Наследники
Шрифт:
— Почему на склоне лет ты не возьмешься за более спокойный труд, чем проклятое ремесло проводника?
— Эх, господин мой, — ответил Луиджи, — это единственное, чем я могу заниматься. У меня имеется земли ровно столько, чтобы сложить в нее свои кости, когда я умру. Вот эти скалы, которые вы видите, они кормят навалисца. Что поделаешь, если судьба нас заставляет каждый день играть с жизнью и смертью?
После короткого привала караван тронулся в путь. Из-за туч выглянуло солнце. Тропа круто сбежала вниз. Путники приблизились к селению.
В Навалисе было тихо, уныло. Кругом высились кручи. На крохотной площадке
В маленькой часовне отпевали бедняка, лежавшего в грубом деревянном гробу. На крохотной голой паперти, усыпанной гравием, было пустынно, молчаливо. Только чей-то одинокий пес, припав на последнюю ступень каменного крылечка, уныло глядел в землю.
Демидов и Шубин вошли под мрачные каменные своды. За ними неслышно последовал Андрейка. Худощавый пастор в белоснежном облачении, протягивая вверх руки, говорил последнее напутствие. Никита Акинфиевич поторопился на воздух. Тут же появился проводник Луиджи. Он отогнал от храма собаку и ожидал господ.
— Кого это хоронят? — спросил художник.
— Замерзшего бедняка. Эх, сударь, не каждый имеет теплую одежду и кусок хлеба, — с печалью отозвался навалисец. — Бедняк поднимается в горы, надеясь на хорошую погоду, но все обманчиво, часто его настигают стужа и метель. Вот, сударь, каково счастье бедняка.
Между тем носильщики вновь собрали экипаж. Демидов расплатился с Луиджи. Старик низко поклонился Александре Евтихиевне и пожелал всем доброго пути.
Упругим шагом он пошел по тропке и вскоре скрылся за скалами.
— Чудесный старик! — не утерпев, бросил ему вслед Шубин.
Коляска была готова в путь. Путники уселись, Андрейка взгромоздился на свое место, и кони тронулись…
Миновав Тюрень, выбрались к Пьемонту. Отсюда начиналась Ломбардская долина.
После холодных скалистых Альп с их зимними грозными метелями путешественники сразу оказались под ярким синим небом, среди зелени и цветов. Экипажи двигались по сказочной цветущей долине, которая казалась нарочно убранной природою ради великого праздника. Вся Ломбардия походила на прекрасный сад в майскую цветущую пору. Кругом зеленели неоглядные поля маиса, чередуясь с виноградниками и тутовыми рощами. Теплый ветерок пробегал по яркой сочной зелени, колебал пестрые чашечки цветов, наполняя воздух ароматом.
Андрейка повеселел. Перед ним распахнулся знакомый край. Сколько лет он прожил в этой стране и сроднился с ее простым народом! Хотя голодно было, но дышалось легче вдали от хозяев.
По дорогам встречались толпы смуглых, загорелых работников, проходивших с песней, которая под этим приветливым небом сама рвалась из души.
Демидов не утерпел, хлопнул Шубина по колену:
— Что скажешь? Ну и край!
На его крупном лице выступили мелкие капельки пота. Солнце пригревало. Над Александрой Евтихиевной, ехавшей позади, раскрыли зонт.
На придорожной скамье уселись две молодые итальянки. Они несли огромную корзину, наполненную зеленью, и решили отдохнуть. Здоровые смуглые красавицы, одетые в старые пестрые платья, в широких соломенных шляпах, раскачиваясь в такт, распевали дуэт. Их жгучие глаза насмешливо взглянули на Демидова.
— Ох, добры! Ох, добры!.. —
прошептал он и плутовато оглянулся назад.В стороне от дороги в густой зелени мелькали белоснежные виллы, и часто среди холмов в живописных уголках вставали монастыри. Едва позванивая маленькими колокольчиками, бродили овцы. Порой они сливались в узкую белоснежную полосу и, теснясь, устремлялись в ущелье; издалека казалось — там, в каменистых берегах, колеблется и плещет водопад серебристого руна.
Солнце поднялось к полудню. Нагретый воздух заструился над долиной, и вся она, затопленная светом, казалась волшебным маревом. Ветерок принес запах фиалок. Над полями кружились пестрые бабочки, похожие на порхающие цветы. Никита Акинфиевич велел остановить экипаж и, указывая Андрейке на крестьянский домик, приказал:
— Должно быть, там есть молоко. Сбегай-ка, малый, да притащи жбан!
Писец соскочил с козел и побежал к хижине.
На пороге стоял бородатый черноглазый крестьянин и удивленно смотрел на Андрейку.
— Это молоко? — спросил писец и потянулся к жбану.
— Молоко, — ответил сухо поселянин.
— Продайте мне его, мой хозяин очень хочет пить, — попросил Андрейка. — Я заплачу вам, сколько хотите.
— Не могу. Если б твой господин умирал, я и то не мог бы уступить ему ни глотка!
Андрейка смущенно вернулся к экипажу.
— Как! — вскричал Демидов. — Он не знает, кто у него просит! Клич сюда упрямца!
Когда босой морщинистый поселянин предстал перед ним, Никита Акинфиевич спросил:
— Пошто не продаешь, дурень, молоко? Я золотой отдам за кувшин!
Шубин перевел речь заводчика и выжидательно смотрел на крестьянина.
— Синьор, — почтительно склонился он перед художником, — даже за золотой я не могу продать ему кувшина молока.
— Почему? — удивился художник.
— Потому, что все молоко изо всех селений принадлежит синьору Висконти. Он каждое утро отбирает его у нас. Если он узнает, что я продал каплю молока проезжим, то потянет меня в суд.
К экипажу подбежали слабые, худые малыши и пугливо рассматривали проезжих. Указывая на них, старый крестьянин сказал:
— Вот мои дети, синьоры. Они тоже редко видят молоко, даже в самые большие праздники.
— Лежебоки! — закричал Демидов. — Гляди, сколь кругом богачества, а они голодают. Да тут даже ленивый мужик сыт будет!
Кони тронулись, снова побежали изумрудные поля и платановые рощи, а на душе Андрейки было тоскливо. «Как все сие схоже с жизнью нашего мужика, — с тоской подумал он и оглянулся. — Кругом благость, а труженик голоден!..»
7
В Милане и во Флоренции Демидовы посещали соборы, картинные галереи, библиотеки, театры. Каждый день Андрейка со всей тщательностью заносил в дневник, что видели его хозяева, с какими князьями и герцогами они встретились и что приобрели из предметов искусства. Никита изо всех сил старался показать себя меценатом, большим знатоком искусства, но в душе не ощущал ни волнения, ни трепета, с каким обычно люди, понимающие замыслы великих художников, рассматривают их творения. Ни совершенство форм, ни самое мастерство не интересовали Демидова. Привлекали его редкости, и он стремился обладать ими. Все это отлично видел и чувствовал Шубин, вместе с Демидовым посещавший галереи…