Наталия Гончарова. Любовь или коварство?

^{H.H. Пушкина. 1842–1843 гг. Художник В. И. Гау}

^{Александр Александрович Пушкин, сын поэта. Фотография. Конец 1850-х — начало 1860-х гг.}

^{H.H. Пушкина. 1844 г. Художник В. И. Гау}

^{Мария Александровна Гартунг, дочь поэта. Фотография. 1863 г.}

^{Графиня Наталия Александровна Меренберг, дочь поэта. Фотография. Конец 1860-х — начало 1870-х гг.}

^{Григорий Александрович Пушкин, сын поэта. Фотография. Середина 1860-х гг.}

^{Петр Петрович Ланской. 1849 г. Художник В. И. Гау}

^{H.H. Пушкина-Ланская. Из альбома Лейб-гвардии конного полка. 1849 г. Художник В. И. Гау}

^{Дом на Екатерининском канале (ныне — канал Грибоедова), где умерла вдова поэта. Современный вид}

^{Могила H.H. Пушкиной-Ланской в Александро-Невской лавре. Современный вид}

^{H.H. Пушкина-Ланская. Ницца. Фотография. 1863 г.}

^{Графиня Софи де Торби (внучка поэта) с мужем великим князем Михаилом Михайловичем. Фотография. 1891 г.}

^{Ольга и Георг фон Меренберг; внуки Александра II и правнуки A.C. Пушкина. Фотография, 1903 г. Из собрания Клотильды фон Ринтелен}

^{«На фоне Пушкина снимается семейство…» Первый Всемирный съезд потомков Александра Сергеевича и Наталии Николаевны Пушкиных в Москве. 2009 г.}

^{Отец Николай (Солдатенков) в мемориальной квартире поэта на Старом Арбате. 2009 г.}

^{Мемориальная доска работы скульптора Григория Потоцкого в память 200-летия со дня рождения Наталии Гончаровой}

Георгиевский вспоминал, что когда великий князь обратился к сыну поэта с просьбой прочесть пушкинский дневник, «Александр Александрович просто не знал, что делать, был в отчаянии, за голову хватался…». Ведь в нем упоминались персоны, которых поэт не жаловал и потомки коих благополучно здравствовали в начале двадцатого века.

«Будьте покойны, все, что вас смущает, останется в тайне» — последовал великокняжеский ответ.

И несмотря на подобные заверения, сына поэта пригласили на Пушкинское заседание в Исторический музей, где прилюдно, вслух был зачитан дневник его отца. С той самой копии, что он разрешил снять Сайтову.

«Когда Александр Александрович услышал те слова, которые его так мучили, он сорвался с места и демонстративно вышел, хлопнув дверью».

Может быть, эта злополучная история и настроила Александра Александровича на более решительный лад — читать письма матери, а тем более их переписывать, он никому не позволит. Хотя имелся у него и более ранний «горький опыт».

A.A. Пушкин — великому князю Константину Константиновичу (6 марта 1905):

«Когда же сестра моя, в 1882 году, поручила мне передать в Румянцевский музей эти письма, я, наученный горьким опытом, по соглашению с братом и сестрами, признал необходимым обусловить этот дар запрещением пользоваться им в течение 50 лет».

Именно в Румянцевском музее не только хранились, но и готовились к печати письма Наталии Николаевны Пушкиной.

Документ необычайной важности обнаружил пушкинист М. А. Дементьев, целенаправленно занимаясь поисками исчезнувших писем. То было письмо Российской книжной палаты от 30 октября 1920 года в Госиздат, где среди перечня изданий, готовых к печати «в первую очередь», шла строка: «Письма H.H. Пушкиной — 3 печ. листа».

С. В. Житомирская, одно время возглавлявшая Рукописный отдел «Ленинки», давала свое объяснение: инициалы H.H. нужно раскрывать иначе, и читать следует как «Письма Наталье Николаевне». И весьма убедительно доказывала, что письма жены поэта никогда — ни прежде в музей, ни позднее — в библиотеку не поступали, и что речь шла о письмах, не написанных Наталией Николаевной, а ей адресованных — пушкинских.

Кажется, никто из исследователей не взял на себя труд подсчитать, — соответствуют ли трем печатным листам по нормативам того времени пушкинские письма к жене (послания к невесте не в счет — они находились тогда за границей)? Если нет, то речь определенно шла о письмах самой Наталии Николаевны.

Сусанна Энгель, посвятившая не одно десятилетие поискам пропавших писем, приводит и вовсе удивительное свидетельство:

«А. Л. Гришунин, доктор филологических наук, сообщил мне недавно, что в 1977 году Николай Федорович Бельчиков — крупнейший знаток архивного дела, много лет занимавший пост директора ИРЛИ в Ленинграде, — уверял его, Гришунина, что в начале 20-х годов он, Бельчиков, не только сам видел набранный для печати текст писем H.H. Пушкиной, но и сделал из них для себя выписки. Однако разыскать их в своем огромном архиве пока не может».

Другая исследовательница ссылается и на вдову ученого, Зинаиду Федоровну Бельчикову, подтверждавшую правоту слов мужа.

Нельзя не вспомнить и важнейшее свидетельство замечательного поэта Валерия Брюсова, относящееся к 1919 году (в тот год он возглавлял библиотечный отдел Наркомпроса):

«Заявление.

Об отмене частной собственности на архивы умерших русских писателей, композиторов, художников и ученых, хранящиеся в библиотеках и музеях.

В рукописном отделении Московского Румянцевского музея хранятся письма жены Пушкина H.H. Пушкиной к ее мужу, переданные в музей наследниками великого поэта под разными условиями… До сих пор они продолжают рассматриваться как некоторая частная собственность… и остаются недоступными исследователям.

Нет надобности говорить о значении каждой строки, проливающей новый свет на Пушкина. В этом смысле письма к нему жены заключают в себе интерес исключительный.

Согласно с волей завещателей, смотревших на письма H.H. Пушкиной как на свою частную собственность, русское общество должно дожидаться обнародования их еще десятки лет».

Валерием Брюсовым написаны десятки работ по пушкиноведению, и еще задолго до революционных событий он получил разрешение работать с рукописями поэта в Румянцевском музее. Так что такой серьезный исследователь не мог бы с подобной убежденностью утверждать о существовании писем жены поэта, если бы он самолично (!) их не видел.

Заявлению Брюсова был дан ход, и вскоре за ним последовал соответствующий декрет Совета Народных Комиссаров, подписанный Лениным. А в августе того же 1919 года на стол директора Румянцевского музея легло письмо: