Наследие. Трилогия

Однако эти слова умерли, так и не родившись, потому что в окружающей меня вечной тьме вдруг что-то прорезалось. Я увидела его – бледную светящуюся тень, пульсирующую в особом ритме, который не имел ничего общего с сердцебиением: слишком медленно, слишком ровно и точно. С каждой секундой свечение разрасталось, делалось ярче…

Рассвет! А я и забыла. Боги благие… Я так долго запрещала себе даже вспоминать, как это бывало. Я даже не хотела смотреть на Ликую, когда с ней происходило то же самое; она и так слишком сильно на него походила, а на рассвете отмахнуться от этого было и вовсе нельзя. Но как же мне недоставало такого зрелища утренней магии…

И вот, сделавшись видимым, он снова повернулся ко мне, чтобы я оценила внешние перемены. Самым странным мне показалось, что он отрастил длинные волосы. Они были заплетены почти по-темански: необъятная масса, опрятно убранная со лба, густой копной падала куда-то за плечи. На нем была длинная кожаная куртка и сапоги – белые, под цвет волос. А его лицо… Я смотрела и смотрела, не понимая, почему оно кажется мне не совсем прежним. Потом догадалась. Он перестал надменно выставлять подбородок, в уголках глаз появились морщинки, а линия волос на лбу, кажется, чуть-чуть отступила. У него, как всегда, все было в меру. Он лишь добавил несколько очень точных деталей, говоривших о прохождении времени, о тяжко заработанной мудрости, о закаленной в испытаниях силе.

Ну конечно. Не дело старухе воссоединяться с мужчиной, выглядящим вдвое моложе ее. Это, знаете ли, непристойно. Кто, как не Светозарный Господь, провозвестник всяческого порядка, должен был позаботиться о приличиях!

Я даже застонала:

– А я-то думала, ты не меняешься.

– Преходящее бес… – опять начал он.

– Да знаю я, знаю! Надеюсь, ты хотя бы плохоньким ревматизмом обзавелся? Поскольку преходящее так бессмысленно?

Кажется, моя реакция его позабавила, но взгляд остался серьезным.

– Я не собираюсь привносить безумие в твою жизнь, Орри, – мягко произнес он. – Покой, безмятежность, привычно удобная повседневность… В конце концов, это моя природа. – Он помолчал и добавил с оттенком предостережения: – Как и упрямство.

Я закрыла глаза и отвернулась, хотя яркость его сияния еще не могла к этому вынудить.

– Вот так врываться и требовать, чтобы я вновь тебя приняла…

– Это лишь самые подходящие способы достижения того, чего мы с тобой хотим, – пояснил он, впадая в такое знакомое немногословие. – Ты сейчас говорила о тихой и скучной смерти. Одинокую смерть ты не упоминала.

Я задумалась о том, куда, как назло, подевался мой посох. Я уже давно им не пользовалась, да и крыльцо это я знала, как собственную ладонь. Но тогда у меня хотя бы было за что ухватиться, пока я пыталась поджечь этого бесстыдника одним усилием воли. Не сработало. Я слишком давно не упражнялась в магии.

– Остановить тебя я не могу. Ты ясно высказал, чего хочешь. Но и вранья не потерплю. Пожалуйста, живи в доме, тем более что Ликуя тебе точно обрадуется. Но меня оставь в покое!

Я подошла к двери и попыталась открыть ее. Как и следовало ожидать, она не поддалась.

– Я не лгу, – сказал он, и, к моему удивлению, в его голосе по-прежнему не было гнева. Мне послышалось нечто вроде обиды, но это, вероятно, разыгралось воображение.

Я снова повернулась к нему и вздохнула:

– Говоришь, чего мы оба хотим? Ты меня за дурочку держишь? Ты теперь свободен, Сол… – Я тряхнула головой и рассмеялась. – Итемпас. Трое снова едины. Ну и что с того, что тебя на пару тысяч лет выгнали жить в собачей конуре? Ты же знал, что это не навсегда. И ты… – Я указала на него пальцем. Он стоял, сияя так ярко, что я едва могла смотреть на него, и был так прекрасен, что сердце щемило и хотелось заплакать. Сколько лет я не плакала? Проклятье! – И ты являешься сюда, на задворки смертного царства, и заявляешь, будто решился осчастливить слепую старуху, стоящую одной ногой в могиле? И ждешь, чтобы я поверила, будто это не просто жалость?

Какое-то время он молча смотрел на меня. Потом вздохнул – почти по-человечески, с отчаянием:

– Орри Шот, ты когда-то была набожной итемпанкой. Так скажи, была ли когда-нибудь в моей природе жалость?

Я промолчала, потому что он был прав.

– Равно как и пустая трата времени, – ворчливо продолжил он. – Если бы я не хотел быть с тобой или собирался лишь поприсутствовать при твоей смерти, я бы тебя просто убил, чтобы разом покончить с проблемой и вернуться в царство богов.

Что верно, то верно. Он всегда рассуждал по-деловому.

– Более того, – сказал он, закладывая руки за спину с видом человека, делающего важное сообщение, – ты по прошествии лет стала удивительно противным, непочтительным и неразумным созданием, что я совершенно точно и предрек при нашей первой встрече. Таким образом, с чего бы мне желать разделить с тобой некоторое время, хотя бы самое незначительное? Как ты сама сказала, я мог бы отправиться куда угодно.

Я прикусила губы от ярости:

– Открой эту треклятую дверь!

Щеколда громко щелкнула и отошла. Я взялась за нее, но тут мою руку накрыла его ладонь. Она была вполне видимой, но не сияла, хотя полагалось бы. Я чувствовала, как испаряется выпавшая роса. Проглянувшее солнце потихоньку нагревало воздух. В прежние времена он именно сейчас сиял бы так, что глаза зажмуривались бы сами собой. Теперь он мог управлять собой. И сдерживал свечение, чтобы не беспокоить меня.

– Тебе следовало бы поблагодарить моих родичей. Если бы не они, я бы так и торчал при тебе безотлучно. И верно, к настоящему времени мы бы терпеть друг друга не могли…

Его большой палец вдруг погладил тыльную сторону моей кисти. Я так и подпрыгнула, а сердце в груди самым постыдным образом затрепетало. Я была стара, слишком стара для таких мыслей. Смерти он моей добивается, что ли?

Потом я вдумалась в его слова и не удержалась от смеха. Он был прав. Сто лет с ним! Свихнуться можно!

– Нужны еще возражения, Орри? – Он приблизился и взял меня за руку. Его дыхание зашевелило мне волосы. – Имеет ли смысл продолжать этот никчемный спор?

Над крыльцом дохнул ветерок, шевельнувший полу моего халата, и ощутимо напомнил об утреннем холоде. А я-то и забыла, пригревшись в знакомом тепле.

Я повернулась к нему и, хотя вполне могла его видеть, все же подняла руки к его лицу. Мои пальцы пробежались по его чертам, таким знакомым, невзирая на прошедшие десятилетия, череду иных лиц и ненадежность моей памяти. Он закрыл глаза, скользнув ресницами по кончикам моих пальцев. И я вспомнила, как когда-то давным-давно, задолго до детских пеленок, свадьбы, садовых террас, городского совета и прочих повседневных вещей, которыми я заполнила свою жизнь, к моей ладони прижимался щекой бог…