Наставница королевы
Шрифт:
— Здесь похоронен и он — Томас Сеймур.
— Да. И еще Джейн Грей, и ваша двоюродная сестра королева Екатерина Говард [75] — многие, кто допустил ошибку, доверившись коварным мужчинам или же находился под их властью.
Елизавета издала звук, похожий на очень тяжелый вздох. Она с такой силой сжимала мок) руку, что я уже собиралась пожаловаться, но тут она заговорила снова:
— С Робином у меня совсем по-другому, Кэт, что бы ты там ни думала. После тебя он мой самый близкий друг с детских лет — и он будет рядом со мной и дальше.
75
На самом деле Екатерина Говард приходилась двоюродной сестрой Анне Болейн.
— Разумеется, необходимо, чтобы вас окружали сильные мужчины, знатные, известные. И все же…
— Вроде
— Быть может, вам следует пригласить ко двору его жену, чтобы окружающие поменьше болтали? — сказала я, набравшись смелости.
Елизавета снова вздохнула и отпустила мою руку.
— Ей больше нравится в деревне. Да к тому же она хворает.
Я затаила дыхание. Мои мысли понеслись вскачь.
— Чем хворает? У нее что-то серьезное?
— Да вроде бы нет. По крайней мере, мы на это надеемся. Кэт, давай преклоним колена и помолимся о том, чтобы торжественная процессия и коронация прошли успешно.
«И за здоровье Эми Дадли», — добавила я мысленно, опускаясь на жесткие и холодные плиты рядом с Елизаветой. Много лет подряд Елизавета клялась мне, что никогда не выйдет замуж, — так можно ли ей любить Робина, коль тот уже женат? А случись что с Эми — сочтут ли тогда Тайный совет и народ его достойным претендентом на ее руку? Его семью по-прежнему не любили из-за дерзости, с какой Дадли присвоили себе титул герцогов Нортумберлендских, — впервые люди низкого происхождения стали обладателями герцогского титула, пусть эта честь и умерла вместе с отцом Роберта.
Мысли мои летели, обгоняя слова молитв, которые шептала Елизавета. В душе я хорошо знала, что ее отнюдь не привлекает мысль о браке, да и Англия после испанца Филиппа без восторга примет нового иноземного короля. Тем не менее и Сесил, и весь Тайный совет уже настойчиво просили Елизавету рассмотреть кандидатуры претендентов на ее руку из числа царствующих особ.
— Боже милосердный, — шептала она, стоя рядом со мной, — спаси и защити народ мой и королевство, когда увенчают меня короной отца моего… и матери моей.
Она долго молилась шепотом. У меня затекли колени, но сердце часто билось от любви к моей королеве и от гордости за нее. Согласно распоряжению Елизаветы, Джон готовил ей богато украшенную парадную корону, которую Генрих велел сделать специально для ее матери — корону, которая должна безукоризненно подойти Елизавете. Я молилась о том, чтобы Елизавета Тюдор так же безукоризненно правила своим государством.
В день восшествия на престол новой королевы главная улица Лондона утопала во флагах. Несмотря на сильный холод, Елизавета Тюдор гордо плыла в открытых носилках под расшитым балдахином, возбуждая восторг подданных, под их несмолкающие крики «ура!». Она двигалась вдоль Флит-стрит и далее, по заполненному толпами народа Стрэнду, сияя великолепием парчового платья и мантии, подбитой мехом горностая и украшенной золотыми кружевами.
Подобно волнам прибоя катились ряд за рядом ее лейб-гвардейцы с церемониальными секирами, за ними — оруженосцы, пехотинцы и тысяча всадников на храпящих, гарцующих конях. За носилками королевы ехал на боевом скакуне Роберт Дадли, ведя в поводу лошадь королевы, покрытую парчовым чепраком. Следом за ним — Джон; дальше, в парадных каретах, ехали придворные дамы, в их числе и я, а за нами — члены Тайного совета, образующие как бы широкий шлейф величественной процессии.
