Навь и Явь
Шрифт:
– Ах ты, хитрюга! И давно ты так ловчишь? Пускаешь мне пыль в глаза – мол, лучше сдохну с голоду, но покажу, какая я гордая! Я было поверила, забеспокоилась даже. А ты тут втихомолку наворачиваешь… Думала, отщипнёшь кусочек, чтобы никто не заметил в общей куче? Ты права, лепёшек я действительно не считаю. Но дом-то всё видит, глупенькая ты моя.
Довгирда порывисто отвернулась и закрыла лицо руками.
– Да ладно тебе. Кушай на здоровье. – Северга приблизилась к ней, встав у неё за спиной. – Заметь, это не я морю тебя голодом, это ты сама зачем-то передо мной представление разыгрываешь.
Её
Ночное разоблачение подействовало благотворно: на следующий день Довгирда неуверенно, как бы нехотя присоединилась к Северге за столом. Улучшение наблюдалось также и в разговорчивости: они даже перебросились несколькими словами.
– У тебя много книг, – заметила Довгирда. – Можно мне их читать, чтоб хоть как-то развеять скуку?
– Здесь всё к твоим услугам, – ответила Северга. – Ты, видимо, образованная девушка, любишь книжки… А у меня вот с детства науки как-то не пошли. Не сказать чтобы я была совсем тёмной, грамоте я обучена, да только применять её мне особо негде.
Она не спешила. На следующий день их разговор продлился почти час: Северга попросила Довгирду рассказать о прочитанном. У девушки оказалась потрясающая память, и она почти слово в слово передала содержание страниц из сборника летописей, на который пал её выбор. Закатное небо с огромной воронкой выглядело завораживающе и жутковато, и Довгирда залюбовалась им, стоя у окна. Решив не упускать такой красивой возможности, Северга склонилась и накрыла её губы своими. Поначалу эти мягкие, словно тёплый хлеб, губки раскрылись под её натиском, а в следующий миг Северга еле успела спасти свой язык от острых зубов красотки.
– А ты опасный зверёк, – засмеялась она, вдогонку успев шлёпнуть Довгирду по заду.
На следующий день дом доложил о приходе гостьи. Предварительно заперев девушку в комнате, Северга впустила посетительницу – величавую зрелую женщину, облачённую во всё чёрное. Откинув наголовье длинного плаща, отделанного по краям золотой каймой, гостья открыла строго и гладко причёсанную голову: золотой узел кос отягощал ей затылок, а на висках это золото смешивалось с серебром. Морозно-голубые, глубоко посаженные глаза, чёткие брови с серьёзной складочкой, сурово сжатый тонкий рот, безупречно правильный нос с хищными ноздрями, страстная ямочка на крупноватом для женщины подбородке – всё это выдавало в ней железную волю и привычку к властности, сдерживаемую новыми печальными обстоятельствами.
– Я проделала нелёгкий и опасный путь к твоему дому, но я нашла тебя, – проговорила незнакомка. – Мне известно, что здесь находится моя дочь Довгирда.
– Госпожа казначей? – Северга озадаченно выгнула бровь. – Это то, о чём я подумала? Ты
в своей прежней должности?– Да, ты не ошиблась, – кивнула гостья. – Я свободна и вернулась к работе. И выражаю признательность за то, что ваши воины не подвергли город разграблению и сожжению.
– А смысл нам бесчинствовать на новоприобретённой земле? Чтобы потом всё самим восстанавливать? – хмыкнула Северга. – Что ж, я рада, что ты проявила разумность. Было бы жаль оставлять твою прекрасную дочурку сиротой.
Яктора при этих словах осталась неподвижна, только глаза оживились и напряжённо сверкнули.
– Зачем ты забрала мою девочку? Что ты с нею сделала? Да, вы – завоеватели, но это не значит, что вам можно всё! – Сдержанная горечь и негодование звенели в её голосе, холодные ясные глаза затуманились гневом, кулаки стиснулись… Казалось, ещё чуть-чуть – и гостья ударит Севергу.
– Вам было предложено присоединиться к нам миром. Вы выбрали путь обречённого на поражение сопротивления, – холодно отчеканила Северга. – А твоя дочь в тепле и сытости, читает книжки и спит до полудня.
– Прошу тебя, верни её. Я могу заплатить выкуп, у меня достаточно денег! Умоляю, только отпусти!
Да, не любила эта женщина просить, и в этом Северга находила её сходство с собою. Даже в словах мольбы звенела ледяная сталь привыкшего приказывать голоса. Однако, едва вымолвив это, мать Довгирды пошатнулась: на её пальцах, судорожно скользнувших под плащ, влажно заблестели алые пятна. Рана была, судя по всему, совсем свежей. Заткнув её новым куском хмари, Яктора вновь подняла на хозяйку дома тяжёлый, замутнённый болью взгляд.
– Да, похоже, твой путь действительно был нелёгок, – проговорила Северга. – Мне по душе твоя стойкость. Где-то у меня было одно снадобье, которое снимает любую боль…
У неё ещё сохранилась баночка мази из желтков яиц драмауков. Вручив её гостье, она сказала:
– Хорошо, я отдам тебе твою дочь, но только после того как она разделит со мною ложе. А ты будешь спать в соседней комнате, не мешая нашим утехам.
– Ты чудовище, – прошипела казначейша, отшвырнув банку. – Не нужно мне твоих снадобий! Отдай мою дочь, или…
– Или – что? – Северга склонилась над осевшей на пол женщиной. – Сдаётся мне, ты не в том положении, чтобы ставить условия.
Несмотря на болезненную рану и кровопотерю, у Якторы достало сил проследовать за ней к комнате Довгирды. Едва дверь открылась, мать и дочь бросились навстречу друг другу, но Северга воскликнула:
– Дом, решётка!
В дверном проёме с лязгом упала решётка, по одну сторону которой оказалась Довгирда с Севергой, а по другую – Яктора.
– Матушка, ты жива! Тебя отпустили из темницы? – радовалась девушка даже вопреки разделившей их преграде. – И госпожу градоначальницу тоже?
– Да, дитя моё, пришлось принять новую власть, – ответила мать. – Прежде всего я думала о тебе… Сама я не боюсь смерти, меня волнует только твоя судьба. Всё хорошо, скоро мы с тобой пойдём домой… только потерпи чуть-чуть.
Довгирда тянула к ней руку сквозь ячейку решётки, но Яктора отдалялась, не сводя с неё печального и усталого взгляда.