Наследство в глухой провинции

Будить Леру было жалко. Я решила, что позову ее тихонечко. Проснется — пойдем куда–нибудь перекусить. Не проснется — тормошить не стану. В конце концов у меня есть бутерброды и кофе. Кусну, хлебну — и поеду дальше. Не умру с голоду.

Я позвала:

— Лерочка!

Она встрепенулась и тут же открыла глаза. Как солдатик, который и во сне думает о службе.

— Вы меня высаживаете?

Без обиды спросила. Просто уточнила, как факт.

— Тебе надоело со мной ехать? — передразнила я ее тоном. — Лучше скажи, не согласилась бы ты со мной пообедать?

Едва я это произнесла, как мимо окон проплыл огромный щит: «Домашние пельмени. Кафе «У мамы Ванды»». Интересно, откуда посреди России взялась эта мама с польским именем?

А у моей юной попутчицы загорелись глаза.

— Неужели мы уже так близко от дома? До Ивлева отсюда сто пятьдесят километров. Можно даже пешком дойти.

— Через неделю.

— Тут можно и знакомых встретить! — радовалась она как ребенок, пока я обряжала ее в свой спортивный костюм и кроссовки.

Тут вам не Сочи! За окном примерно плюс четыре. Коротенькая юбочка Леры примерзнет к ногам и к тому, что чуть повыше. Лера покорно поднимала и опускала руки, не переставая тараторить. Смешно, я одевала ее словно свою дочь, и она покорно подчинялась мне.

— Говорят, наши ивлевские крутые ездят сюда обедать. Наверное, не часто, все–таки далековато…

Необъятных размеров хозяйка заведения с прической а–ля Беата Тышкевич из какого–то давно известного фильма силилась изобразить стопроцентную полячку. Видимо, таковые в ее роду все же имелись, потому что российская обширность мамы Ванды сочеталась с бело–розовой гладкой кожей, какой славятся полячки, а в глазах ее светилась какая–то особая гордость, каковую прежде, наверное, называли шляхетской.

Увы, мне пока не довелось побывать в Польше. Хищные щупальца компьютерной фирмы «Каола» еще не дотянулись до этой страны. Но под что–то этакое кафе было стилизовано.

Арочного типа дверные проемы, стены покрыты обычной с виду известкой, особой выделки деревянные столы и лавки, барная стойка в виде половины гигантского пельменя, наряд самой Мамы… Определенно здесь поработал хороший дизайнер. Если же и пельмени у них, как заявлено в рекламе, домашние, заведение это непременно должно процветать.

Я усадила Валерию за столик, а сама пошла побеседовать с мамой Вандой. К посетителям здесь подходили официантки, но мне хотелось подчеркнуть, что я тороплюсь.

— У нас едят все, кто торопится, — одновременно приветливо и строго сказала мне мама Ванда, таки с акцентом, и, надо думать, польским. — Мы привыкли. И умеем торопиться медленно. Без суеты.

Вот как, Мама цитирует древних греков? Или у нее получилось невольно? Но она не дала мне додумать, а просто крикнула в сторону кухни:

— Казимир! Две порции пельменей за третий столик. — И уже мне: — Садитесь, пожалуйста, вам принесут.

Я улыбнулась Лере и жестом показала, что пойду вымыть руки. Умывальник здесь был расположен сразу у входа и отделялся от зала невысокой перегородкой. Вода была такой холодной, что у меня заледенели руки, горячей не было. Я подставила руки под теплую струю электрополотенца, не столько высушить, сколько согреть. Тут в кафе опять кто–то вошел, и удивленный голос сказал глухо:

— Ты гляди, Щука, откуда–то здесь щенок Михайловского. Одна, без папочки…

Поверх перегородки я смогла рассмотреть двух вошедших мужиков, которые не обратили на меня никакого внимания.

— Кончай, Моряк, — торопливо заговорил другой, — давай лучше свалим отсюда. Вечно ты нарываешься. Сдалась тебе эта девчонка!

— А чего, спрашивается, мне отсюда валить? Во–первых, я соскучился по маминым пельменям, а во–вторых, мне давно пора повеселиться. Такой случай не скоро представится. Почему бы не насолить этому менту, который считает себя чересчур умным. Разве не по его милости я три года на нарах парился?!

— Что ты задумал, Моряк? — настаивал тот, кого назвали Щукой.

— Еще не знаю, но душа куражу просит. Для начала познакомимся поближе…

Они прошли в зал и сели напротив нашего с Лерой столика, а я наконец отодвинула руки от горячей струи сушилки. И отчего–то сразу подумала: это они о Лере, но на всякий случай подошла к столику и спросила:

— Как твоя фамилия?

— Михайловская.

Значит, я угадала. О чем там говорила моя пассажирка в самом начале? Что ее отец возглавляет какой–то отдел в милиции. Ты посмотри, какая дрянь этот Моряк! Не может отомстить папаше, решил справиться с дочерью. С девчонкой!

Но что он может сделать ей здесь, при всех? Или рассчитывает подкараулить, когда она выйдет из кафе?

Сама не знаю, откуда пришло ко мне это решение, но я сказала Валерии:

— Сделай вид, что мы с тобой случайные соседи. Будто я сама по себе и с тобой не знакома.

— Вы здесь кого–то встретили.

— Потом, в машине, я тебе все объясню, а сейчас главное — нам с тобой поесть как следует, а уж потом рвать когти.

Надеюсь, я не напугала ее цитированием сленга из бессмертной комедии «Бриллиантовая рука». Она, не меняя выражения, согласно мне кивнула.

Папина выучка у девчонки, или она сообразительна сама по себе, а только Лера не стала озираться, шарить глазами по залу, а огляделась так незаметно, что я и не поняла, как она это сделала. Просто в один момент в ее глазах появилось знание.

Я придвинула к ней сто рублей одной бумажкой и шепнула:

— Сама будешь расплачиваться.

Пельмени нам принесли, и Валерия как ни в чем не бывало сказала официантке:

— Получите, пожалуйста, с меня сразу, я тороплюсь.

— С меня тоже.

Она непринужденно сунула сдачу в карман спортивных брюк. И накинулась на еду так, что сразу стало ясно: девочка не просто проголодалась, она оголодала. Пельмени Лера глотала, даже не жуя, так что я незаметно сгрузила ей в тарелку половину своей порции. Лера посмотрела на меня чуть ли не со слезами, но голод все равно оказался сильнее. Ничего, остальное доберет в машине кофе, печеньем и бутербродами.

— Это Моряк, — с набитым ртом сказала дочь мента. — Папа его сажал. Между прочим, за дело. Непонятно только, чего он злится. Знал, на что шел. Впрочем, папа говорит, что они все считают, что их наказывают незаслуженно. Вернее, чересчур строго.