Наталья Кирилловна. Царица-мачеха
Шрифт:
Между тем Жихарев с самым дерзким видом вглядывался в окна царской кареты и не обращал никакого внимания на стрельцов, суетившихся возле его коня.
— Шапку долой да поклонись царю! — приказал дворецкий.
Но Жихарев даже не пошевельнулся и продолжал с наглым упорством смотреть на царя.
— Государь, вели взять его под стражу да строго допросить! — обратился к царю Богдан.
— Так уж и под стражу. Стольник Жихарев сам принесёт нам свою вину. Он, чай, за пригорком не видал нашей кареты.
— Что ж теперь-то молчит?
Царь вздохнул.
— Бог не даёт разума всем людям. Слаб человек.
«Что стало с царём? — подумал Богдан. — Бывало, за простое упущение в охотничьей потехе полагалось суровое наказание — «кнут до смерти». — Он помнил случай, когда за пропуск слова в царском титуле писарю отсекли голову. — И вот готов помиловать. Отпускает вину заведомо, без всякого разбирательства».
— Вели ехать далее! — положил конец этой истории царь Алексей.
Боярин Хитрово вспомнил, что Жихарев — ближняя родня Лихачёвых, а стольник Алексей Лихачёв был в приближении у царя и вёл дружбу с самим Матвеевым.
— Вижу, Богдан, мыслишь супротивно нашему слову.
— Не ведаю, государь, что пришло тебе на ум, но скажу, что враги твои не будут столь милосердными к твоему царскому достоянию.
— Да кто они, мои враги?
— Об этом они ни тебе, ни мне не скажут.
— Да ты-то сам отчего на них думаешь? Примеры какие есть? Или слышал чего?
— Не могу сказать, но сердцем чую затаённое зло. Блюди себя и своё достояние, государь!
Царь ничего не ответил и погрузился в тревожные думы. Даже самому себе не хотел бы он признаться, что душой его уже давно овладела смута. А ей лишь дай укрепиться в душе, и она над тобой волю возьмёт. «Блюди себя и своё достояние!» Всю жизнь только и слышал я это «блюди!». Так ведь блюди не блюди, а все мы под Богом ходим. Ныне моим «врагом» мог стать аргамак. На скаку да ещё с пригорка он мог порушить лёгкую карету и лишить нас живота либо изувечить. Да Бог миловал. Или это не урок людям, чтобы миловали ближних своих».
Остаток пути ехали молча. Алексей надеялся, что в гостях он забудет и о бедах своих, и о смуте душевной.
Глава 2
ОСОБНЯК АРТАМОНА МАТВЕЕВА
За высоким забором каменной кладки в тени разросшихся лип прятался известный в придворных кругах своими журфиксами особняк. Над железными воротами поднималась сторожевая вышка, откуда велось наблюдение за ближайшими окрестностями. Видимо, предусмотрительный хозяин опасался пожаров, столь частых в Москве.
Немудрено, что царскую карету здесь увидели ещё издали, когда она терялась в переулках. Загодя отворилась калитка, и в ней появился хозяин Артамон Сергеевич. Он был в бархатном богатом кафтане европейского образца, украшенном множеством пуговиц, — по центру застёжки. Высокий белый ажурный воротник достигал, согласно моде, самого подбородка. Рыжие, с лёгкой проседью волнистые волосы ниспадали почти до самых плеч. Бороду он сбрил, хотя она и полагалась боярину. Над тонкой верхней губой темнели усики. Вопреки важной осанке в лице его было что-то простое и приветливое. И по виду хозяина особняка нельзя было предположить, что он держал в руках самого царя, как о том думал не один только Богдан Хитрово.
Да, казалось, и сам Матвеев не заботился
о том, какое впечатление производит на окружающих. Завидев приближающуюся царскую карету, он просиял, нетерпеливо устремился ей навстречу и так, сияя лицом, шёл рядом с окном кареты, из которого на него приветливо смотрел царь.— Как преданный твой друг, государь-батюшка! Как преданный друг! — не отрывая взгляда от царя Алексея, говорил он.
И когда карета въехала во двор и остановилась возле крыльца, Артамон нетерпеливо отворил дверцу кареты и, не дожидаясь, пока стольники выведут царя, сам подал ему руку и помог спуститься по лесенке, повторяя:
— Как преданный друг! Всё ждал тебя. Опасался, не задержали бы тебя дела.
Оба направились к домашнему крыльцу, словно друзья после долгой разлуки, предвкушая сердечную беседу.
Эта идиллия была неожиданно нарушена юродивым, который появился с противоположной стороны кареты и встал перед царём. На почерневшем на весеннем солнце, обветренном лице юродивого было такое властное выражение и столько непонятного нетерпения, что все онемели.
Это был известный всей Москве Фёдор-страстотерпец, прозванный так за многие горести и беды, преследовавшие его в прежней жизни, когда он был дворянином и владел небольшим сельцом. Но князь Телятин, воспользовавшись смутным временем, прирезал к своему богатому имению достояние Фёдора, прогнав самого хозяина на выселки. Где было бедному дворянину тягаться с князем, известным своими загребущими руками! Фёдор пытался найти управу на него, но скоро понял, что правды ни в одном приказе не сыщешь. Все дела вершили крупные взятки. Дьяки и тиуны и разговаривать не хотели с человеком, если он был беден и у него не было связей наверху.
Фёдору не везло. Беда, как известно, не ходит одна. Сначала один за другим умерли дети. Затем преставилась жена. А потом был большой московский пожар, уничтоживший всё его имущество.
Так началась жизнь Фёдора в церковном приходе. В скором времени он прославился своими предсказаниями. Москвитяне искали с ним встреч, и Фёдор стал Христа ради юродивым. Он не носил вериг и с виду не походил на юрода, но его считали блаженным, несчастненьким и мудрым.
— Что тебе, Фёдор? — скрывая досаду, спросил Матвеев. — Или просишь о чём?
— Прошу у Бога милости для твоих людей!
В глазах Матвеева мелькнуло, но тотчас же исчезло злое выражение.
— Ступай, юрод! Ныне не время толковать о делах! Приходи завтра.
Не слушая его, юродивый обратился к царю:
— Государь, не ходи в этот вертеп сатаны!
Царь, вглядевшись в лицо юродивого, ласково спросил:
— Что гневен, Фёдорушка?
— Сказано тебе: «Не ходи в сей вертеп сатаны!»
— Ну будет тебе, христовенький! — всё с той же лаской в голосе продолжал царь.
Он хотел ещё что-то добавить, но Матвеев с мягким принуждением повёл своего царственного гостя в дом.
Между тем в стороне от ворот продолжали стоять люди, видевшие эту сцену. В толпе шептались:
— Божьего человека изобидеть — большой грех.
— Богом это не забывается.
— Артамошке это ещё припомнится.
— Видали, как ощерился? Будто блаженный и слова не моги сказать.
— Знамо, худое задумал Артамошка, коли испугался юрода. Опасается, как бы люди не вызнали про его дела.