Наследники Демиурга

Генкин сотовый уже несколько раз сбрасывал вызов, переходя на короткие гудки, но Александр, не теряя надежды, набирал номер снова и снова, моля святого, ведавшего телефонными соединениями, об одном: чтобы архивариус не отключил на ночь звук в своей дешевой «моторолле». К примеру, чтобы не будить престарелую мамашу.

В конце концов, он уже было собрался набрать номер домашнего телефона, беспокоить который Геннадий категорически запрещал («Понимаешь, мама…»), наплевав на спокойствие госпожи Ивановой, как мобильник буркнул заспанным голосом друга:

– Алло… Ты, что ль, Саш? Чего не спишь?

– Служба, Ген, служба, – ответил майор, мысленно пообещав поставить неведомому святому-телефонисту свечку, и торопливо продолжил (и так времени потеряна масса, хотя в процессе дозвона он успел одеться, выйти из квартиры и даже усесться за руль своего старенького «опеля»). – Ты, в общем, это… Одевайся и дуй по этому адресу… – Он продиктовал адрес сотниковской подруги, который с огромным трудом сумел выведать у нее сквозь рыдания и всхлипы. – Он как раз между нами будет. Ты на метро, а я тачку возьму. Пробок уже нет, поздно, так что я быстро подкачу. Если будешь первым – жди у подъезда. Если я успею раньше – тоже подожду. Ну, до…

– Погоди ты! – взвыл архивариус, похоже окончательно пробудившись. – В чем дело-то? Что за спешка такая?

– Некогда объяснять, Гена. Все на месте. До встречи.

И, не слушая вопросов, нажал «Отбой», одновременно вставляя ключ в замок зажигания.

Старый добрый немецкий драндулет, несмотря на долгую и богатую событиями биографию (Александру он достался не из первых и, как он справедливо полагал, даже не из третьих рук), никогда хозяина не подводил. Не подвел он его и на этот раз. Подвели проклятые светофоры.

Пора переходить в мигающий режим им еще не пришла, и пусть на улицах по сравнению с суматошным днем было пустынно, они по непреложному закону подлости зажигали свой красный глаз как раз тогда, как трудяге-«опелю» требовалось пересечь очередной перекресток. И хочешь не хочешь, а приходилось стоять, нервно барабаня пальцами по рулевому колесу и стараясь не мучить без толку педаль газа. В любом случае объяснение с бдительными «гибэбэдешниками» отняло бы больше времени, и рассудительный майор, даже имея в кармане более чем могутные «корочки», рисковать не собирался. Хотя очень хотелось.

И надо же: следуя все тем же законам подлости, сформулировать которые попытался лишь американец Мерфи [21] , трехглазые поганцы приветливо замигали желтым, когда до цели оставалось всего ничего – пару кварталов. Так что к искомому подъезду стандартной брежневской «свечки» моторизованный сыщик поспел почти одновременно с пешим. Даже позже на пару минут. Чем в очередной раз и подтвердил постулат, гласящий о том, что в Москве скорость перемещения и количество лошадиных сил находятся далеко не в прямой зависимости, а в такой кривой, которую не описать никакими уравнениями, разве что сплошь состоящими из известных всем с детских лет псевдоматематических символов.

21

Не одноименный актер-комик, а некий американский военный, в конце 1940-х сформулировавший несколько шутливых законов, смысл которых сводится к общеизвестной шутке про бутерброд, всегда падающий маслом вниз.

Долговязую нескладную фигуру, маячившую под фонарем, он приметил издали…

* * *

Если до сих пор ожидание было для Ирины тягостным, то сейчас оно стало просто невыносимым. Она с трудом сдерживала себя, чтобы не бросать ежесекундно взгляд на настенные часы, стрелки которых, казалось, навечно прикипели к одним и тем же цифрам. А наручные вообще от соблазна спрятала в шкаф. Терпеть бездействие более не представлялось возможным, и женщина, чтобы занять себя хоть чем-то, открыла конверт с принесенной Владиком рукописью, так ею и не заклеенный (чем черт не шутит: вдруг на почте потребуют продемонстрировать содержимое – по нынешним смутным временам предосторожность вовсе не лишняя).

