Наставники Лавкрафта (сборник)

Я мог бы рассказать больше, но не вижу, поможет это людям или нет. А я сам уже за пределами мирской помощи и надежды. Лежа здесь, я пишу, и мне безразлично, умру ли я прежде, чем успею дописать, – я вижу, как доктор собирает свои порошки и склянки, и мне понятен смысл его неопределенного жеста, обращенного к доброму пастырю, сидящему рядом со мной.

Многим будет любопытно узнать о трагедии – тем, кто живет в мире, где пишут книги и печатают миллионы газет, – но я писать больше не буду, и на последние мои слова отец-исповедник наложит печать освящения, когда закончит ритуал. Те, принадлежащие наружному миру, может, и посылают своих присных в дома, потерпевшие крушение, к очагам, погашенным смертью, и их газеты будут жиреть на крови и слезах, но ко мне их лазутчики не доберутся: им придется остановиться перед исповедальней. Они знают, что Тесси умерла и я умираю. Они знают, что соседи по дому, разбуженные адским воплем, ворвались в комнату и нашли одного живого и двух мертвых, но они не узнают того, что я сейчас сообщу; они не узнают, что сказал доктор, указывая на жуткую кучку разложившихся останков на полу – мерзкий труп церковного сторожа: «У меня нет никакой теории, нет объяснения. Но этот человек умер, должно быть, несколько месяцев назад!»

Думаю, мой черед настал, я умираю. Жаль, что священник не…

Перевод Алины Немировой

Случай с мистером Хельмером

Ему не стоило ехать: он чувствовал себя совсем больным. Сырая атмосфера мастерской, нервное напряжение, продолжительная работа – все это тяжело на нем отразилось. Однако, несмотря на лихорадочное состояние и жар, лежать в постели он не мог. Кроме того, ему не хотелось огорчать хозяйку дома, куда он был приглашен. Кое-как он оделся, послал за экипажем и поехал. Холодный ночной воздух и снег, падавший через открытое окно кареты, освежили его разгоряченную голову. Но когда он приехал, ему было по-прежнему нехорошо. Его встретили, как всегда, радушно и ласково.

Лучше ему не стало, но Катарина была ему рада. Вдобавок за обедом ему пришлось поухаживать за чьей-то женой, но он и эту обязанность исполнил с обычной галантностью.

Когда дамы встали из-за стола, мужчины закурили сигары, и разговор завертелся между общественными проблемами и веселыми анекдотами. Хельмер отложил оставшуюся нетронутой сигару на стол и, нагнувшись, тронул хозяина дома за рукав.

– В чем дело, Филипп? – любезно спросил тот.

Хельмер, понизив голос, задал вопрос, который мучил его с начала обеда. Хозяин дома ответил:

– О какой женщине ты говоришь? – и близко к нему наклонился.

– О той, в черном платье, с плечами и руками цвета слоновой кости и глазами Афродиты.

– Где же сидело это чудо?

– Рядом с полковником Фарраром.

– Рядом с полковником? Подумаем! – Он задумчиво нахмурил брови, потом покачал головой: – Не могу вспомнить. Сейчас мы встанем, ты можешь ее отыскать, и я…

Смех и шум вокруг заглушили его последние слова. Он рассеянно кивнул Хельмеру. Его внимание привлекли другие, а когда вышел из-за стола, совсем забыл о женщине в черном.

Хельмер вместе с другими двинулся к гостиной. У него было множество знакомых; приходилось говорить без умолку, хотя лихорадочное состояние все усиливалось, и он едва слышал собственные слова. Очевидно, ему не следовало дольше оставаться в гостях…

«Найти хозяйку дома, спросить у нее имя женщины в черном и уйти», – решил он.

В роскошных комнатах было жарко и людно до тесноты. Отправившись разыскивать хозяйку, Хельмер столкнулся с полковником Фарраром и пошел вместе с ним.

– Кто эта дама в черном, полковник? – спросил он. – Я говорю про ту, которую вы вели к столу.

