Настоящая фантастика – 2014 (сборник)

Два года жуткой бойни, в результате которой всевозможные штабы, конструкторские бюро, лаборатории фирм и просто диспетчерские оказались буквально обезлюжены. А. Измайлов в романе «Следующий» блестяще спрогнозировал эту перспективу – тотальную охоту на знаменитостей-«фазанов», которая не прекратится и в мирное время. Он же сформулировал относительно вменяемые инструкции по борьбе с подобным злом. Обычаи псевдонимов, детских имен, разнообразных официальных масок, ношения париков и накладных бород, вообще некая карнавальность, что и до того была присуща повседневной жизни аристократии и, отчасти, состоятельным прослойкам буржуазии, обернулась предохранительной маской, которую требовалось носить в служебное время, и образом «Старшего брата», который следит за всеми.

Война стала великим анонимайзером власти.

Но военные действия не закончились с капитуляцией Нордического союза – выжженная Европа быстро взялась за революцию. В Российской империи монархия обвалилась на следующий день после заключения мира. По-старому страной было управлять уже некому. А Вторую мировую тоже ведь все ждали. Передел мира не завершился.

В результате – множество народов (от Лиссабона до Владивостока) попыталось быстро выдвинуть из своих рядов подходящих людей и нащупать устойчивые формы правления. Прежние социальные конструкты оказались разобраны буквально до основанья. А затем начали собираться новые.

Один из самых оригинальных моментов тех войн – противостояние стихийного визионера Махно, фантаста Винниченко, который успешно прикидывался пророком («Солнечная машина»), и товарища Артема, который пользовался пророчествами марксистов как основной инструкцией к действиям. Собственно, Винниченко опирался на одно-единственное видение – большое количество портретов Шевченко, которые должны были присутствовать в школах Малороссии-Украины буквально через десять лет. Махно разобрался с тактикой маневренной партизанской войны и на поле боя практически всегда был сильнее. Артем же методично занимался кадровой политикой и сколачивал армию. Кутерьма продолжалась полтора года, пока рабочие дружины не освоили быстрые переброски резервов по железной дороге и не наладили снабжение удаленных гарнизонов [24] . В который раз подтвердилась старая истина – лишь то грядущее истинно, которые ты построил своими руками.

24

Вообще «хронотоп» революционной Малороссии-Украины породил собственный устойчивый тип сюжетов. Это авантюра с максимальным количеством коллизий, причем условную победу одерживает тот, кому приходит на помощь больше сторонников. «За двумя зайцами», «Хороший, плохой, злой», «Бронепоезд и кривая коза» – лишь самые известные экранизации. Разве что распаханной степи до горизонта сейчас не увидишь, все перекрыто лесозащитными полосами, потому снимают больше на казахстанских просторах.

Естественно, полная секретность власти невозможна. Нельзя круглые сутки жить с «предохранилищем» на голове. Людей и в семью тянет, и в свет выйти хочется. Подчиненные тоже время от времени должны видеть начальника, а уж о политике и говорить нечего. И если на Востоке продолжилась линия изолированного бытия султанских дворцов, то урбанизированное общество Запада пошло привычным курсом шизофрении. Жизнь человека как бы распадалась на составные части. Важнейшее время суток – работа или семья, каждый выбирал сам – проводилось «со своим лицом», без маски. А в остальное время политик жил второй жизнью.

Образ раздробленного личного бытия, в котором человек то хозяин полумира, то сапожник в кремлевской обувной лавке – образ все-таки фантастический, но притягательный, – был впервые использован Сартром в пьесе «Ад – это другие». Пьеса достаточно претенциозна и политизирована, но в ней впервые появляется заимствованный из индуизма термин «аватар», который позднее, уже для постмодернистов, стал образом власти. Аватар – это маска, достигшая настолько большой самостоятельности, что ни смена носителя, ни даже его отсутствие не изменит ее поведения. Увы, образ аватара оказался изрядно затаскан и опошлен. Здесь в который раз проявилась самоуверенность богемы – множеству людей показалось, что «сапог», который они целуют, живет абсолютно самостоятельной жизнью. Потому сюжеты львиной доли низкопробных антиутопий 20–60-х годов построены вокруг записной книжки умершего тирана, или его мундира, или трубки, или инвалидной коляски – которыми пытаются овладеть едва ли не как фетишами. Это тем более неприятно, что в первые послевоенные годы Герман Гессе как талантливый прогнозер-фантаст очертил границы власти аватара. «Игра в куклу», роман, в котором описана страна Касталия, управляемая игрой. Это одна бесконечно большая партия, что включает в себя все закономерности культуры – трансформацию английских сонетов, изменение профиля бирманских храмов, совершенствование чеканки серебряных монет и даже длину женских юбок. Орден Игроков высчитывает новые ходы и на их основе издает законы, правит кодексы, пишет всевозможные инструкции. Прослеживается жизнь одного из великих Магистров, который с юности верил в беспрестанность игрового механизма. Но с течением времени он понял, что вся независимость и показная бедность ордена – бессмысленна. В скрытой, снятой форме игра воспроизводила не столько «дух эпохи» или «требования времени», но волю отдельных властных группировок. Здесь не было заговора или тайной организации, отсутствовали зашифрованные сообщения и шантаж. Только вот одеть половину молодежи Касталии в джинсы и тем обеспечить прохождение нового закона было проще, чем ругаться с депутатами в традиционном парламенте [25] .

