Наследник Тавриды

— Брат мой, как христианин христианину советую вам: покиньте Россию.

Высочайшая аудиенция оставила у начальника штаба гвардейского корпуса самые противоречивые ощущения. Хотелось или сразу идти на Лебяжью канавку топиться, или отправиться в родовое имение Фалль разводить пчел. Однако по здравому размышлению, Александр Христофорович пошел в кофейную на Невском, откушал там рюмку французского коньяку — выпил бы водки, но дела, — закусил лимоном и, очутившись на улице, кликнул экипаж.

К дому Воронцовых он подъехал еще засветло, когда жара с петербургских улиц уже перелезала на жестяные крыши, а из подворотен вместе с длинными тенями явственно надвигались сумерки. Бенкендорф знал, что ему рады, и с удовольствием посидел бы с Лизой, но сейчас имел разговор к одному Михаилу. По едва приметному движению руки мужа графиня встала и, поцеловав Шуру в лоб, удалилась к себе.

— Что-то не так? — Воронцов насупился. — У тебя неважный вид.

Бенкендорф замялся.

— Помнишь наш разговор в Париже? Ты тогда спрашивал, правильно ли поступил, подав в отставку. Кажется, я готов ответить.

Михаил поднял бровь.

— Да. Абсолютно. — Александр Христофорович перевел дух. — Но я не за тем пришел. Мой сегодняшний разговор с государем… Тьфу ты, черт! Все в голове мешается! Слушай, Миша, тебе надо уезжать. И как можно скорее.

Граф не мигая смотрел на друга.

— Объяснись.

— Я пытаюсь! — сорвался гость. — Так вот, накануне неприятностей в Семеновском полку мы получили известие, что в гвардии действует шайка… ну, тайное общество. Были известны его члены. Все. По фамилиям. Не бог весть какие птицы. Но офицеры. Мы с Илларионом Васильевичем подали императору доклад. Солдат наказали весьма сурово. Я думал, что этих господ хотя бы допросят.

— И что? — с живостью поинтересовался Воронцов. В его глазах мелькнул незнакомый Бенкендорфу сухой блеск.

— Ничего. Трогать не велено. — Александр Христофорович сокрушенно опустил голову. — Сегодня я отвечал на вопросы государя. И знаешь, о ком он спрашивал?

Лицо графа оставалось непроницаемым.

— О тебе. — Гость выдержал паузу. — О Ермолове, Киселеве, Орлове, Волконском. Обо всех, кто реально имел вес в армии. Александра Павловича интересовали вы. И ваши, так сказать, связи с теми, кто указан в списке заговорщиков.

Михаил поднялся. На его лице застыла неприятная улыбка.

— И что же ты сказал?

Бенкендорф заерзал.

— Сказал, что на тебя влияют братья Тургеневы. К счастью, государь этим удовлетворился. Но, Миша, я не знаю, что за каша варится в царской голове! — Гость не мог больше сдерживаться. — Я не понимаю логики его размышлений. И я боюсь.

Воронцов подошел к буфету красного дерева, достал оттуда бутылку бренди и два стакана.

— Чего? Не на тебя же влияют Тургеневы, — съязвил он.

— Но на мне отражаются решения государя, смысла которых я не улавливаю, — парировал генерал. — Виноваты одни, наказывают других. Кто гарантировал, что завтра вас всех не призовут к ответу?

Граф разлил бренди по стаканам.

— Разве вы с Илларионом Васильевичем не можете объяснить…

— Васильчиков снят с должности, — выдавил из себя Шурка. — Я тоже.

Рука хозяина застыла в воздухе, и бренди перелился через край.

— Не доглядели. — Бенкендорф невесело рассмеялся. — Не знаю, кого поставят командовать штабом гвардии. Мне дают первую кирасирскую дивизию. Илларион Васильевич пока никуда не определен. Останется членом Государственного совета. Не густо.

Михаил с жалостью смотрел на друга.

— Ты подашь в отставку?

— Нет. — Александр Христофорович покачал головой. — Меня из армии придется сапогами выпихивать. А тебе скажу: если ты сейчас испросишь у императора разрешение ехать за границу, он только обрадуется. Подальше от греха. Видно, сильно ты насолил своими идеями про крестьян.

Михаил задумался.

— Я рассчитывал уехать совсем в другом направлении.

— Езда бывает не только на юг, но и на север, — разозлился Бенкендорф. — В кандалах и с казенным сопровождением! — Он помедлил, потом взял друга за руку. — Пусть рассеются подозрения. Генерал-губернаторство от тебя не убежит.

Глава 3 «Далече северной столицы»

Кишинев. 1823 год.

— Я вас познакомлю. Забавный парень! — Мишель Орлов влек за собой брата Федора по извилистой улице к Инзовой горе. Старый город, топорщась черепичной корой крыш, обступал их с обеих сторон. Солнце лупило в макушки, из чего можно было заключить, что близится полдень и вскоре в доме губернатора подадут дульчец с турецким кофе.

— Тебе придется перезнакомить меня с половиной здешних жителей, — благодушно осклабился Федор. Третий из героических братьев, потерявший под Бауценом ногу, но не веселое расположение духа, приехал, чтобы помирить старшего с младшим. И попал в объятья почти раскаявшегося Мишеля. — Будем считать, что мой костыль заменяет миртовую ветвь. Если вы с Алексисом продолжите посылать друг другу проклятья через пол-империи, я, ей-богу, вправлю вам мозги этой деревяшкой!

Мишель заверил добродушного полковника в согласии идти на мировую. И пустился в рассказы о городе.

— Самый занятный малый в Кишиневе — Пушкин, племянник поэта. Да ты его видел на реке у переправы. В красной феске.

— Коротышка? А зачем ему железная палка?

— Тут свой случай. — Мишель рад был поточить лясы. Федор не каждый день выбирался из деревни. — Пушкин решил стреляться с Толстым-Американцем. Тот распустил слух, будто государь, прежде чем выслать поэта из столицы, велел высечь его за шалость в Царском Селе.

— Поделом, — заржал Федор. — Не пытайся цариц целовать!

— В отместку Пушкин рассказывает, что Толстой во время американского путешествия был за шулерство высажен товарищами с корабля на необитаемый остров за шулерство. Вместе с ручной гориллой. Жил с ней, как с женой. А потом съел…

Федор хрюкнул, подавившись смехом.

— Каждое утро он стреляет в стенку восковыми пулями. И носит железную палку, чтобы тренировать руку.

— Штафирка, — презрительно бросил Федор. — Ладно, поглядим.

Дом генерала Инзова располагался на холме. Это было двухэтажное оштукатуренное здание, стены которого, по местной моде п, окрывали картинки с изображениями вьющихся растений. Сзади к постройке примыкал сад, по скату холма спускался виноградник. Под ним в лощине гремела река Бык. Чуть в стороне находился птичник, и неумолчное квохтанье, кукареканье и чириканье сопровождало каждый разговор в комнатах.

Генерал Инзов, добродушный старик, относился к ссыльному по-отечески мягко. Жалкий вид юноши, добиравшегося с севера почти без гроша, в каких-то обносках, тронул сердце наместника. Разве родных у него нет? И что за манера у нынешних родителей открещиваться от детей, чуть только они прогневают государя?