Наследство

— Видите ли, — он приглушил голос, но говорил так, словно должен был убедить не только их троих, а и еще кого-то. — Я начну немного издалека. Чтобы вам была ясна объективная закономерность… Мы уже давно изменили отношение к загранице… Прежде нам представлялось, что там только сидят и ждут, пока (…), что они так же, как и мы

(…). Но теперь мы вдруг увидели, что это далеко не так. На это можно реагировать по-разному, но в целом мы должны признать, — он говорил теперь так, будто уже диктовал секретарше, — что русские мыслители, знавшие Запад и утверждавшие, что он гниет, были в чем-то правы. Митя Каган довольно верно это ощущает, утверждая, что Запад эгоистичен. У них свои домашние проблемы, и они вовсе не столь охотно, вернее, не столь безоговорочно готовы заниматься нашими делами. Интерес у них, правда, некоторый имеется. Но у них есть определенные традиции, подходы, — мы в этом убедились…

Турчинский снова показал ему на потолок, но теперь Хазин только небрежно и презрительно отмахнулся и продолжал громко, почти в полную силу:

— Так вот. Одним из наиболее важных недостатков нашего дела было то, что до сих пор им с той стороны занимались главным образом случайные люди. Какие-то Васенькины знакомые студенточки, приятели этих студенточек, ну несколько, может быть, людей посолидней, но опять же все это на уровне дилетантства. Как вы знаете, мы сошлись также с иностранными корреспондентами. Там есть неплохие ребята, Бобби, Гарри, — он усмехнулся в усы, подчеркивая, что отлично сознает условный и несерьезный характер этой дружбы. — Нет, нет, они неплохие ребята, — возразил он, скорее сам себе или опять кому-то еще, потому что присутствующие с ним не спорили. — Но все это так или иначе дилетантство. Они, естественно, нашими делами интересуются, но у них есть и свои задачи, в том числе — не вылететь отсюда раньше времени, и с этим нужно считаться. Потом, большинство просто не понимает ситуации, не знает толком языка, общается не с тем, с кем нужно, с какими-нибудь филистерами, и набирается понимания нашей жизни у них. Эти контакты ведь не запретишь, — в тоне его послышалось как бы некоторое сожаление. — Словом, теперь мы не так наивны и знаем, что такое иностранец, — помолчав, заключил он.

— Так в чем же новое качество, в этом? — спросил Вирхов, видя, что тот погрузился в раздумье.

Хазин вскинул голову:

— Нет, конечно. Как раз вчера тут впервые, как раз на том самом месте, где сидит господин Турчинский, — сострил он, — появилась фигура принципиально нового типа, так что ты некоторым образом должен еще чувствовать его тепло своей ж…, — сказал он, захмелев, но тут же спохватился и зашептал так, что они едва разбирали по губам: —…Новая фигура. Человек, который специально поставил своей целью заняться нашими делами, посчитал наши интересы своими и, главное, располагает для этого возможностями. Тут дело не в деньгах — в идеях. Общение на идейном уровне! То есть, я хочу сказать, это не обычное доброхотство, а нечто иное. Понятно? То есть это, видимо, какой-то Комитет. Понятно?

Он схватил клочок бумаги и написал: «Комитет».

— А ты в этом уверен? — поинтересовался Турчинский — без особого недоверия, но как человек опытный и не склонный к поспешным решениям.

Хазин поморщился:

— Соображения конспирации диктуют такие вещи лучше не говорить, но вам можно. Дело в том, что его привел вчера… — Он написал: «Мелик», — К Мелику у нас отношение у всех, наверное, одинаковое. — Он вопросительно посмотрел на Вирхова. — Я этого христианского ханжества терпеть не могу. Да и ты, я знаю, тоже, — сказал он Вирхову. — Ты интересуешься этим, это другое дело. Мне это тоже небезразлично, ты, я думаю, в этом не сомневаешься… Но Мелик, как мне кажется, только в этой косности остаться не может. Я это хорошо вижу. Он тянется к нам, он при всем том, что мы с ним часто не сходимся, шире этого клерикального (…) фарисейства. Оно ему самому претит. Ведь интеллигентный советский верующий — это совершенно особая формация. Мелик не таков. Не-ет.

— Дело же ведь не в том, — угрюмо охладил его увлечение Турчинский.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, — встрепенулся Хазин. — Видишь ли…

Но Вирхов, который был поражен сообщением, что того человека привел сюда Мелик, не дал ему докончить.

— Подожди, а что это за человек, — волнуясь, спросил он шепотом. — Маленький, худенький?

— Ну, не такой уж маленький, среднего роста, худощавый. Верно, производит впечатление субтильное. Светлые глазки. Хорошо говорит по-русски. Сам из Испании, что ли. Ты что, его видел?