25

В комедийно-усеченной форме этот сюжет раз за разом повторяется в предвыборных кампаниях. Фильм «Хвост виляет собакой» показывает, как для победы на выборах президент США объявил войну марсианам и их албанским приспешникам. Модель лучемета «Х-20» и маска «Джека Харчера, героя сопротивления» были распроданы миллионными партиями, и Алан Гринспен второй раз стал президентом.

Но аватар двадцатого века не мог быть таким же камерным, как восточные маски деспотов, и символическим, как персонаж в театре кабуки. Уже во время войны власть ощутила все возможности нового инструмента воздействия на умы.

Радио.

Голос политических лидеров оказался как бы отделен от их внешности и судьбы. По голосу пожилого человека невозможно узнать младенца. Лица не видно вообще. Однако сохраняется возможность управлять и даже не очень бояться подмены себя двойником. Не так просто надеть чужую маску и ударно прочесть шестичасовую речь – довести слушателей до катарсиса, но так, чтобы их перед тем не затошнило. Сделайте это, и ваше прошлое – неважно. В настоящем вы отдаете приказы. И пока вы поддерживаете собственный карнавал – смерть будто не властна над вами [26] .

26

Предвидение этого феномена карнавала, в тот момент непонятное и не признанное в качестве пророчества, впервые предстает в романе Э. А. По «Маска красной смерти», на схожем сюжете построен и более поздний роман Кафки «Замок». В некий городок, столицу небольшого государства, прибывает «ревнитель справедливости» – у него с собой документы, оружие и пробирка со смертельным ядом/вирусом. Он пытается разыскать виновников трагедии на одной шахте, которая случилась из-за слишком высоких налогов и разрешенных норм прибыли. Но вся его решимость будто вязнет в бесконечных сменах личин чиновников, ведь не очень понятно, кто именно руководит государством. Даже дети не могут достоверно указать на своих отцов. Особенно когда те «при исполнении». В итоге герой понимает, что лишь всеобщая катастрофа сдвинет дело с мертвой точки, и, копя в сердце решимость, замирает на площади со стеклянной пробиркой в руках.

Здесь надо признать, что гутенбергские пророки стали сдавать свои позиции. Тексты, конструирующие новый мир, и даже иллюстрации к этим текстам – на фоне радио и кино перестали быть самыми сильными самосбывающимися прогнозами.

Значение фантастов, однако, еще оставалось велико. Можно сказать, что технологическое визионерство снова стало важнейшим из аспектов предвидения. И фантастика межвоенных лет – это попытки не просто угадать облик новых систем вооружений, но еще определить их практическую применимость. А. Толстой в послесловии «Лазера инженера Гарина» подробно описал, в каких случаях оружейное применение луча смерти необходимо, в каких возможно, а в каких – именно что фантастично. А. Беляев, к сожалению, исчерпался как литератор, пытаясь стать конструктором «из будущего»: его поздние книги состоят из чертежей, экономических расчетов и оценок свойств новых материалов. Но фантаст не должен сам сидеть за кульманом, если только его не посадили в шарашку, его задача – вдохновлять инженеров. Это не всегда понимали. Даже такой захватывающий сюжет, как освоение нефти Ямала и Таймыра – с романтикой первопроходчества, всем порывом юности, – был показан между графиками поставок бензина и обсуждением планов установки очередной ректификационной колонны (Г. Адамов «Покорители недр»).

Но приближавшаяся война своей тотальностью портила фантастику. Визионеры должны были работать в КБ или ограничиваться чисто детскими текстами. Ян Ларри и Лев Термен – лишь самые известные имена литераторов, которые попали под маховик «привинчивания» [27] .

Обратный путь проделал молодой Р. Хайнлайн. Начав, как многие визионеры-самовыдвиженцы, в шарашке концерна «Дженерал Моторс», посылая в редакции рассказы со множеством опечаток, да еще на самой дешевой бумаге, он достаточно быстро понял, что единственный способ привлечь читателя – писать про людей. И вот сюжеты его произведений становятся все более фантастичными, герои все дальше забираются в будущее и путешествуют буквально по всей галактике. Читатели же постепенно начинают запоминать не прогнозы использования атомной бомбы, но имена персонажей [28] .

27

«ЦКБ-29» – записки Королева, посвященные шарашке, в которой собрался цвет авиаконструкторской мысли страны. Несколько визионеров сходились в облике будущих самолетов, рассказывали о турбореактивных двигателях, даже рисовали вполне приличные эскизные чертежи. Но детали, подробности! Как они все портили. Принцип «осуществимой красоты» неуклонно проводился Туполевым и себя оправдал: на реализацию уходили не самые эстетичные, но самые гармоничные модели. А гармония включала в себя данные о количестве фрезерных станков…

28

Закончилось все это самым человечным произведением – романом «Чужак в чужой стране», о грядущей сексуально-наркотической революции. Впоследствии Р. Хайнлайн соглашался, что даже анонимная попытка публикации была слишком большим вызовом нравам общества. Но возвращение в шарагу (уже государственную), где он познакомился с Артуром Кларком и другими прогнозерами, по его словам, «того стоило».

Точные даты начала боевых действий Второй мировой «плыли» от видения к видению – как и положено изменяемому будущему. Отрывки из записей в журналах боевых действий, памятники, разрушенные города, парады – все это видели в грядущем. Общество истерило куда больше, но реальное сопротивление мобилизации оказалось куда меньше, чем в годы Первой мировой.

Возможно, потому, что многие народы заранее решили, что драться не будут. Они ведь уцелеют при любом раскладе? Ну так плевать на государство. Кто хочет отдавать жизнь за королеву Бельгии?

О той войне пишут много, но в прошедшем времени. Мемуары, исторические исследования: интерес не утихает, как и ко всякому эпическому событию. Несмотря на весь свой накал, на всю бешеную подготовку государств, армий и даже отдельных этносов (см. Цыганский исход), традиция литературного предвидения Отечественной войны не сформировалась. Возник другой жанр – «докладная записка». Это были тексты, рассчитанные на узкий круг читателей и оформленные в виде сочетания предельно субъективных, чуть ли не поэтических зарисовок, совмещенных с сухими аналитическими выкладками. Метафора будущего, которую должен был понять чуть ли не единственный человек, и математическая модель этой метафоры. В печати «докладные записки» появляются уже в 1990-е, и, честно говоря, еще не опубликован тот текст, который бы мог претендовать на литературное осмысление этого феномена [29] .

29

Сейчас авторы выдумывают два основных вида «постфактумных записок», которые соответствуют простым определениям: «Автор записки все знал, но у гениального начальства не хватило времени прочесть» («Третий фронт» Конюшевского) и «Автор все знал, но тупое начальство плюнуло слюной» («Сапожник читает стратагемы» Суворова-Резуна).

После войны, когда достаточно быстро стало ясно – новых затяжных битв и фронтов от моря до моря не предвидится, в политике началась либерализация. «Аватар» превращался в должность, которая требовала все меньше самоотверженности.

А в 50–60-х начался кризис именно пророческой фантастики. Нет, с литературной точки зрения все обстояло как нельзя лучше. Книги Азимова, Гаррисона, Саймака прославили новых авторов. Но в книгах намечается явный отход от прогнозерства. Фантастические допущения все меньше связаны с ближайшим (или просто достижимым) будущим. Любое мыслимое изобретение или событие, пусть и самое невероятное, вроде контакта с пришельцами, позволяет авторам выстроить собственный мир, который с каждым новым успехом все меньше связан с реальным. Это все чрезвычайно занимательно, остроумно и даже философски обоснованно. Но фактически неосуществимо. Одна из таких вещей – прославленных и неоднократно экранизированных – «Берег динозавров» К. Лоумера. Путешествия во времени пронизывают всю ткань цивилизации, приводят ко все более тяжелым последствиям, нарастанию парадоксов, и в итоге людям оказывается проще навсегда закрыть такую возможность.