Наследие Чингисхана

Среди литературы, посвященной с русской стороны украинской проблеме, статья проф. кн. Трубецкого очень выгодно отличается своим спокойным подходом к вопросу, при обсуждении которого представителями обеих сторон — и русской и украинской — обыкновенно редко выдерживается академическое спокойствие и научная беспристрастность. Очень может быть, что такой подход кн. Трубецкого к данному вопросу находится в связи с тем, что кн. Трубецкой совершенно правильно, на наш взгляд, не касается политической стороны вопроса, считая, что «связь между политическим и культурным вопросом в данном случае вовсе не обязательна…».

«Мы знаем, — говорит он, — что существует общенемецкая культура, несмотря на то что все части немецкого племени не объединены в одном государстве, знаем, с другой стороны, что индусы имеют свою совершенно самостоятельную культуру, несмотря на то что давно лишены государственной независимости. Потому и вопрос об украинской в общерусской культуре можно и должно рассматривать вне связи с вопросом о характере политических и государственно-правовых взаимоотношений между Украиной и Великороссией».

Совершенно верно: стремление Украины к независимому государственному существованию диктуется в гораздо большей степени интересами политическими и социально-экономическими, чем национально-культурными, и мы полагаем, что это стремление появилось бы даже и в том случае, если бы украинцы и русские говорили совершенно на одном языке и если бы не существовало никакой отдельной украинской литературы. Различие в языке в культуре, обусловленное, конечно, различием исторического развития, не говоря уже о некотором различии антропологического типа и психики, только способствует политическому сепаратизму Украины от России (так же как и от Польши), но не является само по себе его причиной.

Итак, кн. Трубецкой желает рассматривать «украинскую проблему» вне политики, сводя эту проблему, в сущности, к желательности и целесообразности (в интересах как русских, так и самих украинцев) дальнейшего развития украинского языка, украинской литературы и украинской науки [88] . Мы полагаем, что вопрос, поднимаемый уважаемым автором статьи, разрешен самой жизнию в положительном смысле, так что спорить, пожалуй, уже несколько поздно. Однако мы признаем немалое значение и за теоретической постановкой этого вопроса, тем более в такой спокойной и академической форме, как это мы видим у кн. Трубецкого. Принимая некоторые положения автора в его историческом изложении вопроса, хотя и с известными оговорками, но не соглашаясь с его выводами, мы хотели бы внести в его статью некоторые фактические поправки. Надо заметить, что вообще изложение у кн. Трубецкого несколько догматическое, сжатое; может быть, введение фактических примеров нарушило бы его, так сказать, конденсированность. Но мы думаем, что все-таки надо обратить больше внимания на фактическую сторону дела, ибо, по нашему мнению, факты не всегда говорят в пользу положений и выводов уважаемого автора.

88

Кн. Трубецкой объединяет все эти три понятия несколько суженным понятием украинской культуры.

В своем рассуждении автор исходит из утверждения, что до эпохи Петра I (т. е. до начала XVIII века) существовало «две редакции, две индивидуации» одной «общерусской» культуры: украинская и великорусская. В течение XV, XVI и первой половины XVII вв. культура Украины и культура Московии развивались настолько разными путями, что к половине XVII в. различие между этими двумя культурами стало чрезвычайно глубоким. Культура Украины уже впитала в себя некоторые элементы культуры европейской (в польской редакции этой последней) и проявляла тенденцию к дальнейшей эволюции в том же направлении; культура же Московии носила подчеркнутый характер европофобии и проявляла тенденцию к самодовлению. Царь Петр, поставив себе целью европеизировать русскую культуру (т. е. культуру Московии), постарался совсем искоренить и изничтожить великорусскую редакцию русской культуры и «единственной редакцией русской культуры, служащей отравной точкой для дальнейшего развития, сделал украинскую редакцию».

Таким образом, старая московская культура при Петре умерла; та же культура, которая со времени Петра живет и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской, украинской культуры (разрядка автора). И затем кн. Трубецкой останавливается на явлениях из области литературы и искусства, доказывающих, по его мнению, что русская литература XVIII и XIX веков является рецепцией и развитием не старой московской культуры, а украинской.