Шествие заняло весь день, потому что королева останавливала кортеж всякий раз, когда кто-нибудь из горожан подносил ей скромный букетик или поднимал на руках ребенка. На некоторых перекрестках довольные лондонцы разыгрывали сценки, устраивали небольшие представления, декламировали стихи, пели мадригалы, сложенные в ее честь. Время от времени участникам процессии подносили блюда и напитки (не забыли и о закрытых кабинках, в которых можно было облегчиться). Не смолкая, по всему городу звонили колокола церквей, но ее королевское величество все же останавливалась и обращалась к горожанам с речью. Толпа разом смолкала, вслушиваясь в ее слова, а затем морозный воздух снова содрогался от восторженных криков.
То был поистине прекрасный день, хотя Елизавете и ее Тайному совету досталось от Марии королевство в тяжелом состоянии: деньги обесценились, казна почти совершенно опустела, города были переполнены бродягами, солдатам давно не платили жалованья, а на английскую корону жадно поглядывали католические страны — Франция и Испания. (Принц Филипп, распутник и негодяй, вскоре через своего посла просил руки Елизаветы и обещал подарить ей ребенка, которого не смогла родить Мария.)
Во время празднеств наибольшее впечатление на меня произвела не долгая церемония коронации в аббатстве, происходившая на следующий день, и не великолепный пир, на котором мы с Джоном сидели за первым столом — напротив королевского возвышения. И даже не то мгновение, когда Елизавету
короновали и епископ обратился к многолюдному собранию с положенным по традиции вопросом: «Желаете ли вы, добрые жители Английского королевства, чтобы сия царственная особа, Елизавета Тюдор, стала вашей законной, Богом данной королевой?»И в едином порыве все, как один человек, воскликнули: «Да, да!»
Нет, радостнее всего мне было сознавать силу простого народа (что еще раньше осознала сама Елизавета), станового хребта Англии, — а народ от души восторгался новой королевой. На коротком пути из Вестминстерского дворца до аббатства Елизавета, облаченная в парадные коронационные одеяния, под барабанную дробь и звон церковных колоколов ступала по ковровой дорожке из синего бархата. И я с благоговением смотрела, как толпа зрителей набросилась на этот ковер, разрывая его на мелкие кусочки, чтобы унести их домой, — каждому хотелось иметь что-нибудь на память о ней, о моей Елизавете, ныне коронованной королеве Англии.
Глава девятнадцатая
В первое лето царствования Елизаветы ею овладело летнее безумие [76] . Гремела, отдаваясь у меня в ушах, веселая музыка, перед глазами кружились и подпрыгивали в танце пары, а я стояла, нахмурившись, в уголке парадного зала Гринвичского дворца.
Моя повелительница вскрикивала от удовольствия всякий раз, когда Роберт Дадли, ее Робин, подбрасывал ее в воздух и ловил на лету в бешеных фигурах вольты [77] . Барабаны задавали ритм, а тромбоны выводили мелодию — ее написал, как я помнила, много лет назад отец Елизаветы, сгоравший тогда от страсти к Анне Болейн. Но — увы! — я знала и слова этого напева, а они не сулили ничего хорошего (как вообще все в последние дни) для репутации королевы — она пренебрегла своими обязанностями и проводила большую часть времени в компании мужчины, которого придворные уже называли ее фаворитом.
76
По старинному английскому поверью, летом, особенно в Иванов день (24 июня), некоторыми людьми овладевает безумие — под влиянием эльфов и фей, проникающих в наш мир.
77
Танец, пришедший из Италии; был популярен в Англии XVI–XVII вв.
78
Из стихотворения короля Генриха VIII «Досуг с добрыми друзьями». Пер. Ю. Поляковой.
Сейчас никто эту песню не пел, но слова звучали у меня в голове — что-то вроде нового сна о давно почившей Анне. Много лет назад я была свидетелем безумных выходок пылкой страсти, обуревавшей родителей Елизаветы; теперь, глядя на свою подопечную и на Роберта, я замечала то же кипение в крови. Никто не смел помешать им «развлекать» себя и «тешиться», хотя, как мне было точно известно, Елизавета, подобно своей матери, не спешила отдаваться мужчине, которого так горячо желала. Вот уж поистине — «кто запретить посмеет?» Ведь любой, кто высказывал неодобрение развлечениям ее величества и Роберта, — а они все время то катались верхом, то охотились, то пели, то танцевали, — тут же получал от королевы суровый выговор, а то и отправлялся в опалу. Король Генрих, будучи женат, возжелал вкусить запретный плод — Анну Болейн, а теперь их дочь возжелала женатого мужчину.