Наследники по прямой.Трилогия

– Красиво? – спросил Сталин. Подозрительно тихо спросил. Потом – согласился: – Да. Красиво. Кто ему разрешил?

– Что?

– «Что»?! Воевать – кто разрешил? Летать – кто разрешил?!

– Никто.

– Никто. Понятно. Никто.

– Никто, Иосиф Виссарионович, – спокойно подтвердил Гурьев. – Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Но ведь и ты понимаешь – ту самую, очень простую вещь. Он – человек. Воин. Настоящий воин. Я его таким сделал. И при этом он – мальчик, ему восемнадцать лет. Страна, в которой он вырос, ведёт войну. Это не просто какието там рыцарибароны лужок не поделили – это с Гитлером война, с Гитлером, война против врага, настоящего врага, который ненавидит и жаждет разрушить, уничтожить всё то, что он, мой малыш, – как ты, как я, – любит и ценит. Все его сверстники, все, кто способен держать оружие – на войне. А он будет сидеть в подвале? Да, потерять такого человека, такого невероятно важного, единственного человека – не просто трагедия. Чтобы верно назвать это – нет слов ни в одном языке. А как ты ему запретишь? Скажешь – ты такой замечательный, уникальный, тебе нельзя? А кругом – не просто война, а – такая. Друзья воюют. По товарищам, павшим в бою, тризну справляют. А он – будет сидеть, смотреть на это? Не можешь ты мужчине, солдату, запретить защищать то, что ему дорого. Долг и честь. Есть такая штука, Иосиф Виссарионович, – химия. Таблеток от храбрости не существует. А он – с пелёнок небом бредит. С четырнадцати лет за штурвалом. Каждый день. Это не лечится.

– Я знаю. Знаю. И ты – не попробовал? Ни разу – не попробовал?

– Нет. Конечно, мне было страшно. Не просто страшно – я не жил всё это время, хоть и знал, что ничего с ним не случится. Умом знал – а сердце… Но запретить – не имел права. Потому что человек, юноша, мужчина, солдат, которого мамапапа – сестричка с наставником – воевать не пустили, – это конченый человек. Живой покойник. И государя из него не выйдет. А так – всё получится, Иосиф Виссарионович. Конечно, у государя – иные обязанности, и долг его – не саблей махать, это ясно. Но он пока – не государь. Он просто отважный и чистый мальчик. Ни пятнышка на нём. Понимаешь, Иосиф Виссарионович? И только ты, своей страшной властью, которую ты выгрыз из глоток у всех остальных, – только им, только сделав его государем, можешь спастись. И страну спасти. Державу, империю. Если ты не сделаешь – никто после тебя не осмелится, не сдюжит. Кишка тонка. А ты – можешь. Значит – должен. Делай, что должен. И тогда – случится, чему суждено.

– Да. Прав ты, прав. Опять – прав. Всегда прав. Прямо как товарищ Сталин. Пусть заходит. Оба пускай заходят.

Есть Бог, подумал Сталин. Есть. Он повернулся к открывающейся двери, посмотрел, как мальчик и девочка входят – волнуются, конечно, волнуются, он видел, умел это видеть, умел хорошо, – и увидел, что мальчик и девочка волнуются правильно, похорошему волнуются, понастоящему. И обрадовался. Поздоровался тепло, посталински тепло, как он сам это про себя называл, – мальчику руку пожал, отметил – крепкое пожатие, тёплое, рука сухая, сильная, хорошо; девочку тоже подержал за руку, – рука прохладная, приятно, поженски прохладная, не дрожит, не суетится; очень, очень милая девочка, глазки какие синие, подумал он. Отпустил, сделал широкий, гостеприимный жест – присаживайтесь, будьте как дома. Искоса на Гурьева посмотрел – этот, как всегда. Пушкой его не пробьёшь. Ничем не пробьёшь. Всегда всё знает, что ни спросишь – всегда ответит. Ни разу не было ещё такого: Сталин спрашивает, а Яков Кириллович не может ответить. Всегда, всегда отвечает. Если бы такого, ещё одного, – хотя бы. Нету. Негде взять. Городецкий хорош тоже, очень хорош. Но без Якова Кирилловича – нет, не потянет. Не потянет. Тоже – не Сталин.