Прежде чем перейти к выводам, которые делает автор из этих утверждений для дальнейшего, остановимся немного на самих утверждениях. Нам кажется, что, говоря о различии двух редакций «общерусской культуры», начало этого различия надо было бы отнести не к XV в., а по крайней мере на два столетия раньше, т. е. к веку XIII, когда на севере, между верховьями Волги и Оки, начала формироваться великорусская народность. Не отрицая общности происхождения южнорусской (украинской) и северорусской (великорусской) народности, не отрицая того, что киевский период, по меньшей мере до половины ХII века, был, так сказать, общим, хотя уже и существовала известные отличия в языке и в бытовом укладе между севером и югом, нельзя не признать, что новый центр государственной и культурной жизни на севере был вначале колонией по отношению к Киеву, колонией, очень скоро заявившей претензии на значение политической метрополии; нельзя не признать, что великорусская народность, формируясь, наряду с основным элементом — новгородской Русью и Вятичами, из южнорусских колонистов и известной примеси финского элемента (подобно примеси элемента тюркского на юге), очень скоро проявила отчетливые отличия от южнорусской (украинской) не только в области политической жизни, бытового уклада, но также и в области культуры. Может быть, при единстве княжеского рода и политической системы эти различия в дальнейшем и не пошли бы дальше областных различий, но татарский погром 1237–1240 гг. сего непосредственными политическими последствиями положил резкую грань между обеими народностями в смысле дальнейшего развития культуры. Русь северная, позже объединенная Москвою, осталась при своем старом византийском наследии и развивала свою культуру, испытывая более влияния со стороны Востока, чем Запада (нельзя, конечно, отрицать и последнего, особенно имея в гиду северные республики Новгород и Псков). Эта культура была далеко не такой бедой по своему содержанию, как долго думали: например, что касается до искусства, то после Стасова и Кондакова никто не будет отрицать богатства и своеобразной красоты старой великорусской живописи и архитектуры. Но эта культура была очень отлична от культуры Руси юго-западной, т. е. Украины; Украина сначала (при галицко-волынских, а потом при литовских князьях) непосредственно, а с XVI в. через Польшу продолжала поддерживать общение с Западом, отражая у себя и Ренессанс и Реформацию, посылая своих сыновей в немецкие и итальянские университеты, организуя у себя школьное дело по западному образцу и отстаивая свое православие против латино-иезуитского натиска оружием, у него же заимствованным.

