Настоящий гром

– Вовка, - вставил было Сева.

– А ты молчи, - оборвал его дед, - с тобой еще впереди разговор.
– Дед и сам замолчал. Подумал. Покрутил головой.

– Может, попьешь молочка-то, - спросил он совсем незнакомым голосом, - я сам для тебя надоил? А? Козье. Целебное. Вовка отхлебнул глоток. Молоко было чуть горьковатое и как будто отдавало полынью. После первого глотка захотелось выпить второй, третий... когда Вовка перевел дух, в кружке осталось совсем немного.

– Ну, ты молодец, парень! Скоро встанешь. А теперь лежи и слушай. Вот какое дело. Матери то сейчас нет, она побежала на работу, а тут письмо вот пришло. С фронта. Может, почитать хочешь? Вовка чуть не вскочил. Письмо! С фронта! От папы! От папочки!

– Дедушка, дедушка! Почитайте, пожалуйста! Почитайте! Дед Тимофей не зря сказал про письмо. Он не знал почерка Вовкиного отца, да и откуда ему было знать! а письма приходили разные. Иногда командир писал, как Диранковой: "... Ваш муж пал смертью храбрых... он был..." А вдруг, не дай бог, такое письмо. Разве можно сразу его отдавать. Надо сперва прочесть. Но и неудобно вроде: чужое, не чужое, а не свое. Вовке не терпелось.

– Ну, дедушка! Скорей, скорей! Дед Тимофей не спеша (он тоже сильно волновался) достал из кармана старой гимнастерки, служившей еще в гражданскую, очки, круглые с проволочными дужками. Не спеша насадил их на нос и принялся тщательно рассматривать конверт. Крутил его, то подносил ближе, то отодвигал, глядя поверх стекол.

– Так, - крякнул дед, - во! Видишь: "Смерть немецким оккупантам!" Он все не решался вскрывать. Потом дернул за уголок и тихонько потянул бумажную стружку вдоль края конверта. Вытянул два тетрадочных листка в клеточку, исписанных мелко-мелко. Кое-где целые строчки были замазаны фиолетовыми чернилами. Вовка и Сева не спускали глаз с этих страничек. А дед первым делом начал искать конец письма. Одна страничка. Другая. Вот, вот. Тут пореже написано. "За меня не волнуйтесь. Жив. Здоров. Бьем фашистскую нечисть. Крепко-крепко вас целую..." Дальше дед читать не стал. Дальше шли сплошные поцелуи и приветы. Он начал теперь снова искать начало. Вовка ерзал и нукал. Руки у деда дрожали, даже было заметно, а глаза ничего не видели их застилало и застилало. Дед вспомнил свою дочку и зятя - Севкиных родителей. От них уже два месяца ни строчки.

– Ну, дедушка, ну! Дед очнулся, нашел начало и начал бодро: "Дорогие мои, любимые, Анечка и Вовик!
– Дед крякнул и продолжал: - Наконец выдалась минутка свободная, пока чинят нашу машину..." дальше все было заштриховано чернилом.

– Видишь, - показал дед, - тут цензура повычеркала, чтобы не писали чего не надо, а то вдруг письмо к немцам попадет - нельзя. "... пишу вам, родные мои, весточку. У нас морозы страшные. Деревья трещат. А мы радуемся. Эта погода не для фрица. Пусть знает русскую зиму. Я рад, что вы там хорошо устроились, что у вас теплая изба и дров много. Анечка..." Дед крякнул и почесал в затылке. Потом снял очки.

– Ну, дедушка, - начал было Вовка.

– Погоди, парень, погоди. Больно почерк у твоего отца мелкий, глаза устали.

– Он сидел и думал о чем-то, а Вовке не терпелось. Ему не трудно было уже смотреть во все глаза. Жар упал. Только была во всем теле слабость и лень. Он сообразил, что лежит у Севки дома, значит, он здесь заболел после игры и так остался. А где же мама спала?? Дед и Севка, наверное, на печке, а где же мама? Глаза у Вовки сами собой закрылись, и только мелькало письмо. Большое четырехугольное с бойцом на конверте - "Смерть немецким оккупантам!" письмо стало самолетом. Летело и летело... Вовка спал. Дед сложил листки. Положил конверт на середину стола. Потом обернулся к Севке:

– Одевайся. Пойдем-ка ихнее барахло (он указал на Вовку) в нашу избу перетащим. Нечего зря дрова тратить на две хат, - добавил он сердито, хотя Севка и так понимал, что дед не сердится ни на кого, а просто ему досадно, что он сразу не догадался этого сделать.

