Настя как ненастье

— Врешь!

Он вздрогнул и обернулся: Моника снова держала волосы прижатыми ладонью у уха, но не для того, чтобы открыть щеку для поцелуя.

— О сестре думаешь, я знаю. Чувствуешь же, что плохо поступаешь. Еще есть время одуматься, верно?

— Нет никакого времени!

Иннокентий проводил взглядом обнимающуюся парочку. Рваные джинсы… Как сговорились все!

— Ты сама запретила говорить о Лиде. У нас с тобой только секс. Ничего личного.

Он так и не повернулся к Монике. Она взяла его под руку и прижалась щекой к плечу. Он дернулся — не специально, его просто трясло, как от простуды, но Моника приняла его дрожь на свой счет и чуть ослабила хватку.

— Ладно тебе злиться.

Он чуть скосил глаза в ее сторону, но промолчал.

— Ты мне не безразличен, — добавила она будничным тоном и потащила его вдоль набережной.

Он шел вперед, нащупывая дорогу по звуку, в унисон ее кроссовкам. Глаза отказывались служить проводниками, все цеплялись за прохожих. «Не безразличен» — словно заело в мозгу. Надо же было так сказать!

— Иннокентий…

Моника его даже ущипнула за локоть, и он остановился, глядя на нее с вызовом:

— Что?

— У тебя все хорошо? Мне кажется, что ты не со мной…

— Тебе верно кажется. Вернее, ты прекрасно знаешь, что у меня все плохо. Но мы об этом не говорим. Мы делаем вид, что в мире, кроме нас, никого и ничего не существует. Я честно пытаюсь не думать ни о чем, кроме тебя.

— Ты злишься, как маленький ребенок, — Моника отдернула руку и покачала головой. — Мы зря поехали куда-то в эти выходные. Ты мыслями уже во вторнике, и я тебя понимаю. Мы можем вернуться. Я не обижусь.

— Мона, — Иннокентий протянул руки и потер ее плечи. — От перестановки фигур в пространстве ничего не изменится. Это хорошо, что мы уехали. И если я веду себя, как конченный дебил, не обращай внимания. Я не специально, чтобы позлить тебя. Я не контролирую это…

— Я знаю, — Моника запустила руки ему за спину и прижалась щекой к груди. — Ты — хороший, заботливый брат, просто есть вещи, которые брат понять не в состоянии. Я вот говорю себе: не лезь, дура, не лезь, и не могу… Пообещай, — она чуть отстранилась, чтобы видеть моргающие глаза Иннокентия. — Если Никита придет к тебе и проявит желание сохранить семью, ты не будешь прессировать его деньгами. Хоть это ты можешь мне пообещать?

— И как ты себе это представляешь? — Моника аж вся изогнулась клюкой, чтобы стать намного ниже ростом и заглядывать ему в глаза, так что ему пришлось чуть ли не поднять ее в воздух, чтобы заставить выпрямиться. — Я пущу его бесплатно в свою квартиру, я буду присылать сестре деньги, как и было раньше? Так это именно то, чего он добивается.

— Мне кажется, ты зациклился на деньгах, и уже не понимаешь, что есть деньги, а что так — пшик, хрен на постном масле. Ну сколько ты тратишь на сестру в месяц? Штук тридцать, не больше ведь? Квартиру ты сдавать и так не собирался ведь… Ну и что с тебя может поиметь этот Никита? Ты же сам сказал, что все принадлежит твоему дяде. И если Никита вернулся, то он вернулся к жене и ребенку. Ты просто не видишь очевидных вещей.

— А что такое, эти очевидные вещи? Знаешь, для меня быть мужиком — это малость другое. Ну будь я им, будь у меня жена и ребенок, да плевать бы я хотел на ее брата. Я бы заработал денег столько, чтобы с этим братом вообще не пересекаться.

— А если никак?

