Наваждение

Спустя еще время Егорке казалось, что он уже на небесах.

– Я хочу увидеть его! – твердила Фаня. – Я увижу его и пойму…

– Да что ты поймешь?! – недоумевала Софи. Слово «понять» казалось ей вообще к Фане неприменимым. – Это же глупо, прятаться от всех и самой являться к отцу Андрею… Он, наверное, просто обязан будет доложить по вашему церковному ведомству…

– Андрей никому ничего не доложит, – твердо сказала Фаня. – Не такой он человек… Да мне и являться ему не обязательно. Просто взглянуть… Приду в собор, когда он проповедь читает, и постою в уголке…

– Час от часу не легче, – вздохнула Софи. – А если он тебя узнает? Каково ему-то будет, об этом подумала? И… слушай, Фаня… если тебе так уж надо в прошлое сунуться, может, тебе лучше с твоим бывшим любовником повидаться, этим… как его… ну, в общем, урядником?

– Нет, – грустно покачала головой Фаня. – Андрей мой венчанный муж. Мы с ним обеты давали. Я перед ним кругом виновата. А Карпуша… что ж… у него возможность была… тогда и потом… восемь лет долго текли. И… не мне, Софья Павловна, судить кого бы то ни было, но видеть я его не хочу.

Софи и Фаня пришли в собор к полудню, к окончанию литургии. Несмотря на яркий солнечный день, в соборе было полутемно, а может, так показалось по контрасту. Под темными платками лица обеих женщин можно было разглядеть с большим трудом.

Отец Андрей поздравил причастившихся (Фаня тут же начала тихо плакать – как беглянка из монастыря, она не могла идти к причастию не только в соборе, но и вообще где бы то ни было). Потом началась проповедь. Во время службы читали из четвертой главы от Иоанна об Иисусе и самарянке у колодца. О духовной воде познания Бога и Истины, которая навсегда утоляет жажду и сама делается источником, текущим в вечность, и начал говорить отец Андрей.

После вдруг от удивления учеников, что Спаситель разговаривал с женщиной, перешел к браку и любви. Прихожане, из тех, кто остался слушать, оживились. Именно за эти вот неожиданности и ценили владыку Андрея. Те, кто более всего ценил канон и стабильность, ходили в Покровскую церковь, к отцу Михаилу.

«Сказать человеку: я тебя люблю! – то же самое, что сказать ему: ты никогда не умрешь!.. И это правда по отношению к Богу, это правда по отношению к человеку. Когда мы говорим о любви, мы говорим об очень сложном чувстве и состоянии, но в конечном итоге любовь, как мы ее видим в Боге, во Христе, это то состояние души, то отношение к другому, при котором человек забывает себя до конца и помнит только любимого; состояние, при котором человек для себя, субъективно, перестает существовать, он существует только потому, что он любим и утвержден другим – человеком, Богом…

Свобода, послушание, взаимная внимательность в конечном итоге восходят к своему первоисточнику – будь то в браке, будь то в монашестве. Это способность, но это также и подвиг, когда мы сами себе говорим: Отойди от меня, сатана, сойди с пути! Я не хочу уже прислушиваться к себе, я хочу всецело вслушиваться в другого человека, всецело вслушиваться в Бога…

И слово о целомудрии… Его нельзя достичь одной сдержанностью или дисциплиной плоти. Или даже дисциплиной воображения. Можно достичь его только тогда, когда мы на другого смотрим и верой и любовью прозреваем в нем человека пусть земного и грешного, но возлюбленного Богом, сотворенного для вечной жизни, искупленного страстями Христа, которого нам Бог поручил, чтобы мы открыли ему путь вечной жизни. Это отношение не только физическое, но духовное. И вечная жизнь, о которой тут идет речь, находится не в противоречии с жизнью земной, но жизни, где все земное и тленное, через благодать, через приобщение Божественности, усилиями двоих, и при помощи Бога, получает измерение вечности…»

Проповедь закончилась. Огласили праздники и службы на следующую седмицу. По круглому лицу Фани текли прозрачные слезы. Софи, которая обычно не испытывала при посещении церкви никаких чувств, тоже ощущала себя неожиданно затронутой и впечатленной словами отца Андрея.

