Наследники по прямой.Трилогия

С некоторым трепетом спешу сообщить вам об изменении моих личных обстоятельств. Вот уже четыре года, как наше супружество с Ириной Павловной, затевавшееся по вашему настоянию для возможности покинуть СССР, превратилось в самое что ни на есть подлинное. Мой процесс [157] полностью погашен, и я абсолютно здоров. Вместе с Ириной Павловной и нашим сыном Кириллом, которому осенью исполняется три года, мы живём в маленьком городке у самого подножия Пиренейского хребта. Как вы, вероятно, уже догадались, шофёр такси из меня не вышел, зато мне посчастливилось получить место учителя испанского языка и географии в муниципальной школе. Горный воздух окончательно излечил меня от всяких следов проклятого недуга. Если бы не это, я, вероятно, никогда не решился бы сделать Ирине Павловне предложение. Смею думать, Ирина Павловна не сожалеет о том, что приняла его.

157

Процесс – туберкулёзный процесс в лёгких.

Дорогой Яков Кириллович, надеюсь, вы не обидитесь и не сочтёте мои слова ненужным позёрством. Я в полной мере отдаю себе отчёт в том, что обязан вам совершенно всем, что имею – и самой жизнью, и счастьем ощущать себя мужем и отцом. На это я уже и вовсе никогда – с давних пор – не смел надеяться. Уже одно только это чувство безмерной моей благодарности к вам заставило меня приложить все старания к тому, чтобы суметь оказаться вам полезным. В документах, которые передаст вам Вадим Викентьевич, вы найдёте результат моих более чем скромных усилий. С нетерпением ожидаю ваших замечаний и вашего решения о том, сумеете и захотите ли вы поддержать моё начинание. Если по каким либо обстоятельствам ваша поддержка затруднительна, я в состоянии справиться самостоятельно и продержаться столько, сколько необходимо. Поверьте, любезный мой Яков Кириллович – я располагаю всеми основаниями для такой позиции. Надеюсь на ваше понимание и возможно скорый ответ.

Ирина Павловна велит кланяться вам и передаёт вам горячий привет. Её родители благополучны и здоровы, проживая большую часть времени в Париже и проводя с нами обыкновенно около трёх месяцев в году. И я, и Ирина Павловна горячо надеемся увидеться с вами в самом ближайшем будущем и верим, что известия о нас и от нас порадуют вас ничуть не меньше, нежели нас – известия, доставленные Вадимом Викентьевичем. Обнимаем вас, дорогой Яков Кириллович, и ждём новостей.

Искренне и бесконечно преданные вам,

Полозовы Константин Иванович, Ирина Павловна и Кирилл.»

Кивнув, Гурьев отложил письмо и принялся за остальные документы.

Полозов угадал. Угадал самым точным и непостижимым образом именно то, что Гурьеву сейчас требовалось. Он поднял голову и резко захлопнул папку:

– Ай да Константин Иванович. Ай да сукин сын. Великолепно. Помните наш разговор в поместье, Вадим Викентьевич? Тот, насчёт экстерриториальности?

– Конечно.

– Так ведь это и есть решение, Вадим Викентьевич.

– Вы что же, – подался вперёд Осоргин. – Вы намерены… это… поддержать?!

– Со всем возможным рвением, господин капитан.

– Зачем?!

– У нас нет здесь друзей, Вадим Викентьевич. И союзниками назвать их можно с большой натяжкой. Друзей и союзников как организации и структуры, действующей самостоятельно и осознанно, – нет. Да это и невозможно. Тогда, в восемнадцатом, всё было ясно. А нынче… Нынче получается так, что враги большевиков – ещё и враги России. А это значит, что и нам не друзья они вовсе. Мы должны стать силой. Только тогда мы можем рассчитывать на чтонибудь, кроме достойной смерти.

– Не может быть, – потерянно проговорил моряк. – Просто ушам своим не верю. Вы что, именно это Константину Ивановичу поручали?! Вот это?!

– Да помилуйте, – Гурьев усмехнулся, а глаза его при этом сверкнули так, что Осоргин почувствовал, как у него засосало под ложечкой. – Я полностью рассчитывал на его инициативу. К моей радости, нисколько не ошибся. У меня на такой план не было ни времени, ни, честно признаться, настроения. А Константин Иванович, как видите, времени даром отнюдь не терял. Отличная идея. И техническая сторона производит довольнотаки солидное впечатление. Конечно, коекакие детали нуждаются в дополнительной проработке, да и дипломатическим прикрытием необходимо озаботиться. Но в целом – очень, очень неплохо. И крайне вовремя, надо заметить.

– Это… это… – Осоргин буквально задохнулся от избытка захлестнувших его эмоций и закашлялся. – Вы… вы понимаете, что начнётся, когда…

– Пусть начнётся, Вадим Викентьевич. Пусть. Именно в этом, по большому счёту, и состоит наша задача. Чтобы началось. Хотите чегонибудь выпить?

– Нне помешает, – всё ещё с хрипотцой в голосе проговорил моряк. – Вы… поедете?

– Нет. У меня настолько плотный график в Лондоне, что я не могу отлучиться. Поедете вы. Мне ещё много чего предстоит. Проинспектируете отряд Константина Ивановича и отвезёте необходимые средства и инструкции. Полагаюсь на вас.

– Хорошо, – Осоргин сделал большой глоток коньяка из бокала и взял с блюдца дольку лимона. – Чёрт возьми, сейчас мне уже совершенно не кажется, что это неосуществимо…

– Вот и прекрасно, Вадим Викентьевич. Приступим.

Эксбери Парк. Апрель 1934 г

– Смотрите, Декстер! – Ротшильд указал рукой вверх. – Как повашему, на какой высоте он пар ит?

– Трудно сказать, сэр, – осторожно проговорил егерь, которому сегодня выпало обслуживать машину запуска тарелок для стендовой стрельбы. Он уже понимал, что задумал Ротшильд, но надеялся, что какнибудь пронесёт. – Ярдов триста, не меньше. А то и все четыреста.

– Ага, – Ротшильд прицелился.

– Что вы делаете, сэр?! – в ужасе закричал егерь.

– Что?! – удивился Ротшильд, от неожиданности уводя ствол в сторону. – Что такое?! Ах, да, ну, конечно же! Вы правы. Принесите мне чтонибудь посерьёзнее. Что с вами?

– Это… Это беркут, – проговорил Декстер. – Сэр. Это… плохая примета, сэр. Это королевская птица.

– Превосходно. Из него выйдет отличное чучело, настоящее украшение моей коллекции трофеев.

– Сэр, этого нельзя…

– Да что вы такое говорите, Декстер, – почти равнодушно усмехнулся Ротшильд. – Отправляйтесь за ружьём, да поскорее, пока птичка не упорхнула. Когда мне понадобится ваш совет, я непременно им воспользуюсь.

Ротшильд был отличным стрелком, любил оружие и хорошо понимал в нём толк. Ружьё, которое принёс егерь, было настоящим произведением искусства: длинноствольный бокфлинт, [158] выверенный и отлично лежащий в руке, работы знаменитых лондонских «голландцев», [159] нарезной, с мощным патроном и тяжёлой пулей, мало в чём уступающей пуле чудовищного «нитроэкспресса». [160] Ротшильд считал себя гуманным охотником: страдания мишени никогда не доставляли ему удовольствия, и он предпочитал обходиться, по возможности, однимединственным выстрелом. У беркута не было ни единого шанса. Егерь отвернулся, когда Ротшильд вскинул к плечу ружьё.

158

Бокфлинт – ружьё с вертикальным расположением стволов.

159

«Голландцы» – английская компания «Холланд и Холланд», производящая уникальное охотничье и спортивное оружие.

160

«Нитроэкспресс» – название мощного ружья для охоты на слонов, носорогов и пр.

Гурьев услышал крик Рранкара, полный удивления и боли. И увидел землю, приближающуюся к глазам с опасной скоростью. Впрочем, пикировал беркут всегда стремительно. Но на этот раз всё было неправильно.

– Чёрт побери, – красивое лицо Виктора перекосила гримаса досады. – Я же видел, как он упал. Почему собаки не взяли след?

– Собаки натасканы на лисиц и уток, сэр, – тихо сказал егерь, не глядя на Ротшильда. – Орёл – это не утка.

– Вы слишком сентиментальны, дорогой мой. Это не оченьто подходящее поведение для моего егеря, Декстер.