– Расскажите мне о Вашей поездке, Андрей Вениаминович, – Сталин «маячил», как обычно, неслышно ступая, прижимая изуродованную руку с зажатой в ней погасшей трубкой к кителю. – Мне Яков Кириллович сообщил в общих чертах. Хочу теперь услышать от вас.

– Это невозможно себе представить, Иосиф Виссарионович, до тех пор, пока сам не увидишь, своими глазами, – тихо заговорил юноша и посмотрел на Дашу, которая быстро кивнула несколько раз в ответ на его взгляд. – Страна – бескрайняя, в ней действительно дышится полной грудью. Это было очень правильное решение, и я благодарен – и вам, и Якову Кирилловичу – за то, что у меня появилась такая возможность и за то, что её удалось осуществить.

– Вам понравилось, – констатировал Сталин.

– Да, – спокойно подтвердил Андрей. – Я не думаю, что возможно найти абсолютно точные слова для того, чтобы правильно передать свои ощущения. Это было потрясающее путешествие, наполненное удивительными встречами с удивительно разными людьми – действительно разными, не только хорошими, – он снова посмотрел на Дашу, и она, закусив губу, чуть покраснела. – Люди разные везде, в том числе и в России, в Советском Союзе. Но мне кажется, это нормально. Обыкновенно.

– Понравилось, – кивнул Сталин. – Понравилось. Замечательно, Андрей Вениаминович. Прекрасно. А что же вам всётаки не понравилось, Андрей Вениаминович? Ведь не может всё нравиться. Так не бывает, – покачал головой Сталин и лукаво улыбнулся: – И мне кажется, что это тоже нормально. Мы ведь с вами, Андрей Вениаминович, не на митинге, мы разговариваем, как государственные люди. Расскажите мне об этом тоже.

– Конечно, Иосиф Виссарионович, – Андрей посмотрел на Гурьева. – Вы правы. Мне не понравилось, что в России – такое огромное государство.

Сталин остановился – как будто споткнулся. Повернувшись, мягко и легко, покошачьи, он приблизился к столу, отодвинул стул, сел. И снова посмотрел на юношу:

– Очень интересно. Расскажите мне поподробнее, как вы увидели это. Как вы вообще это видите.

– Государство не должно быть огромным, какой бы великой или малой не была страна. Государство обязано быть эффективным, обязано чётко и своевременно реагировать, отвечать на вызовы эпохи. Государство – это, прежде всего, то, что поанглийски называется «инфраструктура» – невидимые нити взаимосвязей между элементами государства. Эффективность – это залог долголетия государства, а гибкость, компактность – способы эту эффективность обеспечить. Невозможно проконтролировать всё и успеть везде – и это совершенно не нужно. Более чем достаточно – просто держать руку на пульсе. Разумеется, сейчас, накануне войны, всё должно быть предельно мобилизовано для решения задачи защиты страны. Тем более, когда перед нами – такой могучий, серьёзный враг. Для мобилизации страны, её экономики, на войну нужны – это очевидно – чрезвычайные меры. В этих условиях тотальный контроль оправдан и необходим, потому что не все люди способны одновременно проникнуться важностью мобилизационных задач. Людям свойственно жить, не задумываясь о таких вещах, и это нормально, правильно – для этого существует государство. Но война закончится – закончится нашей победой, в этом у меня нет ни тени сомнения. Важно не просто закончить войну, важно именно победить, чтобы нельзя было оспаривать право победившей державы решать, как устроить мир поновому – так, чтобы избегать войн как можно дольше в будущем и решать возникающие противоречия мирным путём.

– Да. Это очень правильные мысли. Государственные мысли. Мне приятно, что вы, Андрей Вениаминович, выражаете их так чётко, таким хорошим, правильным русским языком. Не только потому, что Ваши мысли во многом созвучны моим собственным размышлениям. Кто научил вас, британского аристократа, русскому языку так хорошо?

– Сначала – сестра, ведь наша мать хотела, чтобы я знал русский язык. Потом – за дело взялся Яков Кириллович, и результат, Иосиф Виссарионович, вы видите. Благодаря ему я вырос в окружении людей, для которых русский – родной язык. Среди настоящих патриотов русского языка, русского духа. Если вы считаете, что результат заслуживает положительной оценки, я очень этому рад.

