Наследство
Шрифт:
Матери снились кошмары о том, что Тале не заботится о собственной дочери, и она бесцеремонно выплеснула свой страх на Тале – у нее не хватило такта, чтобы в одиночестве поразмышлять над своими кошмарами. Так кто же на самом деле не уследил за собственной дочерью? Почему матери снилась некая женщина, не проявлявшая по отношению к дочери должной заботы? У матери не хватило смелости задать этот вопрос себе самой, потому что тогда, ну да, тогда перед ней разверзлась бы бездна.
Мне напомнил об этом Бу Шервен – однажды, когда я рыдала, потому что порвала с отцом и матерью, не желая их видеть, и меня душила вина.
«Они же скоро умрут!» – плакала я.
«Ты тоже умрешь», – сказал он.
Об этом я как-то позабыла.
Когда я вышла из «Гранд Отеля» и зашагала по улице Карл Юхан к метро, на сердце у меня заметно полегчало. Хорошо посмеяться над матерью вместе с кем-то, кто тоже ее знал, подшутить над родственниками с тем, кто знал их. С Астрид мы никогда не подшучивали
Я позвонила Кларе и рассказала, как мы с Бордом сидели в «Гранде» и посмеивались над родителями. «Если бы у тебя был выбор, – спросила Клара, – дача на Валэре плюс мать с отцом или ничего – ты бы что выбрала?»
Ничего.
Вечером Борд прислал мне сообщение, в котором писал, что худа без добра не бывает. Обнимаю, брат.
К счастью, мы вновь обрели друг друга.
Декабрь и адвент я провела на даче у Ларса, в лесу, рядом с речкой, частично замерзшей и непривычно молчаливой. Журчание воды едва слышалось, да и то если вслушиваться. Темно, холодно и тихо, а черные деревья грустили о лете, которое у них отняли, тыкали в небо ветвями, просили снега, жаждали укрыться им. Обычно мне там неплохо работалось, вдали от города и людей, и Верный здесь наслаждался свободой.
Декабрьский мрак, по вечерам – снег в воздухе, но утром поляны были зелеными, а солнце светило не по-декабрьски. Зимняя промозглость, внезапные сумерки, красное вино по вечерам, неприятные сны по ночам, низкий утренний туман, а вскоре вдруг солнце начинает светить, как весной, – все это не вязалось друг с другом. Я ходила рассеянная и взвинченная, гора неотредактированных рецензий росла. Мне хотелось написать об опасности излишнего драматизма в популярных романах, но я часами ломала голову, не в силах придумать, с чего начать. Потом я получила мейл от Борда, который, в свою очередь, получил мейл от Осы. Она писала, что они решили пересмотреть сумму взносов за дачи. Те, что родители объявили в прошлый раз, слишком низкие. И что завещатель должен решить, какую сумму он готов вычесть из наследства в счет прижизненных подарков и наследственного аванса, однако прежде, чем делать какие-либо выводы, мать с отцом хотят сначала все же пересмотреть сумму взносов. Если мы придем к согласию относительно того, как все это разрулить, то родители к нам прислушаются.
Решать матери и отцу, но если мы придем к согласию, то – считала Оса – они к нам прислушаются и изменят сумму взносов. Читай – если Борд не согласится, то и взносы останутся прежними.
Час спустя Борд переслал мне мейл, который отправил отцу. Теперь тонул Борд, и я понимала, каково ему. Он напоминал отцу, как тот много раз повторял, что поделит наследство равным образом. Но разве справедливо отдавать двоим из детей дачи на Валэре в качестве наследственного аванса и без оценки их стоимости? И к тому же задолго до того, как двое других – «мы с Бергльот», Борд даже имя мое написал, – вообще получат хоть что-то.
«Я никогда не доставлял вам хлопот, – писал он. Здесь он намекал на меня, это от меня были сплошные хлопоты и головная боль. – Вы говорите, что любите и меня, и моих детей. – Борд продолжал: – Мы слышим то, что вы говорите, но и поступки ваши тоже видим».
Я сидела в лесу и не находила покоя. Представляла, как они, собравшись в доме на Бротевейен, примутся и дальше плести легенду о Борде-скандалисте и жене Борда, интриганке. Считалось, что это она мутит воду и сбивает Борда с толку. Все это я отчетливо себе представляла – я и сама в свое время в этом участвовала, с головой окунувшись в семейные легенды. Лишь когда я порвала с ними, когда отстранилась, я смогла взглянуть на ситуацию под другим углом, да и то не сразу – на это ушло время, я отодвигалась от них крохотными шажками. Родительские слова имеют невероятную силу над тем, как дети понимают действительность, и победить эту силу почти невозможно.
Но я-то освободилась от них? Или они по-прежнему владеют мной, так что изменилась лишь расстановка персонажей в легенде?
Я закрыла лэптоп, оделась, подошла к реке и спустила собаку с поводка. Она не убежала – она оставалась верной. Я пересчитывала камни подо льдом. Весной и летом их не было видно. Я мысленно двигалась вверх по течению, до озера, откуда вытекала река, до ее истоков. Час я прошагала вдоль берега, одна на тропинке, оглядываясь в темноту. Дальше забраться было уже нельзя, разве что за границу уехать. Я вернулась в дом, включила лэптоп и увидела еще один мейл от Борда, теперь это мой брат шел вверх по течению, стараясь отыскать исток. Ему написала Оса – она уверяла, будто родители составили завещание, в котором говорится, что мы с Бордом получим компенсацию за дачи и что сумма взносов пересмотрена. Дальше она отступила несколько строк вниз и добавила, что, если бы Борд тщательнее выбирал выражения, общаться с ним было бы проще: «От твоих писем мне становится не по себе».
