Наследник императора

– Да, несомненно, император не ведает, как ему поступить, – продолжал легат, будто и не заметил грозовых раскатов в голосе дакийского владыки. – Траян – великий человек, наилучший принцепс никогда не бросает друзей в беде, но пойти на твои требования ему как правителю Рима несказанно трудно. Позволь мне его уговорить. Я напишу ему письмо… вернее, продиктую… я продиктую… – Лонгин, начавший речь уверенно и твердо, посылая каждую фразу как волну прибоя на утес-Децебала, неожиданно сбился, зашепелявил и умолк.

– Я должен прочесть то, что ты напишешь! – потребовал Децебал, воспользовавшись внезапной паузой.

Он уже не сидел в своем деревянном кресле, а расхаживал по комнате.

– Читать чужое письмо? – Лонгин нахмурился.

– Я должен знать, что ты напишешь именно так, как обещаешь! – заявил Децебал.

– Хорошо, я покажу тебе мое послание, – уступил Лонгин с неохотой. – Но ты должен дать мне и моим людям послабление… – Он задумался, заранее мысленно перечислив нужные требования. – Чтобы можно было чаще выходить из дома. И чтоб нам дали пергамент, светильники и хотя бы небольшие ножи – резать мясо. Я уже не могу отрывать мясо зубами от целого куска. И чтобы Асклепия выпускали в крепость одного… И… письмо повезет центурион Приск.

– Нет! – тут же отрезал Децебал.

– Ты отказываешь мне? Тогда я не смогу ничего написать!

– Отказываю только в последнем. Центурион никуда не уедет.

Лонгин ожидал подобного поворота. Но все равно сделал значительную паузу, прежде чем сказать:

– Письмо должен отвезти мой человек, иначе Траян не поверит написанному. Тогда… Пусть отправится мой вольноотпущенник Асклепий.

– Хорошо, пусть едет вольноотпущенник. Но в сопровождении моих людей.

– Не боишься, что твоего посланца точно так же схватят? – спросил Лонгин.

– Даки не боятся смерти. Они встречают ее с радостью. Доблестных воинов ждет новая жизнь – так обещал нам Замолксис. А что ждет тебя, римлянин?

Приск едва не сказал: «Память потомков», – но благоразумно промолчал.

– Мне понадобится дня два или три, чтобы все хорошенько обдумать. Я еще слишком слаб и болен…

Разумеется, Лонгин привирал. И хотя его речь местами звучала невнятно, мыслил он по-прежнему трезво и четко. Однако Децебал ему поверил – потому что жаждал поверить, что еще есть шанс вернуть утраченное, уговорить Траяна отменить грабительски-унизительный мирный договор.

Пленников отвели назад. Лонгин тут же принялся сочинять письмо, диктовал Приску, тот записывал на таблички, но почти сразу все приходилось стирать – Лонгину фразы казались то слишком неубедительными, то фальшивыми. Письмо – всего лишь уловка – это центурион понял сразу. Но какое послание зашифрует для Траяна легат? Приск этого не понимал. На миг ожили прежние подозрения Приска: какую игру ведет Лонгин? На чьей он стороне? Когда пятый вариант письма был написан и тут же стерт, Приск понял, что Лонгин просто тянет время.

На другой день Асклепий, выходивший один из дома за травами для господина, принес не только травы, но и пару отличные прочных веревок, и небольшой нож – щедрый подарок Марка, с которым лекарь встретился в крепости. Кинжал и веревки Асклепий припрятал, а травы долго вываривал, настои смешивал, после чего слил черную густую настойку в пузырек. Ближе к вечеру Лонгин продиктовал окончательный текст письма – вполне себе убедительное и достаточно длинное послание, в котором доказывал, что Децебал будет прекрасным управителем Дакийского царства, искренним союзником и другом римского народа, оккупация же низинных земель и гарнизоны в горах – слишком унизительны для дакийского царя, а Риму невыгодны. Посему легионы надо вывести из Дакии, земли вернуть и помочь дакийскому владыке восстановить разрушенное. Лонгин сравнивал Дакию с Арменией, этим форпостом Рима на востоке. Только даки, в отличие от армян, могли сами оборонять свое царство и сделаться огромной и неприступной крепостью на пути постоянно являвшихся из степей кочевников. Слова Лонгина были настолько убедительны, что Приск невольно начал кивать в такт зачитываемому посланию. Все так, именно так: Дакия – союзник, а не разрушенный и уничтоженный мир. Он на миг даже поверил, что Лонгин именно этого и хочет. А их странная поездка и еще более нелепое пленение – первый и неожиданный шаг к долгому и прочному миру. Кто знает, быть может, Лонгин хотел подтолкнуть Траяна к этому решению, рискуя своей жизнью. Он – не предатель, а умный и дальновидный политик.