– Готовили вас к беседе с товарищем Сталиным, – Сталин, улыбаясь в усы, вскрыл новую пачку «Герцеговины».

– Безусловно, Иосиф Виссарионович. Я и сам готовился. К разговору с вами все готовятся, даже Яков Кириллович, хоть и кажется, что он ко всему и всегда готов. И это правильно.

Сталин улыбнулся, довольный, несколько раз чуть заметно кивнул. Неплохо, решил Гурьев. Неплохо. Настроение у товарища Сталина правильное – и это неплохо.

– Хорошо, – Сталин начал набивать трубку и обратился к Даше: – Если я закурю – я вам не помешаю, Дарья Михайловна?

– Нет, Иосиф Виссарионович. Пожалуйста, – и Даша улыбнулась – своей улыбкой, от которой у Сталина сверкнули глаза – даже у Сталина. – Только не очень много. Яков Кириллович считает, что вы много курите, а это не очень здорово для лёгких.

– Андрей Вениаминович не курит? – заинтересованно спросил Сталин. – Нет?

– Нет, – опять улыбнулась Даша.

– Вы ему не разрешаете? – улыбнулся Сталин в ответ.

– Я не могу ничего разрешить или запретить Андрею Вениаминовичу, – вздохнула Даша. – Я могу только советовать и расстраиваться, если Андрей Вениаминович не прислушается. А ведь хочется, чтобы прислушался – поэтому приходится поломать голову над аргументами. Это хорошо помогает – я ведь выросла в семье военного моряка, командира боевого корабля, без матери, приходилось искать и находить аргументы для моего отца. А это – непросто, особенно для девочки, Вы же сами воспитываете дочь, Иосиф Виссарионович, так что вам это, несомненно, знакомо. – Сталин опять кивнул, несколько раз, теперь – намного отчётливее. Даша посмотрела на Гурьева: – Мне кажется, Андрею Вениаминовичу вовсе не по душе, когда я расстраиваюсь, поэтому, даже если мой совет ему не очень нравится, он всётаки старается хотя бы для виду к нему прислушаться. Бывает, женский взгляд интересен – например, тем, что отличается от мужского, – Даша, улыбаясь, посмотрела сначала на мужа, а потом – на Сталина. – И я стараюсь никогда ничего не повторять по два раза. Меня научили этому – вовремя и железно.

Так это или нет, подумал Гурьев, любуясь девушкой, мы, наверное, никогда не узнаем. Но форма, форма! Отвечать Сталин не стал, – просто кивнул, но с таким видом, что Гурьев понял – Даша попала в «десятку». И снова повернул голову к Андрею:

– Продолжайте, Андрей Вениаминович. Я вас очень внимательно слушаю. Мы говорили о крупных задачах, стоящих перед государством.

– Да, – наклонил голову Андрей. – И о задачах, и об эффективных механизмах их решения. Есть задачи такого масштаба, которые не в состоянии решить никто, кроме государства. Например, задача разработки и развития мощных вычислительных машин для математических расчётов. Никакая частная компания справиться с этим не в состоянии – это коммерчески невыгодно. Например, на кораблях, и уже на самолётах, таких, как мой, стоит мощный баллистический вычислитель. Пока он механический, и, хотя он всё равно считает лучше, чем человек, но баллистический вычислитель на транзисторах будет ещё более эффективен – во много раз. Уже сейчас ясно, что развитие индустрии транзисторов будет связано с важнейшим вопросом чистоты кремния для их производства. Никто не станет решать такую проблему, кроме государства. А ведь вычислительные машины могут облегчить не только вопросы вычисления траекторий полёта снарядов или бомб. Это ещё и важнейшие вопросы управления. Яков Кириллович рассказывал, что вы, Иосиф Виссарионович, в состоянии держать в памяти тысячи, если не десятки тысяч, имён и сведений, так или иначе связанных с этими именами. Но ведь такими способностями обладают единицы, и государство не может позволить себе зависеть от гениальности вождя. И снова – это лишь одна из многих возможностей применения таких машин.