– Он понял… Он почувствовал… – шептала Фаня.

– Чувствительно владыка говорит, хоть и годами молод, – шамкая беззубым ртом, подтвердила стоявшая рядом и опиравшаяся на клюку ветхая старушка. – Знала б, о чем сегодня говорить будет, палкой бы внука с невесткой в собор пригнала. А то ведь собачатся меж собой круглый год, ироды, покою в дому нету… Послушали бы, как их сам Бог друг другу поручил для введения в жизнь вечную, может, и просветлело бы в них чего…

– Он простил меня, – утирая слезы, с торжеством сказала Фаня уже на дороге в Светлозерье. – Я грешница во всем, а он – простил…

– Да ты не поняла. Мне показалось, что он, наоборот, себя винит… – задумчиво сказала Софи. – Что не оценил тебя когда-то, не увидел в тебе этого вот земного, от которого в вечность дорога идет. Не тебя, себя ему прощать…

– Ему себя прощать не надо. Это – наперекрест. А у Бога – обоим прощения молить, – спокойно и уверенно сказала Фаня. – Об этом Андрей и говорил сегодня.

– Ты права, – подумав, согласилась Софи. – Я ошиблась, а ты – права. Каждый прощает не себя, а другого. И это – благо. Именно об этом.

– Правду ли говорят, что вы, Софи, ребенка на тракте подобрали?

Машенька Опалинская тяжело опиралась на трость. То ли и вправду ей было трудно стоять, то ли все – от нервов. Разговоры с Софи оставались для нее нелегкими, это просто было заметить.

– И не говорите! – сквозь зубы отозвалась Софи. – Пожалела, называется, сиротку. А она все ноет и ноет. Я уж едва с ума не сошла… Как внизу, в зале стукнет что – так она сразу просыпается и орать…

– Да и дело ли, чтобы ребенок в трактире жил? – поддакнула Мария Ивановна, отводя глаза.

– А вы никак предложить мне что-то хотите, Машенька? – с надеждой ухватилась Софи.

– Д-да… Я вот что… Пусть бы она пока у нас, у меня пожила, пока с нею решится. Маленьких детей у нас в дому нету, а я… мне и не в тягость…

– Правда? – нешуточно обрадовалась Софи. – Да вы бы меня так обязали! Давайте я ее сама к вам хоть когда привезу!

– Не надо! – поспешно сказала Мария Ивановна. – Я, как комнату для девочки подготовят, так Неонилу в «Калифорнию» пришлю…

– Отлично! – улыбнулась Софи. – Прямо камень с души. Если вам и вправду не в тягость, пусть поживет у вас до отъезда…

«Отъезда – куда? – хотела было спросить Марья Ивановна. – Неужто Софи уж решила везти ненужного и даже явно неприятного ей ребенка – в Петербург? Из каких это интересов?»

Однако, вслух Машенька ничего не спросила. А не то вдруг взбалмошная Софи передумает и не отдаст девочку?

– Документов у тебя никаких нет, но тут Надя с Ипполитом обещали помочь, – сказала Софи, с удивлением и легкой насмешкой ловя обожающие взгляды, которые молчаливый Егорка кидал на собирающую на стол Фаня. – Билет на поезд мы тебе купим, и семь с полтиной от твоего имени в монастырь матушке перешлем, чтобы, если что, лишних разговоров и сложностей не было.

– Софья Павловна, голубушка! Богу за вас молить… – Фаня прикусила язык, сообразив, что Богу, как она его понимала, вряд ли нынче угодны ее молитвы. – Я отработаю! – твердо сказала она. – Все отработаю до копейки.

– Пустое, Фаня, – поморщилась Софи. – После разберем… Путешествовать тебе лучше всего монашкой. Якобы едешь в столицу милостыню на сибирский храм собирать, или еще чего-нибудь в этом роде придумаешь. К монашкам никто не цепляется. В Петербурге пойдешь вот по этому адресу. Я тебе письмо напишу, его передашь. Там – только не удивляйся – Варвара, остяка Алеши младшая дочь. Помнишь ее?