Отвечая, он напомнил ей, что его изначальным желанием было, чтобы мы четверо поделили дачи. Тогда нам было бы где встречаться и куда привозить детей. «Очень грустно, – писал он, – что вам с Астрид такой вариант не нравится». А если от его писем ей становится не по себе, это, видимо, потому, что ей
неприятно читать, как они с Астрид ведут себя по отношению к нам. Почему они не желают отдать ему и его детям половину дачи – этого он понять не может.Приехал Ларс. Мы готовили еду, пили вино, и я рассказывала ему о мейлах от Борда. Мы занимались любовью, потом легли спать, и я рассказала, что Оса написала Борду и что Борд написал Осе. Ларс вздохнул и, готовясь заснуть, повернулся на бок. Ты, кажется, говорила, что дача на Валэре тебе не нужна? – уточнил он. «Не нужна мне никакая дача! – выкрикнула я. – Но я и Борда прекрасно понимаю! Ты что, сам не понимаешь, как он расстроился?» Ларс удивленно посмотрел на меня и вздохнул: «Ясное дело, расстроился».
Интересно, каково это – быть здоровым человеком?
Я не знала, каково это – быть здоровым, не покалеченным психологически человеком, у меня был лишь мой собственный опыт. Просыпаясь по ночам от тревожных снов, я прижималась к Ларсу, обхватывала его правой рукой и пыталась забрать его сны – наверняка спокойные. Я пыталась проникнуть в сознание Ларса, чтобы его безопасные сны просочились в мою голову, пыталась высосать сны из его спящего тела, но у меня не получалось, выхода не было, я была заперта в собственном теле.
На следующий день, чуть за полдень, когда я собиралась написать об опасности превратить роман в театральную постановку, а Ларс пил на веранде кофе и читал газеты, от Борда пришел мейл с приложением. Борд писал, что всю ночь не спал, но на этот раз он, кажется, изложил все, что хотел. «Как приятно, – писал Борд, – все это наконец сформулировать и отправить». Это письмо он назвал последним актом нашей маленькой семейной драмы.
Отцу.
Расскажу тебе, как я повел бы себя, будь у меня сын.
Я постарался бы сблизиться со своим сыном.
Я постарался бы заинтересовать его чем-то, что интересно и мне самому, чтобы у нас были общие занятия, не только когда мой сын был бы маленьким, но и позже.
Я интересовался бы тем, чем занимается мой сын.
Даже если бы его интересы не совпадали с моими, я переборол бы себя ради сына.
Увидев, как мой сын делает успехи в том, чему я научил его, я гордился бы им и радовался за него. И такие же чувства я испытывал бы, видя его достижения на работе и в учебе.
Когда мой сын вырос бы, получил хорошее образование и набрался профессионального опыта, я бы спрашивал его совета в тех случаях, где его опыт превосходил бы мой.
Получи я возможность проводить время вместе с сыном, я был бы счастливейшим отцом и человеком.
И ты, и я знаем, что ты вел себя по отношению к твоему единственному сыну совершенно иначе.
Я сыграл сотни хоккейных и гандбольных матчей. Ты посетил один из них.
Ты никогда не учил меня чему-то, что приносило бы радость нам обоим.
Некоторых из отцов моих друзей я знаю лучше, чем тебя. С отцами Тронда и Хельге я катался на лыжах чаще, чем с тобой.
Я получил образование по трем различным специальностям и сделал очень хорошую карьеру. Однако же ты никогда не говорил и не давал понять, что гордишься мной или рад за меня.
В жизни я неоднократно достигал успехов в различных видах спорта, но мои достижения тебя никогда не интересовали.
Нельзя прожить жизнь заново и исправить уже сделанное.
От тебя как отца я никогда не требовал многого, но сейчас я требую, чтобы при разделе наследства ты отнесся бы ко всем четверым детям справедливо. И ты, и я знаем, что таким отношением ты пока похвастаться не можешь.
Я прошла на веранду. Накинув пуховик, Ларс сидел на стуле лицом к поляне, лесу и речке. Он не курил и газеты не читал, а просто смотрел на полянку, и лес, и речку, и я подумала, что ему нравится владеть всем этим, обладание наполняет тебя порой странной гордостью, добрым, пускай и не совсем правильным чувством, наверняка знакомым кенийским масаи и гренландским инуитам – наверняка они тоже его испытывают, глядя на землю, которую считают своей, хоть в юридическом смысле она им и не принадлежит. Когда-то давно оно и меня посещало – когда я в молодости приезжала на Валэр, одна или с детьми, в ту пору совсем маленькими, поздней осенью или в марте, в тихие, безлюдные месяцы, когда остальные дачи стояли запертыми, а я смотрела на такие знакомые шхеры, море и скалы, чувствовала себя причастной и ощущала нечто похожее на гордость. Невозможность приезжать на Валэр из-за того, что я порвала с родными, я переживала тяжело, но выбора не было, а по сравнению с тем душевным спокойствием, которое я выиграла, разорвав отношения с родными, дача на Валэре казалась сущим пустяком.