Наследие последнего тамплиера. Кольцо
Шрифт:
— Но как же ты не заметила его склонностей?
— Я много раз думала об этом. — Мать вздохнула и покачала головой. — Тогда никто не знал об этом. Но, конечно, я, как невеста Энрика, должна была догадаться раньше. Он скрывал это, не хотел, чтобы семья узнала. В те времена иметь сына с подобной ориентацией считалось позором; это унизило бы семейство Бонаплата. Я же, влюбленная в Энрика, была отличным прикрытием. Он держал меня при себе, пытаясь разобраться в своих чувствах. Мои родители разрешали нам проводить время вместе допоздна, но Энрик провожал меня домой все раньше, а иногда находил предлог, чтобы не встречаться со мной. Первые подозрения зародились у меня в тот день, когда я, позвонив ему через несколько часов после того, как он распрощался со мной, обнаружила,
— И что было дальше? Как вы порвали отношения?
— Поняв, что Энрик ведет двойную жизнь, я спросила его, куда он ходил прошлой ночью. Он сказал мне, что очень любит меня, но только как друга. Я оцепенела. Попросив сохранить все в тайне, Энрик признался в том, что он гомосексуалист. Он еще раз сказал, что любит меня, но не как женщину. Потом выразил сожаление по поводу того, что я потеряла из-за него столько времени. Он считал, что поступил эгоистично. Энрик был немного старше меня, и я проявила наивность, спросив его, как он узнал о своей ориентации, если мы с ним ни разу не были близки. Энрик засмеялся. Я самозабвенно обожала его, поэтому заявила, что мне не важно, сколько времени я потеряла, да и вообще ничего не важно, лишь бы он не порывал со мной. Я умоляла его об этом. Энрик согласился, но просил меня привыкнуть к мысли, что наши отношения закончились, найти хорошего парня и выйти за него замуж. Я должна была забыть его и понять: он не может дать мне того, что нужно, и наши отношения только испортят мою жизнь. Энрик начал рассказывать мне о приключениях, случавшихся с ним в те ночи, когда я оставалась дома. Но я, не желая отказываться от него, стала посещать вместе с ним бары для людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Более того, позволяла некоторым женщинам заигрывать со мной, чтобы не вносить дисгармонию.
Я была в отчаянии, все мне опостылело, и будущее без него казалось мрачной пустыней. Я смирилась с ориентацией Энрика, была согласна выйти за него замуж и допустить, чтобы он встречался с мужчинами, лишь бы только оставался со мной. Я сказала ему об этом, и какое-то время он размышлял, возможен ли подобный союз.
Энрик принимал мои ласки, чтобы не обижать меня отказом, и я решила подстроить ему ловушку. Я до сих пор раскаиваюсь в этом.
Однажды, во второй половине дня, оставшись дома одна, я попросила Энрика зайти за мной и заманила его в свою комнату. И там мы занялись любовью.
— Как? — удивилась я. — Он же был гомосексуалистом.
— Да. — Мать смутилась. — Но Энрик мог заниматься этим и с женщиной, если хотел.
— Он сопротивлялся?
— Конечно, но я потрудилась основательно, чтобы доставить ему удовольствие. Я словно обезумела. Мне хотелось забеременеть. Я была готова на все, лишь бы удержать его.
— Но ты ведь была девственницей?
— Да, но в тот день лишилась невинности в отчаянном соитии.
— И что же случилось потом?
— Энрик больше не хотел встречаться со мной. Он сказал, что навредил мне, но мы навсегда останемся друзьями. Что он любит меня как сестру. На душе у меня было скверно. Я винила себя в том, что соблазнила Энрика, боялась потерять его из-за этого.
— Ты занималась любовью с тем, кого любила, — сказала я. — Что в этом плохого?
— Нет, мне не следовало этого делать, не следовало соблазнять его.
— Глупо, что ты до сих пор упрекаешь себя. Полагаю, Энрик воспринял это неплохо. Но расскажи мне, что произошло потом?
— К известию о нашем разрыве крайне отрицательно отнеслись оба семейства. Впрочем, когда наши семьи собирались, мы с Энриком виделись. Он всегда был ласков со мной. Шло время, я встречалась с подругами, друзьями, пыталась оправиться, пока не настал день, когда я узнала, что Энрик живет с женщиной.
— С Алисой!
— Да, с Алисой. Энрик пригласил меня на свидание и сообщил об этом. Он сказал мне, что они с Алисой ведут одинаковую жизнь и заключили соглашение.
— Соглашение?
