова в одно фонетическое целое, в то же время самый порядок расположения в пределах одной словесной единицы разных грамматических элементов нормируется особыми, строго логическими правилами, создающими смысловое единство слова [24] .

21

Например, по-турецки кол (рука) имеет род. пад. колун, аташ (камень) — род. пад. ташын не потому, чтобы эти слова принадлежали к разным склонениям, а потому, что по закону гармонии гласных у может стоять только после слога с задней темной гласной, вы — только после слова со светлой гласной и т. д.

22

Если не считать глагола со значением быть, который чуть ли не во всех языках земного шара представляет отступления от нормы.

23

Например, нет разделения существительных на роды.

24

С звуковой стороны тюркское слово есть комплекс в известном отношении однородных звуков, со стороны смысловой это есть единое представление. Звуковое единство тюркского слова определяется действием законов гармонии звуков; на том месте, где это действие прекращается, лежит и граница данной словесной единицы и начинается другая словесная единица. Это подчеркивается ударением, которое в принципе лежит на последнем слоге каждого слова. Так как все законы гармонии звуков сводятся к тому, что качество звуков каждого слова определяется качеством звуков непосредственно предшествующего слога того же слова, а первым слогом каждой словесной единицы всегда является корень, то можно сказать, что корень определяет собой весь фонетический характер (звуковой облик) данного слова. Смысловым эквивалентом этой звуковой стороны является порядок расположения грамматических элементов слова. За корнем следуют суффиксы, т. е. звуковые комплексы, изменяющие и специализирующие материальное значение слова: присоединение каждого суффикса создает в смысловом отношении новое представление, материально отличное от представления, выражаемого при отсутствии данного суффикса. При этом если в слове несколько суффиксов, то они располагаются так, чтобы суффиксы с наиболее частным и конкретным значением стояли к корню ближе, чем суффиксы со значением более общим и отвлеченным. Наконец, заканчивается слово окончанием, т. е. звуковым комплексом, не изменяющим материальное представление о данном предмете или действии, а указывающим лишь логическое отношение данного слова к другим словам того же предложения. Этот принцип расположения формальных элементов слова проводится с неумолимой последовательностью. Так, например, отрицание в глаголе выражается особым суффиксом, ибо представление о действии отрицаемом иное, чем о действии утверждаемом, и т. д. Возьмем несколько примеров, иллюстрирующих все сказанное о звуковом и морфологическом строении тюркского слова. Османско-турецкое таш (камень) заключает в себе светлую заднюю гласную а; джык (перед гласными джыг) — суффикс уменьшительных: ташджык (камушек); лар — суффикс множественного числа: ташлар (камни), татджыклар (камушки); — ым — суффикс притяжательный I-го лица, ед. ч.: ташым (мой камень), ташларым (мои камни), ташджыгым (мой камушек), ташджыкларым (мои камушки); — да — окончание местного падежа: ташда (в камне), ташджыкда (в камушке), ташларда (в камнях), ташджыкларда (в камушках), ташымда (в моем камне), ташджымда (в моих камнях), ташджыкларымда (в моих камушках). Нетрудно заметить, что все эти слова как бы настроены на одну тональность «а — ы»: эта тональность задана качеством гласной корня таш. От слова ее «дом» все аналогичные производные строятся, так сказать, в другой тональности (именно «е — i»), задаваемой гласной коренного слова: ср. евджиклеримде (в моих домиках) и т. д.

Та же логическая схематичность и последовательность наблюдается и в области синтаксиса. Порядок слов в предложении определяется несколькими простыми общими правилами, не допускающими исключений. Слова определяющие стоят непосредственно перед словами определяемыми, подлежащее предшествует сказуемому (далее общее слово, выражающее субъект действия, предшествует слову, выражающему действие), прямое дополнение стоит между подлежащим и сказуемым и т. д. В эту простую схему втискиваются как самые простые, так и самые сложные предложения, даже периоды [25] .

25

Дело в том, что предложения относительные и условно-относительные выражаются причастными конструкциями, причем сами причастия рассматриваются как определения и согласно общему правилу ставятся перед определяемым словом: Я принес книгу, которую ты видел переводится Я тобой-виденную книгу принес. Предложения цели выражаются конструкциями с склоняемым, инфинитивом, который ставится в дательном падеже и занимает во фразе обычное место, предназначенное для косвенного дополнения: Я принес книгу, чтобы ты ее прочел переводится Я к тобой-прочтению (к твоему прочтению) книгу принес. Предложения времени выражаются местным (locativus) или отложительным (ablativus) падежом субстантивированного имени глагольного действия: например, Когда, проходил, ты сидел переводится Ты в моем прохождении (во время моего прохождения) сидел и т. д. Наконец чрезвычайно употребительны и разные деепричастия, из которых некоторые заменяют наши конструкции с союзом и: например, Я пошел и вернулся переводится через Я пойдя вернулся (по-турецки Бен гидип гельдим) и т. д. Словом, все, что так и или иначе можно подчинить одному подлежащему и одному сказуемому, втискивается в рамки одного предложения.

Подводя итог всему сказанному о тюркском языковом типе, приходим к заключению, что тип этот характеризуется схематической закономерностью, последовательным проведением небольшого числа простых и ясных основных принципов, спаивающих речь в одно целое. Сравнительная бедность и рудиментарность самого речевого материала, с одной стороны, и подчинение всей речи как в звуковом, так и в формальном отношении схематической закономерности — с другой, — вот главные особенности тюркского языкового типа.