Наследники. Покорители Стихий
Шрифт:
— Нет, на этот раз ничего особенного… — Чарли постарался сделать взгляд непроницаемым.
— И сколько времени тебя не будет?
— Не знаю… Как пойдут дела… — уклончиво ответил молодой человек. Миссис Уизли кивнула с тяжёлым вздохом:
— Дамблдору виднее… Раз он сам тебя просил …
— Мам, ты так доверяешь Директору, что готова принять любое его решение, выполнить любую просьбу, любой приказ? — прищурился Чарли.
— О да… авторитет Дамблдора непререкаем…
— Отчего же? — молодой человек улыбался одними губами, глаза глядели серьёзно и строго. Мама взглянула на сына, как на пришельца с другой планеты:
— Ведь Дамблдор давно живёт на этом свете, он мудр. В нём наша единственная надежда на спасение от надвигающейся Тьмы — именно Дамблдор победил Гриндевальда, и он единственный, кто может противостоять Сам-Знаешь-Кому…
— А в книгах сказано — Дамблдор победил Гриндевальда,
— Чарли?! Ты назвал Его по имени! — ахнула миссис Уизли, в ужасе прикрыв рот руками.
— Ну и что? Он сам себя так назвал…
— Чарли, сыночек, да что же ты такое говоришь?! Ты всегда рассудительный и понятливый… а сейчас подвергаешь сомнению очевидные вещи!
— Я говорю — Дамблдор обычный человек, который тоже может ошибаться, а Волдеморт — не первый и не последний на земле маньяк, рвущийся к мировому господству… Поэтому не считаю верным слепо следовать указаниям даже самых мудрых друзей и переоценивать возможности даже очень опасных врагов, — отчеканил Чарли, исподлобья глядя на мать.
— Сынок… — задохнулась миссис Уизли, беспомощно огляделась по сторонам и, прижав руки к сердцу, тихо заговорила: — наверно, дело в том, что когда Сам-Знаешь-Кто набирал силу, ты был ещё подростком… потом он исчез в одночасье на долгих тринадцать лет, и вся твоя взрослая сознательная жизнь прошла в мире без Тёмного Лорда. Ты не знаешь ужаса Чёрной Метки над домами друзей, в которые пришла смерть… — слёзы опять навернулись на глаза, заблестели на ресницах. — Не знаешь бессонных ночей, когда страх за детей и любимых разъедает душу! Не помнишь кошмарных вечеров, полных отчаянья и невыносимого ожидания, когда люди в чёрных капюшонах могут в любой момент выломать именно твою дверь, убить семью на твоих глазах, сжечь дом!!! Ты не можешь даже вообразить, как много значит человек, открыто провозгласивший борьбу с непобедимым, хитрым, могущественным злом! Сколько надежд и чаяний связано с этим человеком! Не представляешь, как по одному его слову, люди готовы жертвовать собой ради будущего, ради спасения своих детей, ради грядущей победы! — глаза миссис Уизли горели, в голосе звенели рыдания, слова её прожигали дорогу в самые глубины сердца. Чарли вновь встал на колени перед камином и, подавшись вперёд, заговорил горячо и сбивчиво — казалось ужасно важным, чтобы его поняли правильно:
— Мама, ты права… я не помню всего этого. Но вполне могу представить. Мне тоже приходилось терять друзей… Твои слова потрясающе верны… Однако… понимаешь, есть разница — жертвовать собой по чьему-то слову, пусть даже это слово самого замечательного человека на свете, или по велению собственного сердца и разума… может, она и не велика, эта разница, но она есть!
— Время заканчивается, — после долгой паузы, заполненной не звенящей тишиной, а суетой толпящихся невысказанных слов, не произнесённых из-за осознания тщетности усилий выразить суть мыслей, упавшим голосом проговорила миссис Уизли, вытирая глаза, — сейчас камин заблокируют… Мальчик мой! Будь осторожен, береги себя! И слушай своё сердце — оно подскажет единственно верный путь, и не обма… — фраза оборвалась, пламя из зеленовато-прозрачного стало ярко-оранжевым, заплясало перед самым лицом тугими горячими всполохами.
— Мама… — еле слышно произнёс Чарли. — До встречи… и — прости меня… — он медленно поднялся, не отводя задумчивого взгляда от бесконечно изменчивого и непрерывно подвижного пламени. Движение, сомнение, борьба, противоречия… Жизнь — тоже бесконечное движение… Нет ничего незыблемого и несокрушимо прочного, всё относительно…
"Твёрже алмаза, сильнее Времени Слабое смертное сердце твоё…" — шепнул огонь строки древнего, забытого поэта.