Различие двух редакций культуры началось, следовательно, не только раньше, чем это отмечает кн. Трубецкой, но оно к половине XVII в., т. е. к моменту, кода начался политический симбиоз Украины с Московией, охватывало гораздо шире все стороны жизни, чем это видит кн. Трубецкой, говоря о литературе и искусстве. И быть может, гораздо важнее и значительнее, чем различия в области литературного языка, музыки и живописи, которые так подчеркивает кн. Трубецкой, было различие общего духа культуры не только в правящих верхах, но и в народных массах. Уважаемому автору известны, конечно, те постулаты, которые выставлялись украинским старшиной при заключении политеческих трактатов; я напоминаю, например, пункты в Гадяцком трактате с Польшей 1658 г. об открытии на Украине двух университетов, о введении свободы преподавания, свободы исследования, свободы печати — даже в области церковных дел; те же самые требования мы видим в инструкции гетмана Дорошенко своим послам для переговоров с поляками в 1670 г., где говорится об основании гимназии для украинской молодежи и той же свободе печати и научного исследования. Далее я припомню, что в то время, как Петру приходилось силой заставлять юных московитов ехать в иноземные страны для обучения, на Украине не только дети старшин, но и простых мещан и казаков давно уже совершенно добровольно устремлялись в чужие края для науки; Гёттинген, Бреславль, Кенигсберг, Галле, Лейпциг, Аугсбург, Штутгарт, Берлин, Киль, Страсбург, Париж, Лейден, Рим — вот места, где мы встречаем с конца XVII в. украинскую молодежь в качестве студентов тамошних университетов, коллегий, академий и других школ. Если я добавлю к только что сказанному, что ревизия 1748 г. зарегистрировала на территории только семи полков [89] . Гетманщины 866 народных школ (1 школа приходилась на 746 душ населения), что на территории гораздо реже населенной Слободской Украины (позднейшей Харьковской губернии) в 1732 г. зарегистрировано 124 школы (т. е. 1 школа на 2500 душ населения), если вспомню введенное в половине XVIII в. обязательное поголовное обучение казацких детей грамоте и «воинской экзерциции», если укажу, что в это время даже в самой Запорожской Сечи имелась школа на 150 душ мальчиков, то, думаю получится довольно определенная картина народного образования в казацкой Украине как одной из сторон украинской культуры. Но эта картина далеко не напоминает собою того, что мы видим за это же время в Московии и даже в империи Петра I. Каждому, кто хоть сколько-нибудь подробнее изучал внутренний уклад жизни Московии и Украины во второй половине XVII в., ясно видно громадное различие в области правовых понятий и судебной практики, в бытовом укладе, в сфере семейных отношений, в положении женщины в семье — между обеими сторонами. Там, в Московии, мы видим господство пытки и кнута, правеж — тяжелое наследие татарщины, — ставшую классической судебную волокиту, холопское уничижение и равенство всех перед царем во всеобщем бесправии, фанатическую приверженность к букве и к обряду, крепостную неволю, замкнутость женщины. Как все это не похоже на Украину, где народный гласный суд избегает налагать полагающиеся по Литовскому статусу тяжелые наказания и ограничивается штрафом и церковным покаянием [90] , где господствует ужас и отвращение к суровости московских судов [91] , где перешедшие из протестантства в православие немцы Гизель и Зерников занимают высокие посты в духовной иерархии и образование, полученное в Иезуитской академии в Риме, не служит препятствием к получению Кафедры в Академии киевской, где женщина — полноправный член семьи и общества, где гетманша в отсутствие мужа выдает универсалы, а полковница выдает проезжим охранные грамоты и снаряжает для них конвой; сотни дошедших до нас духовных завещаний свидетельствуют, как украинская женщина XVII в., распоряжаясь своим имуществом, почти никогда не забывала культурных и благотворительных целей. И может, ничто не оттеняет так ярко различия двух вариантов культуры, как бесхитростные воспоминания сирийского архидиакона Павла Алеппского, который, посетив сначала Украину в 1664 г. и пробыв в Москве целых два года, при возвращении домой опять через Украину в 1656 г. записывает в своем дневнике: «…Мы приехали к берегу Днепра и дали о себе весть в Киев… Как только вступили мы на эту цветущую землю, радость залила ваши души, сердца наши расширились и мы возблагодарили Бога. В течение двух лет, проведенных нами в Московии, словно замок висел у нас на сердце. Мысли наши были бесконечно подавлены, ибо в Московской земле никто не чувствует себя свободным и веселым, кроме тамошних обитателей. Каждый из нас, если бы ему отдали всю ту страну, не был бы счастлив и сердце его ее перестало бы тосковать. Напротив — в казацкой земле (на Украине) мы чувствовали себя как дома, ибо люди в этой стране приветливы и ласковы с нами, как земляки». Мы советуем кн. Трубецкому перечитать записки Павла Алеппского, этого несомненного почитателя Москвы, обласканного ее царем и. патриархом, чтобы удостовериться, что даже совершенно постороннему наблюдателю бросалась в глаза резкая разница между культурой Московии и Украины, разница, выходившая далеко за пределы литературного языка, музыки и живописи.

89

Гетманщина, как известно, делилась на 10 полков-округов, охватывающих территорию всего двух позднейших губерний — Черниговской и Полтавской. Статистические данные, найденные А.М. Лазаревским, касаются лишь семи полков.

90

См. интересные «Очерки народной жизни Малороссии во второй половине XVII в.» Л. Левицкого в «Киевской Старине» 1901 г., где автор дает картины из судебной практики Полтавщииы в конце XVII в.

91

Известный Ф. Орлик сам сознавался, что, узнав впервые о замысле гетмана Мазепы и ошеломленный неожиданностью, он сначала подумал было, не открыть ли сразу замысел гетмана московскому правительству, но устрашился «ожесточи» московских порядков, при которых доносчику дается первый кнут.

Смею утверждать, что эта украинская культура не была пересажена Петром на великорусскую почву; он заимствовал из нее только отдельные, так сказать формальные, стороны, точно так, как и с Запада он брал не внутреннее содержание европейской цивилизация, а ее внешние практические достижения:

Piotr zaprowadzil bebny i bagnety, Postawif turmy, urzadzil kadety, Kazal na dworze tanczyc menuety, I do towarzystw gwattem wwiodl kobiety, I na granicach poosadzal straze I lancuchami pozamykal porty; Utworzyl senat, szpiegi, dygnitarze; Odkupy wodek, czyny i paszporty; Ogolit, umyl, i ustroil chlopa, Dal mu bron w rece, kieszen narubliowal, I zadziwiona krzyknela Europa: Car Piotr Rosyje uciwilizowal! [92]

92

Здесь приводится цитата из поэмы А. Мицкевича «Дзяд» (отрывок части III, «Смотр войска»):

Кадетский корпус дал дворянам он,

Дал штык ружью, настроил тюрем новых

Ввел менуэт на празднествах дворцовых,

Согнал на ассамблеи дев и жен.

На всех границах насажал дозорных,

Цепями запер гавани страны.

Ввел откуп винный, целый штат придворных,

Сенат, шпионов, паспорта, чины

Умыл, побрил, одел в мундир холопа,

Снабдил его ружьем, намуштровал -

И в удивленье ахнула Европа:

«Царь Петр Россию цивилизовал!»

(Перевод В.Левяка.) — прим. Ред.

Пусть в этих словах Мицкевича очень много желчи в злой иронии, но «украинизация» Петром великорусской жизни очень напоминала собою ее «европеизацию», т. е. опять-таки были использованы украинские силы (все архиерейские кафедры в Великороссии, кроме одной, были замещены украинцами), были приняты украинские учебники, заимствовано кое-что из литературного обихода — но и только. Для самой Украины этот отлив культурных сил на север наряду с запретительными мерами по отношению к украинской культуре (стеснение типографского дела и запрещение в 1720 г. печатать на украинском языке всякие книги), конечно, имел только отрицательные последствия. Украина постепенно урезается в своих политических правах, систематически планомерно истощается физически (копание каналов на севере и устройство укрепленных линий, изнурительные каспийские походы, тягостный для населения постой русской армии на Украине), происходило разрушение экономической самостоятельности края, подрыв его торговли и т. д. — все эти меры русского правительства в первой половине XVIII в. вели к тому, что Украина действительно становилась «глухой провинцией», а ее культура теряла способность конкурировать с теми достижениями, которые начала приобретать новая русская культура, развивавшаяся на севере при помощи украинских же сил.

Однако как не произошло «культурной украинизации Великороссии» в том широком смысле, который имеет в виду кн. Трубецкой, как не случилось «превращения украинской культуры в культуру общерусскую», так точно не произошло, по крайней мере до половины XIX в., утраты украинской интеллигенцией создания своей культурной особенности от великорусов. Можно было, разумеется, для украинцев XVIII в. занимать на имперской службе высокие посты, вплоть до канцлера, можно было делать в Петербурге служебную и литературную карьеру, но в то же время редкий из них забывал «отечество малороссийское» и свою принадлежность к «нации малороссийской». А что при этом можно было сохранять не только отчетливое сознание своей особенности, но и чувство культурного превосходства украинцев над великорусами, об этом очень ярко свидетельствует «История Русов», написанная, как теперь можно утверждать почти наверное, инспектором Морского шляхетского корпуса в Петербурге и членом законосовещательной Екатерининской комиссии, полтавским дворянином Григорием Полетикою.

Проф. Трубецкой проводит параллель между возрождением украинской литературы с конца XVIII в. и некоторым народным, если так можно выразиться, течением в литературе великорусской того же времени. Нам кажется, что сходство здесь очень отдаленное и чисто формальное: «Богатырь Елисей» Майкова, не говоря уже об «Энеиде» Осипова и Котельницкого, имеет своим источником далеко не те идеи и настроения, как «Энеида» Котляревского с ее гражданскими, национальными и сатирическими мотивами. Что касается до дальнейшего «параллелизма» в эволюции как русской, так и украинской литературы, то, если иметь в виду направление «гражданской скорби» в обеих литературах, приходится отметить, что русская литература эволюционировала в этом направлении не от Майкова, а от Радищева; украинская же литература в лице Шевченко как наиболее яркого выразителя оппозиционности ее направления смело может считать своими предтечами не только Котляревского и Гулак-Артемовского (его сатира на крепостное право «Пан и собака»), но и В. Капниста с его «Одой на рабство» (1787 г.).