— Да.

— У Мелика? Почему ты так забеспокоился?

— У отца Владимира…

— Да, он говорил, что знаком с ним по прошлым приездам. — «Университет, культурный обмен», — написал Хазин.

— Да, это так, — согласился Вирхов. — А что, он сам сказал тебе, что он оттуда? — он показал на слово «Комитет».

— Нет, он не говорил прямо, но они дали так понять. А у тебя другие сведения?

— И Мелик тоже не сказал этого прямо? — продолжал настаивать Вирхов.

— А в чем дело? Что мы тут задаем друг другу загадки?! — Хазин рассердился и нервно стал есть, вслепую тыча вилкой в кастрюлю, роняя куски и брезгливо стряхивая с усов застрявшие крошки.

— Извини меня, — Вирхов постарался смягчить его. — Дело в том, что я позавчера понял так, что он как раз вовсе не оттуда.

Он смутился и не знал, хорошо ли сейчас сделает, если скажет, откуда иностранец, и выдаст Мелика. «Ведь я знаю, что Хазин фантазер и мог все это вообразить себе, — подумал он. — С другой стороны, Мелик ведь тоже не сказал ничего определенного. Может быть, мне самому это померещилось? Сказал Мелик, что тот из ордена, или не сказал? Нет, он сам говорил, что сомневается, что это за человек. Его привела к нему Марья Александровна». «Мы ничего не можем проверить, и в этом наше несчастье!» — вспомнил он. Наконец ему пришло в голову также еще и то, что Мелик мог просто не доверять ему самому, мог не захотеть посвящать его во все подробности и для того сбить с толку, назвав первое попавшееся слово. «Они относятся ко мне, в сущности, как к человеку, который проявляет ко всему этом лишь некоторое любопытство, — обиженно подумал он, сознавая в то же время, что они в чем-то правы. — Значит, Мелик темнит… Но здесь есть и еще одна возможность».

Совсем погрустнев, жена Хазина встала, одергивая старенькое платье на раздавшемся теле, и вышла. Хазин, однако, забыл, что Вирхов мог сообщить ему нечто важное, и начал возбужденно и подробно рассказывать дальше: о чем они говорили с иностранцем, как толково и хитро он объяснил ему обстановку, настроение различных групп общества и прочее.

Вирхов ждал, почти не слушая его или слушая с досадой и не веря ни единому слову, пока тот с воодушевлением описывал (снова забыв про подслушивающие устройства или считая, что это даже будет полезно, если там узнают), как быстро согласился с ним «комитетчик», как сразу понял, что им нужно, как горячо он выразил признательность за науку, как рад был знакомству. «Насколько все просто. Насколько наивно. Если это действительно подсадная утка, шептал про себя Вирхов, — то это замечательно, как все просто. Какое бахвальство. Воображаю, как тот должен был в душе смеяться, выслушивая эти объяснения… если только это все так…» Он с трудом дождался, пока Хазин кончит.

Почувствовав, что увлекся и рассказывает только о своих делах, совсем не интересуясь планами Турчинского, Хазин наконец остановился. (Или, быть может, настоящей целью его была «агитация» и он рассказывал все это лишь для того, чтобы воодушевить приятеля, перетянуть его на свою сторону.)

— Да… Ну что ж я все о своем да о своем. Позволь поинтересоваться также, какие такие твои намерения? — спросил он немного напряженно, ироничным тоном, словно уже заранее ожидал неблагоприятного ответа и приготовился снова долго и упорно переубеждать того.

Вирхов, заметив это, испугался, что сейчас начнется новый спор, ибо Хазин, вероятно, как ни странно, совсем забыл, что в истории с иностранцем имеются неясности.

Турчинский, грузно опершись на колени локтями, сидел, не поднимая головы, и явно не собирался отвечать сразу. Судя по выражению лица, он все еще обдумывал то, что рассказал Хазин.

— Подожди, — медленно произнес он. — Так что сказал про него Мелик тебе?

Он повернул к Вирхову свое крупное лицо с густыми, в палец шириной, бровями.

Вирхов смутился, все еще не зная, хорошо ли поступает, но сказал:

— Мне он сказал, что это человек клерикальный, что ли… — Он запнулся. — Словом, из одной религиозной организации…

— Это может не противоречить одно другому, — тут же возразил Хазин.

Турчинский тяжело вздохнул:

— Мелик у меня всегда вызывает сомнения, мне самому неясные. Я не хочу сказать о нем ничего плохого. Но каждый раз, когда поговорю с ним, обязательно остается что-то. Осадок. В нем всегда есть какая-то лишняя озабоченность.