Наследники

«Только бы добраться к нему, тогда всем заводчикам можно напомнить старое», — думает беглый и не смыкает глаз.

Рядом с ним на полатях ворочается и тяжко вздыхает седоусый инвалид. Лицо у него обветренное, строгое. Подле лежит отстегнутая деревянная нога.

Прокричали петухи-полуночники. Седоусый приподнялся на полатях, набил табаком трубочку и, кряхтя, сполз вниз. Подпрыгивая на одной ноге, как подбитый грач, он подошел к печи, добыл уголек, перебрасывая его с ладошки на ладошку, полюбовался сиянием и неторопливо разжег трубочку. Потянуло едкой махоркой. Лицо инвалида сладостно прижмурилось от глубокой затяжки.

Тихонько, чтобы не разбудить Ивашку, он снова забрался на полати и, сидя, продолжал дымить.

Беглый заворочался.

— Не спишь, сосед? — ласково спросил седоусый и спокойно поглядел на Грязнова.

Ивашка приподнялся и посмотрел на инвалида. Было что-то привлекательное, близкое в прижмуренных серых глазах инвалида и в тепло освещенном трубочкой щетинистом лице.

— Не спится, — отозвался Грязнов и вдруг спросил: — Откуда шагаешь, дядя? Из каких будете?

— Шагаю не издалека, а куда — не ведаю, дорожка сама поведет. А кто такой? Отставной солдат-бомбардир. Зовут зовуткой, а величают уткой? — улыбнулся он своей шутке и тут же поправился: — Федор Волков, вчистую выписан. За ногу да храбрость медаль получил. Да, было дело, пруссакам жару задавали. Русский немцу задаст перцу! Теперь за ненадобностью нищ и сир! — Он пронзительно посмотрел на Ивашку.

— Ну, и я такой же горемыка! — отозвался Грязнов.

— Выходит два сапога — пара. Гляди, и обрел я родную душу! Видел тебя, парень, днем, прицелился и так подумал: «Потянул журавель к своей станице!» Теперь все к солнышку торопятся! — загадочно сказал солдат.

— Правда светлее солнца. Я ее отыскиваю! — сдержанно ответил Грязнов.

— Вижу, днем сметил, как подле слепца вертелся да выслушивал письмо, — прямо отрезал бомбардир.

— Ну! — удивился беглый.

— Вот те и ну! Журавель летает высоко, да видит далеко. Мнится мне Кунерсдорф и знакомый казак. Если это он, то не клади волку руку в пасть. Оттяпает! — Солдат пыхнул трубочкой и вдруг положил руку на плечо Грязнова. — Насквозь вижу, удалец, куда торопишься. Бери с собой, может, сгожусь. Ты с бородой, да я сам с усам. Только свистни, а я и сам смыслю! Так уж ведется: у русского солдата на все ответ есть!

Глаза бомбардира доверчиво смотрели на Ивашку. Беглый улыбнулся:

— Выходит, одного поля ягодка!

— Жить вместе и умереть вместе! Идем вдвоем к нему!

Стряпуха сердито взглянула на полати и примолвила:

— Сами не дрыхнете и другим не даете!

Беглый и солдат придвинулись друг к другу, пошептались и вскоре заснули крепким сном.

На заре их разбудил хозяин:

— Вставайте, светает. Уходи, прохожие! Днем тут ярыжки ходят, прицепятся, беды с вами не оберись!

Ивашка умылся студеной водой, туго опоясал кушаком полушубок, взял посошок и сказал солдату:

— Ну, пошагали, служивый!

— Пошагали, милок. Куй железо, пока горячо!

— Куда поперлись, мужики? — спросил хозяин умета.

— В дальний путь, за добрым делом! — весело отозвался Грязнов. — Может, коли вернемся, так вспомним о тебе.

— В счастливый час! — нахмурясь, отозвался бородатый уметчик и проворчал недружелюбно: — Никак в пугачевское воинство побрели…

Сибирские ветры принесли холод, застыли лужи, под ногами хрустели тонкие, льдинки. Легкий ветер обжигал морозом лицо. Беглый и солдат шли бойко. Постукивая деревяшкой, бомбардир торопил:

— В Челябу! В Челябу!

