Натюрморт с часами

А куда бы я поехал? Петербург, Буэнос-Айрес, Дублин существуют только в книгах. Правда, однажды я был в Сегедине, во времена первых дефицитов, поехал купить сыру и перченой колбасы. Но все это построено той же рукой, все эти центрально-европейские близнецы, словно я у себя в городе, но во сне, небольшие различия, их еще надо заметить, что непросто, как на сложных картинках из журналов с кроссвордами и ребусами, поэтому можно спокойно сказать, что тот отъезд не считается.

Но я люблю города. Я где-то храню фотографию Бразилиа, я сказал бы, что она меня опьяняет, если бы это не звучало странно, новый город посреди джунглей (в который еще долго забегали потерявшие ориентацию звери), фотография полна южного света, наверное, это полдень, на бесконечных проспектах ни души, и только в этом городском бездорожье, среди совершенного воплощения мечты архитектора, среди зданий из кинофильмов, прославляющих будущее, которое никогда не наступит, — только один, едва заметный случайный человек, и его тень, чуть длиннее, на длину грязного ногтя, как на пустом океанском пляже, которым завершается плоский мир.

Не бойся, мы никуда не едем. Только язык у меня опухает, как толстый путеводитель, пока ты стоишь и нюхаешь свои пальцы.

Вообще-то, лучше бы тебе ничего не показывать. Я же забываю, где что. Амнезия на нервной почве. Что поделать, хозяин — никакой. Ты даже не получил имя. Если тебя спросят, где ты был, скажи — нигде. Не ошибешься.

Прибавь немного шаг, становится прохладно.

Тебе могу сказать. Я, правда, привязан, заколдован. Заморожен. Словно я житель осажденного города, тот, кто толкается, ходит от одной тени к другой, нервными пальцами, тайком, приклеивает жевательную резинку к внутренней поверхности письменного стола, втягивает голову в плечи, подумав о сюрреалистическом снайпере, залегшем за громоотводом и палящим по толпе, не глядя, как солнце.

Оттуда дует. Дунай глубокий и спокойный, как забвение. Зимы уже давно страдают одышкой, и на реке едва-едва схватывается хрупкая ледяная корочка. Только какая-нибудь пенопластовая глыба (словно обломок стихийных декораций) тонет в сумерках, словно белый, грязный тромб.

Когда-то лед сковывал реку, и крестьяне из Срема приезжали на больших санях, запряженных лошадьми с окровавленными мордами, по воде, как факиры и апостолы, с полученными в дар перстнями. Лед был очень прочный, нужны были долгие часы, чтобы разбить его ломом, и, например, под него затолкать человека, или вымыть руки, если по такому морозу так уж необходимо.

Нови-Сад, наши дни

КАТАЛОГ (Где что)

МАЛЕНЬКИЕ ЦВЕТЫ (1941) холст, масло, 33 х 24,5

АВТОПОРТРЕТЫ (1937,1938) хост, масло, 70 х 56 (I) 31 х 23 (II)

СТОЯЩИЙ СВЯТОЙ,

КОПИЯ ФРЕСКИ

из монастыря Сопочани (1936) картон, темпера, 47 х 30

ЛЕЖАЩАЯ ОБНАЖЕННАЯ НАТУРЩИЦА (1937) холст, масло, 70 х 90

ДВОРЕЦ ВАГНЕРА (?)

неизвестно

СУМЕРКИ В ПОРТУ НА ДУНАЕ (1940)

картон, масло, 47,8 х 62,3

НАБЕРЕЖНАЯ ДУНАЯ (?) неизвестно

УРОК. ОБНАЖЕННАЯ НАТУРА ПРИ ВЕЧЕРНЕМ ОСВЕЩЕНИИ (1934)

линогравюра, 14,5x10

ПАРИЖСКИЕ СЦЕНЫ (7) неизвестно

ЭТЮД К НЕИЗВЕСТНОЙ КАРТИНЕ С БОСНИЙСКИМ ПЕЙЗАЖЕМ

черная тушь, 34 х 20,8

НАТЮРМОРТ С РЫБАМИ (1936)

акварель, 30 х 40

ЭТЮД К НЕИЗВЕСТНОЙ КАРТИНЕ С БОСНИЙСКИМ ПЕЙЗАЖЕМ (II)

черная тушь, 12 х 9

GARAGE DE BATEAUX(1939) холст, масло, 60 х 93

НАТЮРМОРТ С ЧЕРЕПОМ И УТКОЙ (1936) акварель, 36,2 х 25,1

ПРАВАЯ ЛАДОНЬ уголь, 23,3 х 30

ЦИРК (1938) холст, масло, 66 х 55

МАСТЕРСКАЯ,

УЛИЦА ЛУИ БАРТУ, ПЯТЬ (7) неизвестно

ИДИЛЛИЧЕСКИЙ ПЕЙЗАЖ. ТЕАТРАЛЬНАЯ ДЕКОРАЦИЯ

НА ДЬЯВОЛЬСКОЙ МЕЛЬНИЦЕ, в Германии (1941) крафтовая бумага, темпера уничтожено во второй мировой войне

САРАЕВО — ДЬЯВОЛЬСКАЯ МЕЛЬНИЦА (?)

неизвестно

ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ (1935)

черная тушь, растушевка, 33,7x21

ВИНОГРАДНИК ЙОВАНОВИЧЕЙ В КАРЛОВЦАХ (1937)

холст, масло

картина сгорела в пожаре

ДУНАЙСКАЯ (?)

неизвестно

ЧЕРЕПА (1939)

холст, масло, 64,1 х 94,2

ДЕВОЧКА В САДУ (1939) бумага, масло, 46,5 х 35,5

ЗАПРЕТНЫЙ ГОРОД (?) фильм

ПУТЕВОДИТЕЛЬ (?) продолжение фильма

ЛИТЕРАТУРА

Todor Manojlovic: Izlozba и Paviljonu „Cvijete Zuzoric",

Nova smena, br. 7, Beograd, 1938, 444-446

Bosko Petrovic: О Bogdanu Suputu, Letopis Matice srpske, VI 1953,451-456

Miodrag B. Protic: Melanholicno osecanje sveta, Dnevnik,

1.10.1972.

Petar Curcic: Ponovno otkrivanje Bogdana Suputa, Dnevnik,

10.10.1972.

Vera Jovanovic: Slikar Bogdan Suput, Spomen-zbirka Pavla Beljanskog, Novi Sad; 1984.

Портрет художника в истории

Проза Ласло Блашковича представляет собой выразительный голос в новейшей сербской литературе. В нескольких романах, опубликованных с середины 90-х годов, Блашкович продемонстрировал незаурядную языковую изобретательность и красочное воображение, обращаясь также к элементам наследия модернизма и сюрреализма в сербской литературе. В этом смысле поэтика Блашковича весьма любопытна, так как он в своей прозе сочетает опыт позднего модернизма с моделью постмодернизма, унаследованной от Данило Киша (1935–1989).