О болезни своей Лонгин ничего не писал, об угрозах сжечь живьем, чтобы добыть важные сведения, – тоже. Казалось со стороны, доверенное лицо хочет помирить двух влиятельных граждан империи. Письмо понравилось Децебалу (да и не могло не понравиться), Диег, Скориллон, Везина, присутствовавшие на чтении, одобрительно кивали. Никто не усмотрел в послании подвоха, напротив, все хвалили слог (ничего в этом, разумеется, не понимая) и восхищались доводами Лонгина.

На другое утро Асклепий отправился в путь в сопровождении небольшого отряда верховых. После отъезда вольноотпущенника Лонгин вдруг пришел в радостное расположение духа, принялся цитировать на память Овидия, его письма с Понта вперемежку со строфами из «Искусства любви» и отпускать по поводу отдельных строк легкомысленные замечания. Ближе к вечеру легат раскапризничался, как девица, стал просить меда и к мясу кисло-сладкий соус – но раздобыть абрикосы и гранаты для приправы было делом немыслимым в зимних дакийских горах. Мед принес Рысь, но Лонгин попробовал буквально каплю и более не захотел.

Так миновало четыре дня. На пятый Лонгин проснулся поздно, выпил заготовленное Асклепием лекарство и сказал Приску:

– Сделай обед сегодня пораньше и ложись спать еще до заката. Я тоже лягу. В полночь мы освободимся. Тебе понадобится много сил.

– Побег? – одними губами спросил Приск.

– Точно.

За обедом легат ничего не ел, только выпил немного горячей воды. Всю оставшуюся еду велел спрятать. После чего Лонгин вытянулся на койке и закрыл глаза. Кажется, давно легат не спал так спокойно. Приск тоже лег, но сон, вопреки привычке, поначалу не шел к нему. Побег… Идти зимой пешком через горы с больным легатом – это напоминало безумие. Да они и не готовились к побегу – вся надежда была на Марка. Но бывший фабр обещал вывести из Сармизегетузы одного Приска. В принципе, идти не так далеко – до римского лагеря на Бистре. Но все равно у погони будет десять шансов из десяти догнать их и захватить. Как заставить Марка помочь обоим? И где взять настоящее оружие? Напасть на охрану?

– Не надо, – вдруг сказал Лонгин, не открывая глаз.

– Что не надо?

– Не надо разоружать охрану. В полночь иди в дом Марка, как собирался, у него будет оружие. Ты должен его отблагодарить, не забудь.

Приск сразу заснул после этих слов Лонгина, успокоившись. Значит, Марк передумал и сказал об этом Асклепию, а тот – легату – решил центурион. Но какое-то смутное подозрение точило Приска даже во сне. В сновидениях он бродил меж камней разрушенной крепости, переворачивал их, искал… что? Неведомо. А потом ему стали сниться умершие женщины и дети… Кровь.

Он проснулся и понял, что час побега настал.

– Гай… – кажется, впервые Лонгин позвал его по имени. – Посмотри, что делают даки.

– Мы уходим?

– Да… – донеслось едва слышное.

Приск оделся и подошел к двери в перегородке, приоткрыл. В темноте слышались ровное дыхание одного охранника и храп другого: с некоторых пор охранники совершенно утратили бдительность, Рысь вообще держался как старый приятель, а второй дак больше занимался своими делами, нежели приглядывал за пленными. Приск ощупал наружную дверь. Она была, как всегда, заперта на хитроумный железный замок, и ключ спрятан – это Приск тоже проверил.

Центурион вернулся.

– Все тихо. Мы можем уходить… Окно…

– Погоди… – услышал он шепот Лонгина. – Сядь рядом.

Приск нащупал ложе легата и сел в изножье.

– Ближе… – попросил Лонгин.

Приск передвинулся.

– У меня была слабая надежда освободиться, но она быстро умерла… – шепотом на грани слышимости проговорил Лонгин. – Я слишком стар и слишком болен для такого побега. Ты уйдешь один. Уйдешь в эту ночь. Это приказ. Я сам назначил срок. Я скоро умру. Вот письмо… – Приск почувствовал, что легат вложил ему в руку запечатанные таблички.