Верилось им, что там они узнают про Пугачева, и эта вера веселила беглого. В попутных зауральских селах разлилось неспокойное крестьянское море. Спутники прошагали через Камышенную, Верхнюю Течу и Песчаное — везде они встречали шаткость, всюду поднимались мужики. Несмотря на зиму, по дорогам тянулись колесные обозы: побросав заводы, возвращались с работы приписные крестьяне. Ехали они веселые, дерзкие. Многие из них, не скрываясь, кричали:

— Хватит с нас каторги! Отработали свое! Будет, поцарствовал над нами Демидов!

Подняв лукавые глаза, солдат с задором спросил приписного:

— С чего так разорался? Кто дал такую волю?

Бородатый широкоплечий мужик изумленно посмотрел на бомбардира.

— Ты что, не ведаешь, что в уральских краях появился батюшка государь Петр Федорович! А кто указ в давни годы писал? У нас под божницей по сию пору храним!

— Не припомню что-то! — слукавил солдат.

— Коротка память! — насмешливо сказал приписной. — А писано было всем фабрикантам и заводчикам довольствоваться вольными наемными по паспортам за договорную плату! Слыхал? А еще говорено было, что ни фабрикантам, ни заводчикам деревень с землями и без земель не дозволять покупать! Каково? Да не признал эту грамоту князь Вяземский, а вот она!

— Умная грамота! — согласился бомбардир. — И никто такую не мог написать, как сам царь Петр Федорович! Ай да ладно! Ай да весело!

— Теперь всю барскую Расею на слом возьмем! — закричали мужики. — За землю и вечные вольности поднимается народ!

— Правильно делает! — одобрил Ивашка, но тут же нахмурился. — Только напрасно вы к дому потянули, надо бы на помощь к Петру Федоровичу поспешить.

— Погоди, не терпится на хозяйство взглянуть!

Приписные, переговариваясь, поехали вдаль по заснеженной дороге…

По степным тропкам, на далеких курганах подолгу маячили одинокие всадники.

— Башкиры! — догадался Грязное. — К царю мужицкому тянут.

Все же вместе с бомбардиром они постарались побыстрее укрыться в кусты от степных кочевников. «Орда! Неровен час, в полон уведут», — тревожно подумал беглый и переждал терпеливо, когда исчезнут всадники.

До Челябы простирались просторы, далеко-предалеко синели горы. На звенящую от заморозков землю порошил крепкий хрустящий снежок. Ветры принесли со студеной стороны пухлую снеговую тучу; отвислым сизым брюхом она волочилась по ельникам, по холмам и обильно засыпала все снегом. Ветерок подвывал, тянул понизу серебристой белой пылью, а на вершинах поземка вскидывалась кверху и кружила бураном.

Кругом простиралась белая застывшая равнина, снега убелили серые грязные деревнюхи, ельники, горки. Только извилистая Исеть еще не застыла и шла черная, как вар; по ней лебяжьей стаей плыли первые льдинки.

На последнем ночлеге перед Челябой, в попутном селе, ночью разгулялась метель. Густо падал снег, ветер рвал и метал его; словно белогривые кони, быстро двигались сугробы, дымясь под вихрем.

Путники забились в избу, сладко дремалось на полатях, и сквозь дрему, усталость до сознания едва-едва дошли тяжелые медные звуки.

— Что стряслось? — поднял голову Ивашка и уставился в хозяина, темноглазого мужика. — Никак набат?

Хозяин покачал головой.

— Нет, то буран идет. Упаси бог какой! Звонят в колокола, путь заблудившим указуют.

— А много людей ныне по степи бродит? — спросил солдат.

— Кто знает, всяко бывает, — уклончиво отозвался мужик.

Преодолевая сон, беглый в упор спросил хозяина:

— А где теперь Пугачу быть?

Мужик помрачнел, искоса глянул на Ивашку.

— Кому Пугач, а кому царь-батюшка! — после раздумья холодно проронил он. — Народ валом валит, а куда — не слыхано.