Наследие Сири

— А если не так много, а скажем, вот столько, как вы скажете всем — сколько человек выходят с лапаха? — взяла двадцать пять палочек, и положила грудой.

Они снова разложили по десять, и пять положили отдельно.

— Десять, десять и пять, — крикнул кто-то из дружины.

— А если сказать одним словом, которое обозначит всех? — я обвела взглядом толпу.

— Нет такого слова, — это Драс решил разрядить обстановку, и похоже, понял ход моих мыслей.

— Это двадцать пять, и сейчас я расскажу, почему, — мне предстоял тяжелый вечер, но начинать нужно было обязательно. Впереди темная и холодная зима, где вечера словно созданы для того, чтобы учиться.

Я рассказывала до поздней ночи, и самое удивительное — все молча слушали, и достаточно быстро вникали в суть. Драс подтвердил, что это необходимо знать всей дружине. К следующему вечеру у каждого был свой набор небольших палочек, а на стене была большая деревянная доска, на которой столбиками по десять, я угольками расписала — как пишутся эти цифры. Лед снова тронулся. Нам нужна бумага. Как воздух.

Мы с Сигой набрали сухих уже стеблей, на которые нам указали женщины, что делали ткани. Я никогда не видела, как в нашем мире создается льняная ткань, но, скорее всего, процесс был схожим. Она объяснила, что это отходы — короткая солома, что не идет в ткани, а вот нам она может очень даже пригодиться, по крайней мере, днем, кроме готовки, мы ничем не заняты, и время есть.

Я взяла самый большой котел, наполнила водой, и погрузила туда груду коротких сухих стеблей. Они были почти белыми, и надеясь, что это даст светлый цвет, варила ее до тех пор, пока она не стала распадаться в руках. Кипяток слила в другой котел — кто знает, может там как раз есть нужная нам клейковина. Варево я мяла как пюре — тяжелым каменным пестиком по чуть, чтобы не оставалось крупных кусков. Рубила ножом грубые куски.

Чуть разбавила водой, в которой варилась солома, и получила нечто, вроде киселя, но не понимала — правильная ли здесь густота. Ну ничего, опытным путем придем к нужному нам состоянию. Времени у нас много. В пяти мисках разводила в разных консистенциях. Драс заходил иногда под видом перекусить, и наблюдал за моим кашеварением молча, за что я была ему благодарна.

Нашла куски войлока, что были раньше курткой вроде бушлата. Порезала на кусочки размером с тетрадный лист — это будет основа, которая впитает лишнюю воду. Сейчас мне не хватало Севара, потому что нужны были деревянные рамки. Ладно, до страниц еще далеко, да и процесс я знаю чисто теоретически и примерно. Миски пронумеровала, на доске прописала для себя примерное соотношение воды. На коротких досочках, так же, проставила цифры, разложила поверх них войлок, и приготовила большую доску и пять тяжелых камней.

На войлок выливала смесь, сверху укладывала еще один кусочек. Когда пять войлоков были укрыты, уложила сверху доску и уложила камни. Примерно так делали бумагу монахи для Киево-Печерской лавры. Рамки мы освоим после, когда начнет получаться лист.

Я помню, что лист снимали сырым, а значит, надо дождаться чтобы он не высох, а только отделилась влага. Терпения у меня не много, поэтому, вечером мы с Сигой сняли камни, доску, и я попробовала разделить войлоки. Получилась, естественно, ерунда, но белые хлопья на войлоке вполне походили на бумажные. Это радовало. Нужно добавить мелко натертого ола. Когда Севар сливал первое вино для второго отстаивания, жмых его очень походил на крахмальную воду.

На следующий день я снова заварила котел с соломой, почистила пять клубней олы, мелко наскоблила его ножом и чуть залила водой. Пока варилась солома, я перемешивала оседающий очень быстро осадок олы, заставляла его перейти в воду. Размяла по уже готовому сценарию, солому, добавила водички с соком олы, и дала постоять сутки, потому что, скорее всего, раствору надо соединиться. Подходила, помешивала часто между делом. Сига внимательно наблюдала, но вопросов не задавала.

Разливать решила не на войлок, как в первый раз, наливала на дощечку, в которой с четырех сторон ножом проковыряла небольшую канавку. Доска была сейчас с небольшим бортиком. Наливала до тех пор, пока не перестала сливаться вода, и мелкие ошметки соломы и олы не остались на ней толстым слоем.

Оставила доску без войлока — пусть испаряется так, а уже потом, когда масса чуть взялась, накрыла войлоком, придавила доской, и снова положила сверху камень.

Через сутки я аккуратно, не дыша, сняла с войлока сырой, похожий на тряпку, сероватый и толстый лист бумаги. Я повесила его на веревке в своей комнате, и засыпая, знала уже, что через год у нас обязательно будет азбука.

— Сири, теплого света, пора вставать, сегодня начинают прибывать люди на ярмарку, а я хочу позвать тебя есть. Еда готова, и может, ты расскажешь мне про ту ткань, что ты делала из соломы? У тебя получилось? — обычно Драс не будил меня по утрам, значит, ему действительно, любопытно.

Мы завтракали сегодня не за столом, взяли миски и кружки с горячим отваром, и пришли на берег. Я несла подмышкой свой первый лист бумаги. Мы поели, болтая о том, что южане могли — бы дать нам кое-какие знания, а я рассказывала о том, что есть у южан.

— А вот это называется бумага. Но ее не делают даже южане, хотя, у них много больше возможностей для этого, — я протянула ему мой первый лист. — Только прошу, не порви, он очень слабый, не как ткань.

— Зачем он тебе, если из него нельзя сделать одежду или обувь, или постелить на кровать, или сделать паруса? — Драс был искренне удивлен.

— Если бы у нас была бумага, и мы умели передавать слова буквами, я написала бы тебе письмо с юга, а не отправляла двенадцать шкурок с нарисованными мордами волка.

— Я не понимаю тебя, Сири.

— Ты же понял, что мы с Браном живы, но не знал — вернемся ли мы, когда мы сможем вернуться, так?

— Да, не знал, но мне сказал таар, что Бран строит судно.

— И все?

— И все.

— Если бы у нас были буквы, я написала бы тебе что с нами произошло, когда мы планируем вернуться, чем вы можете нам помочь.

— Но как? — Драс бесился от того, что не мог меня понять, ему казалось это ересью, но он уже знал, что, если я что-то делаю, оно пригождается всем.

— Смотри, — я расправила песок под ногами, взяла палку. — Это буква Д, — Я нарисовала русскую Д, простите, ребята, у вас будет кириллица.

— Зачем эта буква?

— Представь, что ты не можешь говорить. Слышишь меня, но не можешь сказать. Как ты мне скажешь — как тебя зовут?

— Мы, ым, эм, — драс мычал с закрытым ртом. Судя по словам, что люди произносили, мой алфавит подходил для этого мира.

— Ты можешь написать свое имя, и я его прочту. Теперь я напишу остальные буквы, и я крупно рядом с «Д» дописала «рас», — оставила между буквами место, чтобы каждая была отдельным рисунком.

— Д, р, а, с, — назвала ему каждую букву, он не понимал. — А теперь повтори за мной каждую.

Драс повторил. И я поставила ему интересную задачу — разделить мое имя на буквы. И он смог, медленно, проговорил каждую отдельно. Я попросила написать его первую букву моего имени. Он не понимал, тогда я попросила повторить все буквы его имени, и он услышал букву «С». И когда он понял суть, он понял важность букв, важность письменности вообще.