Наследники по прямой.Трилогия

Тынша. Сентябрь 1928

Она появилась на пороге кузни рано утром, едва только Гурьев успел развести огонь в горне. Поздоровалась и спросила, улыбаясь так белозубо и ясно, что он и сам улыбнулся.

– Что, нету ещё дядьки Степана?

– А я не помогу? – Гурьев обтёр ветошью руки, поправил зачемто кожаный жёсткий фартук.

Ему очень нравилось её имя – Пелагея. Правда, видел её Гурьев нечасто, а уж разговаривать и вовсе не доводилось. Как кстати нам на помощь приходит его величество случай, подумал он. А впрочем, случайностей, как известно, не бывает.

– Ну, глянь, может, и справишься, – милостиво разрешила она, рассматривая его с явным любопытством, но ласково. – Кажись, рессора на бричке треснула.

Он вышел из кузни. Щегольская бричкаодноколка, с красными ободами колёс, уместная скорее в какомнибудь дачном посёлке под Питером, нежели здесь, запряжённая тонконогой кобылкой с ухоженной и коротко подстриженной гривой и тщательно расчёсанным хвостом, стояла во дворе. Гурьев нагнулся, осматривая рессору. В это время и появился кузнец. Гурьев совсем рядом услышал его голос:

– Чего тебе, Пелагея?

– Да вот, дядько Степан…

Кузнец, сердито отстранив Гурьева, склонился у колеса. И тут же выпрямился, недовольно бурча:

– И где ж тебя на ей нелёгкая носит?! Третью рессору за лето, туды твою растуды! Яшка, помоги кобылуто выпрячь. К полудню управимся, дай Бог. Иди ты, иди, Христа ради, Пелагея. Не мешай, без тебя работы хватат!

– Кто она? – спросил Гурьев, когда женщина скрылась за воротами.

– Пелагеято? Известно, кто, – буркнул Тешков и, посмотрев на Гурьева, усмехнулся. – Повитуха она и траву заговаривает. И вообще ведьма, – кузнец опять усмехнулся. – Что, глянулась?

– А то, – просиял Гурьев.

– Ты смотри, – погрозил ему кулаком Тешков. – Ты от ей держись, парень, подальше. Не ровен час…

– Отчего же? – Тешков уже знал эту улыбочку, – когда Гурьев так начинал улыбаться, это означало… Чтото это непременно означало, одним словом. – Муж ревнивый?

– Да нет у ей никакого мужа, – сплюнул в сердцах на землю Степан Акимович. – Ведьма она, говорю ж тебе русским языком, парень…

– Ну, ведьма, так ведьма, – согласился Гурьев. – Так вы же знаете, дядько Степан, я жуть какой любопытный. Вдруг и у меня выйдет траву заговаривать?

– Заговорит она тебе корень, попляшешь тогда, – пообещал Тешков.

– Это как? – заинтересовался Гурьев.

– А вот заговорит – тогда узнаешь, – совсем уже непонятно сказал кузнец. – Я тебя упредил, Яшка. Гляди! Летто тебе сколько?

– Сколько ни есть – все мои, – отшутился Гурьев.

– Тото. Я смотрю, ты девок сторонишься, – прищурился Тешков. – А Пелагея… Давай, работа стоит, хватит лясы точить!

* * *

Гурьев подъехал на исправленной бричке к воротам, стукнул в них негромко обушком нагайки. Услышав голос Пелагеи, спрыгнул с козел, помог женщине распахнуть створки, завёл экипаж во двор:

– Принимай работу, хозяйка.

– Должна я чего? – Пелагея опять его разглядывала, изпод руки на этот раз, потому что голову ей запрокинуть пришлось.

Гурьев тоже смотрел на неё. Была бы Пелагея городской барышней – не задержался бы он с заходом. А так… И понравилась она ему понастоящему: косы чёрные, короной на голове уложены, и платка никакого нет, глаза тёмные, словно угли горячие. Сложена Пелагея тоже была отменно – тело гибкое, сильное, а кость – не покрестьянски лёгкая. Чтото было в ней, не то цыганская кровь, а может, и персидская, – сколько разных чудес да историй в казачьей вольнице случалось, только держись.

– А как же, – Гурьев улыбнулся отчаянно. – Один поцелуй.

– А не рано ль тебе с бабамито целоваться, – рассмеялась Пелагея. – Не боишься меня?

– Так разве укусишь, – пожал он плечами.

– Нука, пригнись, – нетерпеливо поманила его Пелагея. – Или на скамейку мне встать?!

Гурьев легко поднял её, – так, что женщина ахнуть едва успела, – поставил на подножку брички и приник губами к её губам. И целовалась Пелагея тоже никак не подевичьи. Оторвавшись от неё, Гурьев шумно вдохнул полной грудью и опять улыбнулся.

– Нахальный, – не то одобряя, не то осуждая, потрепала его по затылку Пелагея. – Ох, и нахальный же!

– Есть немного, – не стал отпираться Гурьев. – А правду сказывают, что ты травы заговариваешь?

– А тебе что?!

– Меня научи.

– Ишь, чего захотел. Не мужицкое это дело! Ты разве не в кузнецы наметился?

– Я до всякой науки жадный.

– Недосуг мне, – нахмурилась женщина и только теперь сделала попытку убрать ладони Гурьева со своей талии. – Пусти, ну?!

– Не пущу, – он перехватил её руку, поцеловал сначала в запястье, потом в ладонь и почувствовал, как Пелагея вздрогнула, – еле заметно, но вздрогнула, и задышала чуть чаще. – Так что, научишь? А пойдёшь за травами, меня возьми с собой. Вдвоём веселее. А, Полюшка?

– Скорый какой, – и снова не понять было, то ли нравится ей это, то ли не слишком. – А кузня как же?

– Ты соглашайся, Полюшка, – усмехнулся Гурьев. – А с дядькой Степаном я договорюсь какнибудь.

– Ну, согласилась, – Пелагея смотрела на него сверху вниз. И вдруг ловким движением сбросила его руки, чуть оттолкнула. – А дальше что ж?

– Дальше увидим, – Гурьев отступил ещё на полшага, подал ей руку, помогая сойти с брички. – Я приду, как в кузне закончу. Ты подожди, Полюшка.

Он ушёл на закате. Тешков ничего не спрашивал, пока Гурьев собирался, – всё без слов было понятно. Поворчал, но больше для виду.

Курень у Пелагеи был немаленький, хоть и жила женщина одиноко. Двор только небольшой, огород – тоже, из живности одних кур держала, а из скотины – кобылку, ту самую, что в бричку запрягала. Даже коровы не было.

– Да на что мне корова, – отмахнулась на его вопрос Пелагея. – Да и недосуг, говорю же. Когда за скотинойто ещё ходить, – пока станицы окрест объедешь! А ты что ж, вправду травному делу учиться надумал?

– А то. Да я и тебя тоже коечему научить могу.

– Целоваться, что ль? – посмотрела на него Пелагея.

– Ну, и за этим не станет, – спокойно ответил Гурьев. – Смотри вот, Полюшка.

Он показал ей несколько точек, нажимая на которые, можно было достаточно эффективно снимать боль, и точки резонанса: