Наваждение Люмаса

Здесь книга обрывалась — в этом месте должна была быть та самая вырванная страница. Я никак не могла оторвать взгляда от единственного предложения на странице 133 — следующей после той, которой не хватало.

Итак, морозной ноябрьской ночью я возвращался домой, и каждый след, оставляемый мною на снегу, становился свидетельством моего приближения к полному краху, к забвению, которое ждало меня впереди.

И что мне теперь делать? Осталась всего одна глава — она начинается на странице 135. Прочитать ее, несмотря на то что я так и не узнала, что произошло между мистером Yи ярмарочным доктором — а ведь это, возможно, была ключевая сцена романа! Или… что? Какие у меня еще есть варианты? Я ведь не могу пойти завтра в книжный и купить себе новый экземпляр или просто прочитать там недостающую страницу. Эта книга не значится не только ни в одной библиотеке мира — ее нет даже у коллекционеров редких рукописей. Страница утеряна навсегда? И какого все-таки черта кому-то пришло в голову ее вырывать?!

Глава седьмая

Утро понедельника. Небо — цвета печальных свадеб. Я шла в университет, хотя ни секунды не сомневалась, что он до сих пор закрыт. Но, может, хотя бы отопление включено. И если наше здание еще не обрушилось, в нем наверняка будет бесплатный чай и кофе. А правда, интересно, нашему зданию ничего не грозит? Надеюсь, что нет, потому что мне необходимо попытаться проникнуть в компьютер Берлема. Он единственный известный мне человек, который хоть раз в жизни видел «Наваждение», и, возможно, что-нибудь в его компьютере подскажет мне, откуда взялся его экземпляр или к кому мне следует обратиться, чтобы прочитать отсутствующую страницу. Вчера я все-таки не стала читать последнюю главу. Без вырванной страницы читать дальше казалось неправильным. Вместо этого я послушала Девятую симфонию Бетховена на айподе и сделала кое-какие выписки из той части книги, которую успела прочесть. Спать я легла только в три часа ночи, поэтому теперь все никак не могла проснуться.

Раньше я еще никогда не ходила до университета пешком — и даже дорогу толком не знала. Помнила только, что нужно все время карабкаться немного вверх. Повторять путь, каким я возвращалась домой в пятницу, мне не хотелось, потому что правильная дорога наверняка намного короче. Мне не пришло в голову ничего лучше, чем подойти к павильону туристической информации у здания собора. В павильоне почти никого не было — только женщина с седыми кудряшками и очками в тонкой проволочной оправе. Она деловито расставляла на полке кружки с видами собора, и мне пришлось подождать несколько секунд, прежде чем она обратила на меня внимание. Оказалось, что у них есть бесплатная карта пешеходных дорог города, женщина вручила мне ее, и я двинулась дальше согласно ее объяснениям — вдоль стены собора до указателя «Северный вход». Дальше я по указателю прошла мимо ряда жилых домов и шумного мельничного колеса напротив паба, где карта велела мне повернуть налево и затем направо. Потом перебралась через мост и двинулась в гору мимо зарослей чего-то похожего на крапиву, пока не оказалась на тропе, ведущей через туннель под железнодорожным перегоном — странное цилиндрическое пространство с гладкими, изрисованными граффити стенами и круглыми оранжевыми лампами, которые зажигаются, когда под ними проходишь (по крайней мере, я сделала такое предположение — но, возможно, они включаются и выключаются по желанию местных призраков, или же просто-напросто неисправны). Прошла по опушке заброшенного пригородного парка — в местах вроде этого мальчишки играют в футбол и по воскресеньям дерутся собаки, — а потом вниз по переулку, через проспект, мимо парикмахерской и вглубь жилого массива. Думаю, здесь живут студенты, хотя вообще-то в таком квартале можно поселиться только на пенсии или если по какой-нибудь причине махнул рукой на жизнь. Поднимаясь по холму, я видела вокруг одни лишь маленькие домики кремового цвета, окруженные садами, — ни тебе граффити, ни детских площадок, ни магазинов, ни пабов. Мне кажется, такая тишина и безжизненность должны наступить перед самым концом света.

В дни вроде этого я не боюсь смерти — да и боли. Не знаю, в усталости ли дело, или в книге, или даже в проклятии, но в этот день, шагая по жилому кварталу, я чувствовала себя так, будто каждый атом моего тела вот-вот расщепится — и тогда начнется цепная реакция, энергии которой хватит, чтобы добросить меня до любых мыслимых границ. Я шла и изо всех сил желала жестокости: жить, умереть — просто ради того, чтобы это испытать. Я вдруг распалилась настолько, что захотелось отыметь весь мир — или, наоборот, отдаться всему миру. Да, я хочу быть пронзенной шрапнелью. Хочу увидеть собственную кровь. Хочу умереть вместе со всеми: вот он, верх сплоченности, вспышка в самом конце света. Я буду тобой, ты будешь нами, мы пребудем вовек. Разрушительная волновая функция жестокости. В дни вроде этого я думаю, что проклята, и все повторяю про себя: сейчас же, сейчас же, сейчас же. Мне нужна эта страница.

Вскоре я обнаружила начало дорожки, ведущей к университетскому городку. Ржавые ворота не дают велосипедистам промчаться прямиком вверх не останавливаясь — впрочем, не так уж много найдется желающих мчаться прямиком вверх, уклон тут не меньше сорока пяти градусов. Я устала, но все равно у меня вдруг возникло желание пуститься бегом — просто для того, чтобы изгнать это состояние разгона из своей системы. Но я не побежала. Я прошла через двое ворот и мимо клочка зелени слева — тонкие пальцы зимних деревьев укрывали меня от бледного неба. Я почти добралась до вершины холма, и тут начало слегка моросить, а вдали показалась желтая строительная техника, копошащаяся у рухнувшего здания Ньютона подобно игрушечным машинкам в песочнице на детской площадке. Я подошла к своему зданию, и безумное чувство начало понемногу рассеиваться. Оказывается, на дорогу у меня ушло больше получаса. Было бы здорово забрать машину и вернуться домой на ней, но бак, который я планировала заполнить на обратном пути в пятницу, так и остался пустым, а теперь я уже не могла позволить себе платить за бензин.

Здание английского и американского факультетов стояло на месте, и дверь была не заперта — значит, кто-то там был. Можете не сомневаться, здесь всегда кто-нибудь есть. Даже по воскресеньям редко приходится открывать замок самой, хотя однажды я все-таки это сделала — когда явилась сюда наутро после Рождества. Несмотря на то что и на этот раз меня кто-то опередил, проходя по длинному университетскому коридору я не ощущала ничьего присутствия. Нет-нет, гудение электроприборов я слышала, и монотонный стрекот дешевой клавиатуры под чьими-то утомленными пальцами. Но вот чьего-либо присутствия я не ощущала. Я направилась прямиком к своему кабинету и там обнаружила, что отопление работает, хотя после прогулки по холму мне и без того было довольно жарко. Я подошла к окну, чтобы его открыть, и увидела, что дождь забрызгал стекла не абы как, а узорами: ломаные диагональные линии казались намеренно кем-то расчерченными — и это напомнило мне фотографии, сделанные в ускорителе частиц. Я включила компьютер и поднялась на второй этаж узнать, нет ли для меня почты.

Мэри разговаривала с секретаршей Ивонной.

— Думаю, большинство людей не проверяет электронную почту из дома, — говорила Ивонна. — Ну, то есть раз в пятницу говорили, что закроют университет на неделю, вряд ли кто-нибудь явится сюда раньше следующего понедельника. Может, кто и заскочит в пятницу — из любопытства. К тому же преподаватели вообще редко заглядывают сюда в каникулы.

Раньше отделением руководил старший профессорский состав, который самостоятельно распределял руководящие функции. Теперь же, как и в большинстве других отделений университета, для управления бюджетом наняли специального человека. Мэри каким-то образом научилась изображать из себя научного работника — очевидно, полагала, что так мы станем ей больше доверять. Но на самом-то деле она мало смыслит в научной и преподавательской деятельности, и я часто слышу, как Ивонна просвещает ее на тему обычного поведения университетских сотрудников.

Мэри выглядела взбешенной.

— И кто же пришел?

— Макс пришел. А, Эриел, привет. Эриел вот пришла.

Мы с Мэри обе знаем, что мое здесь присутствие никому не приносит никакой пользы. В следующем семестре у меня только один вечерний курс — и все. На мне не лежит никаких административных обязанностей, и я не состою ни в одном комитете. Я всего лишь аспирантка, к тому ж теперь еще и лишившаяся научного руководителя. Поэтому я очень удивилась, когда Мэри посмотрела на меня так, словно именно со мной-то ей и надо поговорить.

— А, Эриел, — сказала она. — Зайдите ко мне на минутку.

Она прошла мимо меня, вышла в коридор и свернула за угол — к своему кабинету. Я потащилась за ней. Она отперла дверь и придержала ее, пропуская меня вперед. Кажется, раньше я еще никогда не была у нее в кабинете. Тут стояло два кресла, которые называются «повышенной комфортности», и между ними — светлый кофейный столик. Я села в одно из кресел, Мэри — в другое. Хорошо, что миновали те времена, когда на начальника следовало смотреть через письменный стол. С компьютерами это все равно не получилось бы: теперь на работе все смотрят в экран.

Мэри молчала.

— Как выходные? — спросила я.

— Что? Ах да, спасибо. Итак. — И она снова замолчала, но я предположила, что она собирается сказать то, что собиралась, поэтому больше не предпринимала попыток начать светскую беседу.

— Итак, — повторила она. — Вы ведь теперь работаете одна в довольно большом кабинете?

Черт. Я знала, что это рано или поздно произойдет.

— Это кабинет Сола Берлема, — говорю я. — У меня там вообще-то только угол.

Я соврала. Берлем не появлялся уже несколько месяцев, и я убрала его вещи со стола, перенесла его компьютер на журнальный столик и выстроила себе просторное Г-образное сооружение из двух наших столов. Я заставила все полки своими книгами — на случай, если вдруг придется срочно менять квартиру, — и вообще обжила комнату как могла: повсюду грязные чашки из-под кофе и бесконечные записи по моей работе. Еще у меня там есть целый ящик вещей, которые, как мне кажется, когда-нибудь могут очень пригодиться. Три маленьких плитки горького шоколада, крестовая отвертка, плоская отвертка, набор отверточных насадок, гаечный ключ, бинокль, несколько непонятных железяк, пластиковые пакеты и, что ужаснее всего, вибратор, который Патрик прислал мне с интернет-доставкой в качестве «рискованного подарка».