— Да. Они делали вид, что ведут обычный образ жизни, и их родители были
счастливы.— Но у них родился сын.
— Это было частью соглашения. Оба хотели этого. Но мне это причинило боль. Меня огорчало все: наш разрыв, его союз с Алисой. Когда у них родился сын… это стало для меня тяжелым испытанием. Энрик успокаивал меня, упрекал в буржуазности, утверждал, что я не вынесла бы двойной жизни, которую он мог предложить мне. Энрик был счастлив, что Алиса такая же, как он.
— Но ты познакомилась с дэдди и снова влюбилась?
— Да.
— А вскоре у тебя появилась я.
— Да, радость моя. Я начала новую жизнь.
— Но все же виделась с Энриком.
— Наша дружба, хотя и дала трещину, продолжалась; продолжили мы и традицию наших семей. Желая показать ему, что не держу на него зла, я пригласила Энрика стать твоим крестным отцом. Он с энтузиазмом принял это предложение и любил тебя всю жизнь, как свою дочь.
— Но раз все шло так хорошо, почему ты не хотела вернуться в Барселону?
Мать молча смотрела на меня, казалось, размышляя над моим вопросом. Я же, глядя на нее, думала о той девочке, которой она была тридцать лет назад. Наверное, Мария дель Map очень походила на меня. Другое поколение, иные социальные ценности, но она была молодая. Такая, как я сейчас. Чувствовала, страдала, искала любви, а любовь от нее ускользала…
— Все, в том числе и Энрик, считали, что наш разрыв не оставил горькой обиды. Для меня же он был болезненным. Я продолжала любить Энрика и возненавидела Алису, как только узнала о ее существовании. Мне было тяжело видеть их вместе, наблюдать их мнимую любовь, знать, что она манипулирует Энриком и не скрывает этого… Алиса постоянно заставляла меня думать, что Энрик предпочел именно ее. Узнав о беременности Алисы, я не могла заснуть. Вот тогда-то я познакомилась с твоим отцом и вышла за него замуж.
Мы продолжали видеться на семейных встречах. Иногда Энрик приходил один с Ориолем, порой — с Алисой. Такое общение причиняло мне боль, но я сносила это, боясь потерять его дружбу. Кроме того, хотя я и любила твоего отца, у меня сохранились чувства к Энрику. Но я так и не привыкла к этим встречам, а со временем они стали совсем невыносимыми. Я терпела, но появилась другая, еще более весомая причина покинуть Барселону.
— Какая?
Мать посмотрела мне прямо в глаза:
— Ты.
— Я?
— Да. — Я молчала, ожидая, когда мать снова заговорит. Я понимала: чтобы сделать это, она прилетела сюда из Нью-Йорка. — Это случилось в начале сентября. Ты была почти девочкой, и я, вместе со служанкой, убирала в летнем домике перед тем, как вернуться в Барселону. Вторая половина дня выдалась душной и жаркой. Внезапно под порывами ветра захлопали брезентовые тенты над окнами, и я увидела свинцовые тучи. Они надвигались со стороны моря, предвещая грозу. Я знала, что ты на пляже, и, захватив с собой пару полотенец и зонт, отправилась за тобой. Когда я подошла к берегу, хлынул ливень, и я увидела, как твои друзья вместе со служанкой, присматривавшей за вами, побежали к деревне в поисках укрытия. Тебя с ними не было, а когда я спросила их, где ты, они ответили, что не знают. Пройдя дальше по пляжу, я очень испугалась. Ливень шел стеной и мешал мне видеть, но я продолжала поиски и наконец обнаружила: в убежище между скалами целовалась парочка. Я узнала обоих. Это были Ориоль и ты. — Мне не верилось, что такое интимное воспоминание хранит и моя мать. Я умерла со страху, если бы знала об этом тогда. — Изумленная, я со всех ног бросилась домой. Вернулась я, промокнув до костей. Меня охватил ужас.
— Но почему?
— Я наблюдала за тем, как растет Ориоль. Глаза у него как у матери. Бог мой! Как я ненавижу ее! Но почти все остальное он взял от отца. Мне до сих пор больно думать об этом!
Мать замолчала. По щеке ее покатилась слеза. Устыдившись этого, она закрыла лицо руками.
Я погладила мать по руке, пытаясь утешить ее. Подумала: а ведь и правда, тридцать лет назад она была такой, как я сейчас. Но мне не хотелось бы стать такой, как она сейчас.
— Ориоль напомнил тебе о твоей неудаче, — мягко заметила я.