Все существо интеллигентной женщины протестовало против того, чтобы читать чужие письма, но, во-первых, исписанные старческим почерком листы письмом не были (в широком смысле этого слова), а во-вторых… Черт побери! Она же не чужая Владику!

Поначалу почерк Сотникова-старшего казался Ирине трудночитаемым, но она же была врачом, привыкшим разбирать и не такие каракули в медицинских книжках, поэтому дело быстро пошло на лад. Где-то на третьей странице читалось уже практически без задержек, да и повествование затянуло ее не хуже какого-нибудь женского романа, до которых она хоть и не была великой охотницей, но все же не презирала…

* * *

Георгий Сотников долго лежал, вперив глаза в темноту, и не знал, что его разбудило. Луч света падал из-за неплотно прикрытой шторы прямо на циферблат часов, показывающих четвертый час ночи.

«Час Быка» – припомнил молодой писатель название этого промежутка времени. Ему больше нравилось «Собачья вахта». В этом крепком морском выражении, услышанном в одной из командировок на Дальний Восток, слышалось завывание колючего ветра в обледенелых снастях, грохот могучих валов за бортом, яростно матерящийся боцман Елисеич – российское воплощение Посейдона… Сотников давно собирался начать роман на морскую тему и даже придумал название – «Соленый ветер», но никак не мог выкроить время. Слишком много сил отнимал «Несгибаемый большевик» о Кирове. Георгию не раз намекали, что книгу эту очень ждут на самом верху, поэтому все остальное приходилось сдвигать на второй план. А жаль: зарисовки из жизни матросов и рыбаков так и ложились на бумагу, вырисовывалась сюжетная линия, любовь между комсомольцем Сережей, помощником капитана рыболовецкой шхуны, и пока еще аполитичной красавицей Полиной из приморского поселка… Но все это потом. После.

«Чего это я, – недовольно подумал Сотников, переворачиваясь на бок. – Ночью нужно спать, иначе весь день потом буду ползать как сонная муха. А план – десять страниц – кто за меня выполнять будет?..»

Рядом тихо посапывала, разметавшись во сне, Варя, за окном робко пробовала голос какая-то ранняя пичуга… Георгий уже начал уплывать в сонную даль, где опять били в борт волны и завывал ветер, когда в дверь тихонько постучали.

«Кого это принесла нелегкая в такой час?..»

Сотников нехотя откинул одеяло и нашарил босыми ногами растоптанные комнатные тапочки, снял со спинки стула небрежно брошенный вечером халат…

– Кто там? – спросил он шепотом, чтобы не разбудить спящую Варвару.

– Это я, Георгий Владимирович! – так же шепотом раздалось из-за двери. – Галина.

Узнав голос экономки, служившей Сотниковым уже пятый год (новое советское определение – домработница – Георгию не нравилось), мужчина почувствовал некоторое облегчение: время было неспокойное, ГПУ активно боролось с вредителями и саботажниками, а тут еще гибель «любимца партии»… Сотников не верил, что все это когда-нибудь коснется его – слишком ласков был Вождь к своему любимому писателю, – но нервно начинало колотиться сердце из-за любого неурочного звонка, позднего визита кого-нибудь из новых друзей и знакомых, «приближенных к трону»…

– Что случилось, Галина?

– К вам тут приехали, Георгий Владимирович. Вы бы вышли к гостям, а?

«Опять, наверное, Климентий притащился», – с раздражением подумал Георгий.

Не в меру общительный «первый советский офицер» немного раздражал писателя своей беспардонностью, плебейскими замашками, но что он мог поделать: попала собака в колесо – пищи, да беги… Требовалось соответствовать.

Запахнув поплотнее халат и наскоро пригладив ладонью непослушные волосы, Сотников спустился на первый этаж, в гостиную.