Наследство Пенмаров

– Томас Полмарт? – сказала я с отвращением. – Этот неотесанный плюгавый мужлан? Нет, спасибо!

– Экие мы важные! – заверещала Гризельда, теряя терпение. – За нами ухаживали два джентльмена, поэтому теперь мы потеряли голову и заважничали! Уж лучше бы взяла себя в руки, драгоценная моя, да поднабралась бы умишка! Джентльмены не женятся на таких, как ты, даже и не думай. Джентльмены женятся на леди, а не на рыбацких дочках. Не забывай, откуда ты родом и кто такая! Если ты думаешь, что мистер Марк когда-нибудь сюда вернется, чтобы на тебе жениться…

– Я вовсе так не думаю! – сказала я сердито, и это была правда.

Марк на самом деле однажды упоминал о женитьбе, еще до смерти Лоренса; но в то время я не приняла его слова всерьез. К тому же тогда он был последним человеком, за которого я хотела бы выйти замуж. Теперь мои чувства были иными, но, несмотря на их перемену, я еще не потеряла здравого смысла.

– Я интересна Марку только в определенном качестве, – резко сказала я Гризельде, – а это не имеет ничего общего с брачными узами.

Она проворчала что-то о грехе и осуждении на вечные муки.

– Прекрасно! – воскликнула я раздраженно. – Значит, я вела себя с ним как грешница, неверно себя вела! Но почему мне нельзя хотя бы раз позволить себе любить? Мне всегда не везло в любви: всю свою молодость я провела в неблагоприятных условиях, разве я не заслужила право на капельку удовольствия с человеком, который мне нравится? Ведь Господь не настолько жесток, чтобы не позволить мне немного счастья после такого количества боли и унижений! Если я чего-то и хотела от жизни, так это любви и покоя, и раз мне не дано получить одно, я, по крайней мере, имею право на второе!

Гризельда сказала, что теперь, когда стало ясно как день, что Марк получил от меня то, чего хотел, и нашел кого-то еще, все это уже не имеет значения.

Но она ошибалась.

Он вернулся двумя неделями позже, как раз тогда, когда я уже потеряла всякую надежду снова его увидеть и в отчаянии составляла холодную записку, чтобы напомнить ему, что он обещал мне кредит. Он вошел в мой дом так, словно это была его собственность, с самой возмутительной беспечностью продефилировал в большую гостиную, где я писала письмо, и поздоровался со мной так, словно мы расстались только вчера.

– Я три недели был в Лондоне, – сообщил он без намека на извинения. – Нужно было уладить пару скучнейших семейных дел. Вдобавок ко всему умер мой кузен Роберт Йорк, и мне пришлось задержаться в Лондоне на похороны. – Не обращая внимания на мою холодность, которая не могла остаться незамеченной, он посмотрел в окно на тусклый ноябрьский день и небрежно добавил: – Я думал, ты догадаешься, что меня задержали обстоятельства.

– К сожалению, – произнесла я ледяным тоном, – ясновидение не вошло в число тех добродетелей, которыми Господь счел нужным меня наградить.

– Дорогая моя, – сказал он так насмешливо-серьезно, что мои щеки запылали от гнева, – мне очень жаль. Но поскольку Господь счел нужным наградить тебя большим количеством других великолепных добродетелей, несправедливо сетовать на такое ничтожное упущение. – И прежде чем я успела открыть рот, чтобы сказать ему все, что о нем думаю, он сунул мне в руку небольшую квадратную коробочку и попросил ее открыть.

Все гневные слова замерли у меня на устах. Неожиданно задрожавшими горячими пальцами я повозилась с застежкой, подняла крышку и заглянула внутрь.

Я увидела перстень с огромным сапфиром. В темноте камень лучился тепло и спокойно, а на свету играл ослепительным блеском. Сапфир был окружен бриллиантами, яркими, твердыми, многогранными бриллиантами, каких я не видела с тех пор, как давным-давно служила личной горничной в замке Менерион.

Я потеряла дар речи. Онемела. Я смотрела на этот изысканный перстень и думала только об одном: он не забыл меня, уехав. Я не поняла его. Он думал обо мне, когда был в Лондоне, и наконец вернулся, как и обещал. Каждое слово он произносил всерьез. Он был искренен.

– Он… очень красив, – робко произнесла я наконец. – Мне… мне никогда никто не дарил таких замечательных подарков.

– Надеюсь, этот будет первым из многих.

– Правда? – Я была покорена; слезы, нелепые и непрошеные, защипали глаза. – Ты уехал от меня, – сказала я неожиданно, с трудом выговаривая слова. – Я думала, что ты меня бросил.

– Добиваясь тебя столько месяцев?

Я подняла глаза. Слезы застилали их, жгли щеки, но это уже не имело значения. Ничто не имело значения, коль скоро он сдержал слово и вернулся ко мне, а его знаки внимания оказались не пустыми, а полными смысла и значения.

– Я тебе не верила, – призналась я. – Я тебе не доверяла. Не думала, что ты так…

«Так честно выполняешь обещания», – чуть было не сказала я, но слова больше не шли у меня с языка. И когда я неуверенно замолчала, из-за слез не видя выражения его лица, он наклонился, взял мою руку в свою и тихо сказал своим красивым голосом:

– Ты могла сомневаться, что я опять попрошу тебя выйти за меня замуж?

А я не могла говорить; я была словно в каком-то волшебном сне, который никак не был связан с долгими прожитыми мной годами трудов, несчастий и страхов. Я чувствовала его горячую, сухую руку, держащую мою, и видела его темные глаза – в них не было ни цинизма, ни расчета, они лучились светом, какого я еще ни разу не встречала в мужских глазах. Это была не жалость и сострадание Лоренса, не похоть Джареда, а нежность, и эта нежность простиралась так далеко, насколько могло видеть сердце, а за ней стояла любовь, та любовь, которая была мне нужна, любовь, покой и защищенность, которые я искала всю свою жизнь.

– Ты выйдешь за меня, Джанна? – спросил он. – Выйдешь?

И я сказала, даже на секунду не задумавшись, одержимая страхом, что мечта всей моей жизни может опять ускользнуть от меня:

– Да, Марк… да, я выйду за тебя, да, да, да…

4

Как только я дала ему ответ, меня охватила паника. Марк беспечно говорил о свадьбе в Лондоне, о медовом месяце на континенте и о ремонте на ферме Деверол, который надо произвести, чтобы мы могли там жить с комфортом, пока он не унаследует Пенмаррик, и чем больше он говорил, тем больше я пугалась. В конце концов, когда он остановился, чтобы перевести дух, мне удалось вставить тоненьким голоском:

– А разве мы не можем пожениться в Пензансе, Марк? Или в Труро, или в Лонсестоне, или в каком-нибудь другом большом корнуолльском городе?

– В Пензансе? – воскликнул он, немало позабавленный. – Ну и странная идея! Нет, гораздо практичнее будет пожениться в Лондоне. Кузен Роберт оставил мне свой дом на Парк-Лейн, и мы поживем там до отъезда за границу. У тебя будет возможность заказать хорошую одежду, походить по магазинам, купить, что захочется…

– Но, Марк, – прошептала я, и голос мой задрожал, – я никогда раньше не уезжала из Корнуолла. Пензанс – самый большой город, который я видела. Я… я не знаю, как себя вести в Лондоне. Я наделаю глупостей, я так давно жила в замке Менерион, что просто забыла все правила этикета. Твои друзья будут снисходить до меня, а твоя мать… – Я чуть в обморок не упала от испуга при мысли о матери Марка и лишилась дара речи.