– Дама в черном? Я такой не видел.

– Она сидела рядом с вами.

– Рядом со мной?!

Полковник остановился и удивленно поглядел на своего собеседника.

– Она здесь? Вы ее видите? – спросил он.

– Нет, – отвечал Хельмер.

Некоторое время они молчали, затем отошли друг от друга, чтобы дать дорогу китайскому посланнику – любезному господину, одетому в старинные шелка, с улыбкой, сиявшей на его лице, казалось, целое тысячелетие.

Посланник прошел с каким-то важным генералом, который сделал знак полковнику Фаррару присоединиться к ним.

И Хельмер снова побрел по комнатам, как вдруг чей-то голос явственно произнес его имя, и перед ним очутилась хозяйка дома, окруженная блестящим обществом.

– Что случилось, Филипп? Вы, должно быть, серьезно нездоровы?

– Ничего, это пустяки. Здесь просто немного душно… – Он подошел ближе и прошептал: – Катарина, кто эта дама в черном?

– Какая дама?

– Которая сидела за столом рядом с полковником Фарраром.

– Вы говорите про мадам Ван-Циклен? Да ведь она в белом!

– Нет, я говорю про даму в черном.

Хозяйка молча наклонила свою хорошенькую головку и нахмурилась, стараясь собраться с мыслями.

– Было столько народу, – бормотала она. – Дайте подумать. Странно, что я не могу припомнить… Вы убеждены, что она была в черном? Убеждены, что она сидела рядом с полковником Фарраром?

– Минуту назад я был в этом уверен… Все равно, Катарина, я постараюсь разыскать ее.

Занятая толпой, которая окружала ее, хозяйка весело кивнула ему в ответ.

Хельмер пошел по направлению к зимнему саду, лихорадочно вглядываясь в его прохладную полутьму. В саду он встретил несколько человек. Его окликнули и потребовали не только его общества, но и внимания.

– Не объясните ли вы нам, Хельмер, что означает ваше последнее произведение? – с улыбкой произнесла какая-то молодая особа.

По-видимому, говорили о его недавно законченной группе, сделанной для нового фасада Национального музея.

Газеты и публика очень горячо ее комментировали. Критики ссорились из-за толкования смысла этого странного творения. Мраморная группа производила впечатление чего-то отталкивающего – и в то же время необыкновенно прекрасного. Она представляла следующее. Среди скал лежит умирающий пастух. За ним, подперши подбородок рукою, сидит прелестное крылатое создание и спокойно смотрит на умирающего. Ясно, что смерть близка, – ее дыхание уже запечатлелось на изможденном лице пастуха. И все-таки лицо умирающего не выражает ни мучений, ни ужаса; в нем читается только удивление перед прекрасным крылатым существом, которое пристально глядит на него.

– Быть может, – заметила одна хорошенькая девица, – художник согласится с тем, что в его произведении видно много ума, но понять его трудно.

– Я готов это признать, – отвечал Хельмер, проводя рукою по воспаленным глазам, и, улыбнувшись, двинулся к выходу.

Но громко выраженный протест помешал его отступлению. Его заставили сесть в кресло среди пальм и папоротников и говорить.

– Здесь выражена одна мысль, – объяснил он добродушно, – которая так настойчиво меня преследовала, что я, дабы от нее отвязаться, решил заключить ее в мрамор.

– В этом видно влияние чего-то таинственного! – заметил какой-то очень молодой человек, любитель декадентской литературы.

– Нисколько! – возразил Хельмер, улыбаясь. – Идея преследовала меня до тех пор, пока я не придал ей ясного выражения. Теперь она больше меня не тревожит.

– Расскажите нам о ней, – проговорила хорошенькая девушка.

К маленькому кружку слушателей присоединилось еще несколько человек, заинтересованных разговором.

– Моя идея неясна, – с трудом проговорил Хельмер. – В ней нет ничего достойного вашего внимания. Я только…