— Что никак? У нас половине страны никак? Мужикам просто лень работать, вот и все. У нас бабы пашут за троих, а мужикам влом: то зарплата маленькая, то должность пыльная. У нас на фирме мужики только в мастерских остались. И то только в качестве тягловой силы… Ты вот все хочешь увидеть в Никите что-то положительное и даже не допускаешь мысли, что положительного в нем может и не быть вовсе. Ну я ведь не просто так себя веду! Неужели ты думаешь, что я желаю сестре плохого? Я хочу ее от всего плохого оградить. У нее нет мужика, пойми, но у нее есть маленький мужичок, которого надо растить в любви, а она, как зверюга какая-то, с Тимкой.

— Потому что ты доводишь ее до такого состояния.

— Опять я плохой, да? Я ее, что ли, вогнал в это состояние? Я ее пытаюсь который год из него вывести. Сколько раз я звал ее на работу? Да каждый день! Что они с матерью вдвоем, как две курицы, над одним Тимкой носятся. Я не знаю, что сестре надо… Вот, честно, не понимаю.

— Мужика ей надо… Что ты не понимаешь-то!

— Да где этот мужик? Этого мужика нет… А нужен бы был, я уже матери сказал: вышла бы на работу и пахала бы за двоих, пока тот на диване лежит. Ей просто нравится нифига не делать… И я не знаю, почему… Она была до него другой!

— Ты что орешь?! — Моника сжала прохладными ладонями горячие щеки Иннокентия. — На тебя люди оборачиваются. Вот, — теперь она грозила ему пальцем. — Поэтому я и не могу говорить с тобой о Лиде. Ты не говоришь, ты доказываешь мне свою правоту. А раз ты это постоянно делаешь, то в душе ты не уверен, что поступаешь верно. Я тебя убедила?

Иннокентий скинул со щеки вторую руку Моники и шагнул в сторону.

— Я понял лишь одно, что ты такая же упрямая и даже не слушаешь меня, потому что знаешь, что последней твоей фразой будет: Кеша, ты не прав.

— Не будет, — она догнала его и снова взяла под руку. — Я никогда не называю тебя Кешей. Кто так тебя называет?

Он остановился и резко повернул к спутнице голову.

— Мать. Меня мать так зовет. И вы с ней чем-то даже похожи.

— Возрастом? — почти усмехнулась Моника и сильнее сжала руку Иннокентия. — Или потому что мы обе за тебя беспокоимся? Вот у тебя шнурок развязан, а ты даже не замечаешь…

Иннокентий даже глянуть вниз не успел, а Моника уже присела подле него и схватилась за шнурки.

— Ты что делаешь? — он так дернул ногой, что чуть не угодил Монике в подбородок. Быстро присел и сам завязал кроссовок. — С ума сошла, что ли?

Моника поднялась и отряхнула ладони друг о дружку.

— А что такого-то? Ты не на то внимание обращаешь. Ты бы лучше за временем следил. Нам час от силы остался, чтобы замок посмотреть. Шевелись уже, пока шнурки снова не развязались.

Моника добавила это как-то без улыбки, и Иннокентий поспешил приобнять ее за плечи и притянуть к себе, но она быстро отстранилась и взяла его просто за руку. Замок пестрел на островке разными стенами. Вокруг вода, ограждавшая некогда выборгский замок от врагов. Иннокентий вдруг так же почувствовал себя вдали от всех. И окруженным врагами, которые желали ему только добра.

8 "Пожелание удачи"

Утром Иннокентий с трудом открыл глаза и повернулся от голой спины Моники к окну. Так и есть — дождь.

— Я еще вчера это знала. Но не хотела тебя расстраивать, — пробормотала Моники, не поворачиваясь к нему.

— Прогнозу поверила? — попытался усмехнуться Иннокентий, потирая заспанные глаза.

— Нет, — Моника перевернулась на спину. — Голова раскалывалась. А она никогда не врет. Старость не радость…

Моника потянулась и постучала сцепленными над головой пальцами по деревянному изголовью гостиничной кровати. Иннокентий смотрел на ее грудь, аккуратную и даже сейчас с утра с заостренными сосками.