Насмешник
Шрифт:
Улыбчивые монахини уговаривали нас остаться на ланч, но моих спутников ждали дела в Солсбери. Вскоре мы снова были на прямом пустынном главном шоссе. Сделали короткую остановку у ресторана в маленьком городке, и дальше в путь, через равнину, и до наступления темноты прибыли на ферму, на которой я гостил.
7. Родезия. Продолжение
20 марта.Перемены, произошедшие в городе, значительней, чем кажется на первый взгляд. Улицы, о чем мне часто напоминают его жители, специально задуманы такими широкими, чтобы на них могла развернуться упряжка быков. В прошлом году «транспортной проблемы» не существовало. В этом повсюду появились счетчики стоянки, а главный городской торговец бакалеей построил парковку на крыше своего магазина, окружив его спиралью пандуса, отчего здание стало похоже на музей Гугенхейма в Нью-Йорке. Посетители спускаются в магазин на лифте, делают покупки и получают их у ворот, когда
Я уже высказывался по поводу трудностей, с которыми сталкивается путешественник при такой калейдоскопической быстроте смены смыслов эвфемизмов. В прежние времена колонисты гордились тем, что отличались от своих соплеменников — госслужащих. Теперь они хотят, чтобы их называли просто родезийцами, боясь, что их прежнее название вызывает ассоциации с недавней и сегодняшней оккупацией страны. Благодаря старой манипуляции словами белого американца относят к категории европейцев, а чернокожего — к категории «чуждых туземцев». Туземец, безусловно, наиболее почетное название для белого или чернокожего, никогда не употребляется по отношению к белым, оскорбляет оно и некоторых чернокожих. Слова «ниггер» (кроме употребления в дружеском обращении чернокожего к чернокожему) и «кафр» долго считались оскорбительными. Название «банту» антропологи считают неточным. «Африканец» — слишком неопределенно. Мне говорили, что в США можно сказать «негр», но «негритянка» — нельзя. Им нравится, когда их называют «цветными». Но на большей части территории Африки так называют мулатов. В своей жизни я видел «англо-индийца» [240] , и до сих пор, описывая семью матери, я пользуюсь этим словом, которое стало означать «евразиец». Жители Гоа по какой-то таинственной причине обижаются, когда их называют гоанцами. Нет конца потоку жантильности, размывающему язык. Что ж, не думаю, что арапы, ниггеры, кафры, туземцы, банту или африканцы прочтут этот дневник. Кто-то из белых — возможно, так что приношу извинения за то, что называю некоторых из них «колонистами», но ума не приложу, как еще, не прибегая к парафразу, назвать тех славных розоволицых людей, которые прибыли в эти края, чтобы колонизировать их.
240
То есть англичанин, долго живший в Индии, или потомок от смешанного брака англичанина с индианкой.
Собственно говоря, тех, кто первым захватил эту землю семьдесят лет назад, или их потомков осталось очень мало. Они чрезвычайно горды этим и, как родовой герб, вывешивают у себя в домах свидетельства, удостоверяющие сей факт. Не все «пионеры» были шпаной. Миссионерское семя дало немало выдающихся личностей среди современных граждан. Но иммигранты, которые после 1945 года хлынули в страну, изменили ее характер. Проходящая сейчас выставка иллюстрирует это изменение.
В Солсбери есть прекрасное новое здание — Национальная художественная галерея Родса, дар одного из таких недавних иммигрантов. Она еще не имеет постоянной экспозиции, и руководству галереи придется проявить изобретательность, чтобы заполнить ее экспонатами. Когда я побывал в ней в прошлом году, там красовалась только коллекция увеличенных фотографий, которые некое американское агентство культуры рассылает по всему миру. Объединяли все те снимки, кажется, тема продвижения человечества к прогрессу и тема братства людей. Замечена эта выставка была только популярным журналом, написавшим о ней на своих страницах. В этом году там выставлено нечто более существенное, а именно: мебель и objets d’artиз частных собраний коллекционеров Федерации. В каталоге особо подчеркивается, что экспонаты имеют общегосударственную ценность, но все они (как я полагаю) южнородезийского происхождения и привезены сюда после 1945 года.
Выставку организовал и представил публике не старый еще холостяк, владелец антикварного магазина, восторженно рассказывающий о своем знакомстве с мистером Бетжеменом [241] и мистером Осбертом Ланкастером [242] и настолько жаждущий поделиться с вами этими знаниями, что просто спасу нет, — он сейчас увлекся периодом Вильгельма IV [243] , как «изысканнейшим», и сам является ярчайшим примером отличия современных родезийцев от первых колонистов. Он отобрал и разместил экспонаты так, чтобы, насколько возможно, воспроизвести «облик жилища в соответствующую эпоху», последнее из которых представляет собой озорную издевку над вкусом его скромных соседей — комната обставлена мебелью местного изготовления, страшней которой не увидеть даже в витринах мебельных магазинов в Англии.
241
Сэр Джон Бетжемен(1906–1984) — английский поэт-лауреат; кроме стихов известен еще многочисленными работами, посвященными архитектуре Англии, и популярными путеводителями по старинным церквам и другим памятникам сельской архитектуры викторианской эпохи.
242
Сэр Осберт Ланкастер(1908–1986) — английский карикатурист, театральный художник и писатель, больше известный своими добродушными карикатурами на представителей английского высшего общества, которые печатались в лондонской газете «Дейли экспресс».
243
То есть 1711–1751 годами, когда Вильгельм IV, ландграф гессен-кассельский, принц Оранский, великий герцог Люксембургский, был королем Англии.
В Родезии есть четверо богатых коллекционеров; они-то и предоставили наиболее замечательные образцы. Но есть и одиночные экспонаты из самых разных мест. Джон, к примеру, предоставил роскошный расшитый трен, который был на его прапрабабке на крестинах короля Рима.
Не все здесь вызвало бы интерес или даже попало на аукцион Сотбис. Больше того, у своих сомерсетских соседей в радиусе пяти миль я мог бы собрать более разнообразные и ценные экспонаты на целую выставку, чем может предоставить вся Федерация. Но значение выставки в Солсбери в том, что она вообще демонстрирует все, что стоит демонстрировать; что теперь возможно на каких-то приемлемых экспонатах проиллюстрировать стили почти всех европейских эпох. Поселенцы недавнего времени приезжали со всем домашним скарбом. Главным образом благодаря этому, а не небоскребам у туриста возникает ощущение основательности здешней европейской колонии. А также ее человеколюбия; ибо новым поселенцам не свойственна узость взглядов их предшественников.
Рост значения Солсбери как центра торговли, высокие башни его банков и страховых компаний, его опрятно одетый деловой люд — все это заставляет забывать, что тут находится еще и правительство — собственно, даже два правительства, два парламента, два премьер-министра, генерал-губернатор и губернатор. Джон, Дафни и я оказались на банкете, устроенном в резиденции губернатора по случаю приезда британского министра. Занятно было видеть, как дамы в длинных платьях и белых перчатках до локтей покинули стол, чтобы встретить министра в сопровождении генерал-губернатора, и столпились у входа в зал, приседая в реверансе, как мальчишки, прислуживающие в алтаре. Когда все расселись по местам, моим соседом за столом оказался местный босс из цивилизованных. Я сказал что-то вежливое, мол, побывать в его стране — одно удовольствие. Он в духе политиков пустился в разглагольствования об огромных прогрессе и перспективах страны.
Я сказал:
— Полагаю, вы холостяк. Я бы не хотел, чтобы мои дети росли здесь.
— Почему? — пахнуло на меня политикой, и довольно сильно.
— Из-за акцента, который бы они приобрели.
Мне показалось, что он посмотрел на меня с симпатией. И принялся рассуждать не о преимуществах местного образования, не о здоровом климате или возможностях разбогатеть. Вместо этого он заговорил о своем детстве, проведенном в Англии.
Когда генерал-губернатор решает, что обед несколько затянулся, он велит одному из присутствующих районных комиссаров поставить пластинку с «Песней смерти» из «Кинг-Конга».
21 марта.В это утро на Миранделлас проходили скачки. Еще была жива память о том, как на том месте, где сейчас построен ипподром, охотились на львов. Лошадь Джона участвовала в забеге. Оставив его со священником на ипподроме, я и Дафни поехали в туземную резервацию на поиски миссионера иезуита, о котором я слышал в Англии. Тогда он не знал о том, что его брата послали в Ньясаленд главой комиссии, которая должна была расследовать произошедшие там беспорядки.
В Солсбери видишь мало африканцев; здесь их, похоже, меньше, чем в Лондоне. В крупных магазинах чернокожие работают швейцарами, и белые продавщицы отвратительно грубы с ними. Они грубы и с белыми покупателями, поскольку изо всех сил стараются показать, что Бог создал всех белых равными. Получающий немалые деньги водопроводчик, придя по вызову в частный дом, рассчитывает, что его пригласят за семейный стол вместе со всеми. У него есть чернокожий помощник, получающий гроши, который ждет его, сидя на корточках во дворе. Здесь так же, как в Англии, сторонники расовой дискриминации — это те, чью работу многие негры могут сделать лучше.
История Южной Родезии складывалась иначе, чем, скажем, история Уганды или Ньясаленда. Здесь белые появились как завоеватели; там — по просьбе туземцев, искавших покровительства английской короны. Завоеватели не стяжали славы на поле брани, о которой могли бы вспоминать с гордостью, но все же проявили себя благородными рыцарями по сравнению с теми, кто захватывал Австралию и регулярно давал аборигенам отравленную пищу. Завоеванные племена во многих случаях сами недавно были завоевателями. В Африке сила оружия всегда была убедительным аргументом в споре за первородное право собственности.
Турист в Родезии так же редко видит туземцев, как в Америке — настоящих бедняков. (Но в Родезии число туземцев в пропорции ко всему населению больше, чем нуждающихся — в Америке.) У них нет явных племенных отличий. Они не красивы, как масаи, не жизнерадостны, как вачагга, не живописно доисторичны, как вагого. Все одеты в уныло одинаковые рубашки и шорты. На лицах приниженное выражение неудачников, каковы они и есть на самом деле.
Полковник Дэвид Стерлинг, с которым я служил в войну, приехал сюда, чтобы заниматься коммерцией, и был столь подавлен, увидев, в каком положении находятся туземцы, что посвятил последние десять лет попыткам убедить белых поселенцев, что «многонациональное общество» — это не просто клише политиков. Но его «Общество Козерога» повлияло на ситуацию меньше, чем он надеялся.