Чарли постоял, глядя в огонь, потом улыбнулся ему и подумал, что на рассвете Рождественского дня проберётся в Больничное крыло очень тихо и осторожно, дабы не потревожить мадам Помфри и увидеться, наконец, с Флёр. Стоило всё как следует обдумать и спланировать… В окно светила луна, такая же идеально круглая, как прошлой ночью…
"Прошлой ночью. Сколько всего было… — воспоминания нахлынули, пронеслись, сменяя друг друга яркими картинками, — кажется, это случилось годы назад, а ведь только вчера…". Он вдруг вновь ощутил переливающиеся под чешуйчатой кожей стальные драконьи мышцы, и себя верхом на этой махине, и ни с чем не сравнимое ощущение свободы, когда дракониха оторвалась от земли, взлетев прямо к луне… Хотя нет — он тут же поправился — ему есть
с чем сравнивать это чувство удивительного полёта — той же ночью, немного раньше… Чарли снова улыбнулся и негромко произнёс имя — вслушиваясь в короткий звук, пробуя его на вкус — Флёр…Ему всегда лучше думалось на свежем воздухе, поэтому, покинув гостиную и миновав Большой Зал, где ещё шумел праздник, молодой человек вышел в морозную звёздную ночь. Под яркой луной путь до старого горного кряжа, в котором размещались драконьи загоны, занял совсем немного времени. Дракониха спала в пещере, свернувшись уютным клубком и выставив длинную узкую морду в сторону входа. Чарли постоял снаружи, давая возможность Джулии принюхаться, дабы ненароком не попасть под струю пламени сработавшего защитного рефлекса. Огромный золотистый глаз приоткрылся на секунду и тут же успокоено сомкнулся. От мощного драконьего тела исходил равномерный жар, стены пещеры нагрелись, поэтому в холоде ночи вокруг входа клубилось белое полупрозрачное облачко. Чарли расстелил мантию и примостился под боком спящей драконихи. Магия, окружавшая её, была настолько напоена жизненной силой и энергией, что свинцовая тяжесть усталости растворялась без следа. Глядя на далёкие мерцающие звёзды, он думал, чем бы таким особенным порадовать Флёр в рождественское утро… Вспомнился Париж, виденный лишь дважды, — город остался в памяти окрашенным нежными красками восходящего солнца, пропитанным ни с чем не сравнимым ароматом свежесвареного кофе и горячих ванильных булочек. Флёр тоже любит кофе… В полудрёме Чарли отчётливо представил строгий хогвартский лазарет, на стенах и потолке которого благоухают свежие фиалки, и на столике у кровати кофейный прибор и пара булочек источают аппетитный запах. Он улыбнулся — пусть это будет для начала… Сон подкрался незаметно и быстро увлёк в свои загадочные глубины. Однако по многолетней походной привычке Чарли проснулся через несколько часов, точно на рассвете, как и приказал себе засыпая.
Небо просветлело, и на востоке немногочисленные сероватые облака уже подсвечивались розовым, словно перья диковинных птиц. Деревья, покрытые инеем от подножия до самых макушек, застыли безмолвными стражами древних тайн Запретного Леса. Стояло безветрие, и удивительная тишина разливалась повсюду — природа затаила дыхание в ожидании торжественного появления светила. Скрип снега под собственными шагами казался Чарли почти кощунством — звуки нарушали молчаливую, но величественную симфонию Рождественского утра. Он шёл в Хогвартс и безуспешно пытался унять дрожь волнения — только бы получилось, только бы удалось увидеть Флёр!
…Люций Малфой вернулся в замок далеко заполночь, вымотанный и беспредельно злой. Заклинания для уничтожения драконьих экскрементов оказались довольно сложными, и освоить их было совсем не так просто, как думалось поначалу. Но главное заключалось не в этом. Он — Малфой в десятом поколении — провел целый день, уничтожая горы сцементировавшегося дерьма. Более унизительное времяпрепровождение трудно представить. Поэтому любимец Тёмного Лорда, получив от Господина одобрительное похлопывание по плечу и змеящуюся саркастическую улыбку, переполнялся яростью. Она рвалась наружу, ослепляя фосфорецирующим белым пламенем, от которого леденело сердце, и горела голова. Люций убил двух Пожирателей Смерти, посмевших увидеть его за неприглядным занятием, неосторожно приблизиться и предложить свою помощь, но облегчения не наступило — ярости требовалось более обширное поле деятельности. И ещё Малфой мечтал о мести тем двоим, по чьей вине ему пришлось запятнать благородную палочку магией, приличествующей лишь домовым эльфам. …Домовые эльфы!!! Ярость сконцентрировалась и определила доступную ближайшую цель.
…О, какая славная выдалась ночь! С каким наслаждением голыми руками он сворачивал тощие шеи, выдирал скрюченные конечности, ломал позвоночники, раздавливал, как тыквы, ушастые головы с вытаращенными в беспредельном ужасе огромными глазами. Первые два десятка домовиков Малфой уничтожил, не задавая никаких вопросов, изливая жуткую нечеловеческую ярость, которая в противном случае пожрала бы его самого. Когда фосфорно-белое пламя немного насытилось, а накал его чуть-чуть ослаб, он вспомнил о том, что хотел узнать, — и оставшиеся в живых домовые эльфы позавидовали мёртвым. Люций требовал назвать Истинное Имя той, кого зеленокожий народец величал Старшей Сестрой. Сие странное полуимя-полутитул вырвалось у одного единственного эльфа, когда Малфой размозжил об стену отвратительного сморщенного детёныша, отобранного у этой твари. Больше никто из них не произнёс ни звука — они оказались слишком хрупки, просто омерзительно мягки и податливы — их кости ломались от одного его прикосновения, и они дохли мгновенно, едва он только приступал к вдумчивой "беседе".