Наталья Кирилловна. Царица-мачеха

Между тем Жихарев с самым дерзким видом вглядывался в окна царской кареты и не обращал никакого внимания на стрельцов, суетившихся возле его коня.

— Шапку долой да поклонись царю! — приказал дворецкий.

Но Жихарев даже не пошевельнулся и продолжал с наглым упорством смотреть на царя.

— Государь, вели взять его под стражу да строго допросить! — обратился к царю Богдан.

— Так уж и под стражу. Стольник Жихарев сам принесёт нам свою вину. Он, чай, за пригорком не видал нашей кареты.

— Что ж теперь-то молчит?

Царь вздохнул.

— Бог не даёт разума всем людям. Слаб человек. Не всяк одарён разумом, оттого и заповедовал Господь милосердие.

«Что стало с царём? — подумал Богдан. — Бывало, за простое упущение в охотничьей потехе полагалось суровое наказание — «кнут до смерти». — Он помнил случай, когда за пропуск слова в царском титуле писарю отсекли голову. — И вот готов помиловать. Отпускает вину заведомо, без всякого разбирательства».

— Вели ехать далее! — положил конец этой истории царь Алексей.

Боярин Хитрово вспомнил, что Жихарев — ближняя родня Лихачёвых, а стольник Алексей Лихачёв был в приближении у царя и вёл дружбу с самим Матвеевым.

— Вижу, Богдан, мыслишь супротивно нашему слову.

— Не ведаю, государь, что пришло тебе на ум, но скажу, что враги твои не будут столь милосердными к твоему царскому достоянию.

— Да кто они, мои враги?

— Об этом они ни тебе, ни мне не скажут.

— Да ты-то сам отчего на них думаешь? Примеры какие есть? Или слышал чего?

— Не могу сказать, но сердцем чую затаённое зло. Блюди себя и своё достояние, государь!

Царь ничего не ответил и погрузился в тревожные думы. Даже самому себе не хотел бы он признаться, что душой его уже давно овладела смута. А ей лишь дай укрепиться в душе, и она над тобой волю возьмёт. «Блюди себя и своё достояние!» Всю жизнь только и слышал я это «блюди!». Так ведь блюди не блюди, а все мы под Богом ходим. Ныне моим «врагом» мог стать аргамак. На скаку да ещё с пригорка он мог порушить лёгкую карету и лишить нас живота либо изувечить. Да Бог миловал. Или это не урок людям, чтобы миловали ближних своих».

Остаток пути ехали молча. Алексей надеялся, что в гостях он забудет и о бедах своих, и о смуте душевной.

Глава 2 ОСОБНЯК АРТАМОНА МАТВЕЕВА

За высоким забором каменной кладки в тени разросшихся лип прятался известный в придворных кругах своими журфиксами особняк. Над железными воротами поднималась сторожевая вышка, откуда велось наблюдение за ближайшими окрестностями. Видимо, предусмотрительный хозяин опасался пожаров, столь частых в Москве.

Немудрено, что царскую карету здесь увидели ещё издали, когда она терялась в переулках. Загодя отворилась калитка, и в ней появился хозяин Артамон Сергеевич. Он был в бархатном богатом кафтане европейского образца, украшенном множеством пуговиц, — по центру застёжки. Высокий белый ажурный воротник достигал, согласно моде, самого подбородка. Рыжие, с лёгкой проседью волнистые волосы ниспадали почти до самых плеч. Бороду он сбрил, хотя она и полагалась боярину. Над тонкой верхней губой темнели усики. Вопреки важной осанке в лице его было что-то простое и приветливое. И по виду хозяина особняка нельзя было предположить, что он держал в руках самого царя, как о том думал не один только Богдан Хитрово.

Да, казалось, и сам Матвеев не заботился о том, какое впечатление производит на окружающих. Завидев приближающуюся царскую карету, он просиял, нетерпеливо устремился ей навстречу и так, сияя лицом, шёл рядом с окном кареты, из которого на него приветливо смотрел царь.

— Как преданный твой друг, государь-батюшка! Как преданный друг! — не отрывая взгляда от царя Алексея, говорил он.

И когда карета въехала во двор и остановилась возле крыльца, Артамон нетерпеливо отворил дверцу кареты и, не дожидаясь, пока стольники выведут царя, сам подал ему руку и помог спуститься по лесенке, повторяя:

— Как преданный друг! Всё ждал тебя. Опасался, не задержали бы тебя дела.

Оба направились к домашнему крыльцу, словно друзья после долгой разлуки, предвкушая сердечную беседу.

Эта идиллия была неожиданно нарушена юродивым, который появился с противоположной стороны кареты и встал перед царём. На почерневшем на весеннем солнце, обветренном лице юродивого было такое властное выражение и столько непонятного нетерпения, что все онемели.

Это был известный всей Москве Фёдор-страстотерпец, прозванный так за многие горести и беды, преследовавшие его в прежней жизни, когда он был дворянином и владел небольшим сельцом. Но князь Телятин, воспользовавшись смутным временем, прирезал к своему богатому имению достояние Фёдора, прогнав самого хозяина на выселки. Где было бедному дворянину тягаться с князем, известным своими загребущими руками! Фёдор пытался найти управу на него, но скоро понял, что правды ни в одном приказе не сыщешь. Все дела вершили крупные взятки. Дьяки и тиуны и разговаривать не хотели с человеком, если он был беден и у него не было связей наверху.

Фёдору не везло. Беда, как известно, не ходит одна. Сначала один за другим умерли дети. Затем преставилась жена. А потом был большой московский пожар, уничтоживший всё его имущество.

Так началась жизнь Фёдора в церковном приходе. В скором времени он прославился своими предсказаниями. Москвитяне искали с ним встреч, и Фёдор стал Христа ради юродивым. Он не носил вериг и с виду не походил на юрода, но его считали блаженным, несчастненьким и мудрым.

— Что тебе, Фёдор? — скрывая досаду, спросил Матвеев. — Или просишь о чём?

— Прошу у Бога милости для твоих людей!

В глазах Матвеева мелькнуло, но тотчас же исчезло злое выражение.

— Ступай, юрод! Ныне не время толковать о делах! Приходи завтра.

Не слушая его, юродивый обратился к царю:

— Государь, не ходи в этот вертеп сатаны!

Царь, вглядевшись в лицо юродивого, ласково спросил:

— Что гневен, Фёдорушка?

— Сказано тебе: «Не ходи в сей вертеп сатаны!»

— Ну будет тебе, христовенький! — всё с той же лаской в голосе продолжал царь.

Он хотел ещё что-то добавить, но Матвеев с мягким принуждением повёл своего царственного гостя в дом.

Между тем в стороне от ворот продолжали стоять люди, видевшие эту сцену. В толпе шептались:

— Божьего человека изобидеть — большой грех.

— Богом это не забывается.

— Артамошке это ещё припомнится.

— Видали, как ощерился? Будто блаженный и слова не моги сказать.

— Знамо, худое задумал Артамошка, коли испугался юрода. Опасается, как бы люди не вызнали про его дела.