– Ура!
– прокричал потихоньку Севка.
– Пошли! Пошли!

– А придет Борисовна, и все тут. Есть, как есть. А то ее ведь не уговоришь, - рассуждал дед вслух.
– Пошли.

Выздоровление

Когда Вовка проснулся, был вечер. В комнате горела керосиновая лампа. У стола сидела мама. Напротив - дед Тимофей и Севка. Они тихо говорили.

– Мама, - протянул Вовка. Анна Борисовна вскочила и подбежала к постели.

– Вова, Вовочка! Ты знаешь, письмо от папы пришло!

– Я уже знаю, - ответил Вовка тоном взрослого, только дедушка не до конца мне прочитал. Прочти, пожалуйста, от начала до конца.
– Мама взяла письмо и начала читать, наверное, в сотый раз. Сначала все было знакомое, но все равно интересно. Вовка будто слышал, как отец говорит: "Дорогие мои, любимые, Анечка и Вовик! Наконец, выдалась минутка свободная, пока чинят нашу машину..."

– Знаю, знаю, - вставил Вовка весело, - дальше будет цензура. Анна Борисовна засмеялась:

– Правильно! Дальше цензура! А вот и для тебя, слушай! " ... а вчера я вышел из землянки и увидел двух зайцев. Они гоняли по полянке, как будто нет никакой войны. Было тихо, и мне показалось, что воскресенье и мы в родном подмосковном лесу. Зайцы бегали, бегали, а я стоял, чтобы их не спугнуть. Потом они вдруг остановились. Посмотрели в мою сторону - наверное, я переступил с ноги на ногу, и снег захрустел. Зайцы замерли, а потом задали такого стрекача! Прямо в лес! Вовик, ты, пожалуйста, не огорчай маму, слушайся и не простужайся!" Мама остановилась. Посмотрела на Вовку, и ему стало не по себе. Захотелось спрятаться под одеяло, чтобы мама так не смотрела на него.

– Вот, что я теперь напишу папе? Вовка внимательно посмотрел на свою маму и тихо сказал:

– Ты ему не пиши, пожалуйста, что я простудился, - ведь, когда письмо пришло, я уже почти выздоровел.

Все засмеялись.

– Ладно, - сказал дед Тимофей, - с кем не бывает. Чего парня корить... попей-ка молочка козьего. Это лекарство самое первое! От него сразу лучше становится.

– Мам, а ты когда будешь папе ответ писать? Напиши сейчас, а завтра утром отправишь, и папа быстрей письмо получит.

– Ладно. Сейчас и напишем. Письмо в этот вечер писали долго. Сначала мама сама. Потом диктовал Вовка про военную игру, а Севка добавлял, как они строили крепость, как потом сражались в этой крепости и как под конец повесили Гитлера.

– Мама, а ты не забыла спросить у папы, сколько он самолетов немецких сбил?

– вдруг спросил Вовка.

– Этого все равно нельзя писать, сынок. Это военная тайна. Потом добавлял дед Тимофей, потом опять писала мама и под конец потихоньку плакала. Вовка смотрел на маму, смотрел и думал, что не надо ничего говорить, потому что иногда, когда мама плачет, не надо ее жалеть.

Гости

Вовка выздоравливал очень быстро. Однажды утром он открыл глаза и увидел в комнате одного Севку. Севка важничал - его одного оставили с больным и велели за ним ухаживать.

– Как ты себя чувствуешь?
– спросил он Вовку взрослым голосом.
– Мы сегодня с тобой одни, - добавил он весело, - дед и мама ушли. Завтракать тебе велели и температуру померить.

Когда все процедуры кончились, Севка положил градусник на полочку под фотографиями, там были отец и мать, и дед Тимофей молодой в кавалерийке со звездой, и еще дед с бабушкой, и еще разные-разные пожелтевшие и очень черные фото. Севка стоял перед небольшой рамкой, заполненной лицами. Стоял долго. Потом обернулся к Вовке: