Навеки твоя Эмбер. Том 2
Шрифт:
– О, как я презираю вас… – произнесла она тихо. – Когда-нибудь я заставлю вас заплатить за все, что вы причинили мне. Наступит день, и, клянусь, я убью вас…
Рэдклифф посмотрел на нее с отвращением и презрением.
– Женщина, изрыгающая угрозы, подобна собаке-пустолайке, у меня не больше уважения к такой женщине, чем к собаке.
Тут послышался стук в дверь. Поколебавшись мгновение, граф обернулся:
– Войдите!
Это пришла хозяйка гостиницы, веселая, розовощекая, улыбающаяся. Она принесла скатерть, салфетки, кружки и столовые приборы. Следом за ней вошла тринадцатилетняя девочка, держа в руках большой поднос, уставленный аппетитным угощением, за девочкой шествовал ее
– Ну как? – оживленно спросила она. – Мадам стало лучше? Я очень рада. Заверяю вас, что ужин получился отменный, мне хотелось бы, чтобы он вам понравился! – Она обменялась с Эмбер дружеской улыбкой, очевидно стараясь показать, что вполне понимает, каково бывает молодой женщине при первой беременности. Эмбер же, у которой лицо еще горело от пощечины, заставила себя улыбнуться в ответ.
Глава сорок третья
Лайм-парку было более ста лет, его создали еще до раскола католической церкви, когда Мортимеры находились в зените славы, – поэтическая красота замка выражала их власть и горделивость. Бледно-серый камень, вишневый цвет кирпича, огромное количество прямоугольных окон, симметрично расположенных по всему периметру здания, – все это придавало замку несказанную элегантность и благородство. Замок был четырехэтажным, над красной покатой крышей высились три башни-мансарды, многочисленные печные трубы уходили ввысь, словно трубы органа, круглые эркеры гармонично разделяли фасад на три части. Выложенная кирпичом терраса, длиной более двухсот футов, выходила на ухоженный сад в итальянском стиле, который ступенями уходил вниз. Вообще замок резко контрастировал с городским домом Рэдклиффа, он был тщательнейшим образом ухожен – каждый куст, фонтан, каждая каменная ваза являли собой совершенство.
Вереница карет проезжала по кругу перед домом на расстоянии нескольких сотен футов и подъезжала к заднему дворику, где фонтаны выбрасывали в небо высокие струи воды. Немного дальше к западу можно было видеть большую кирпичную голубятню в нормандском стиле и пруд. В северной части располагались конюшни и каретные – красивые здания из кирпича вишневого цвета с отделкой из серебристого дуба. Широкая двойная лестница вела на второй этаж, к вестибюлю. Первая карета остановилась как раз у подножья этой лестницы.
Его светлость вышел из кареты и галантно предложил руку своей жене. Эмбер, теперь развязанная и полностью пришедшая в себя после воздействия зелья, ступила на землю. Она была сердита и совершенно игнорировала графа, будто его тут и не было, но она успела оглядеть замок с восхищением и интересом. Тут из дома выбежала какая-то молодая женщина, она пролетела вниз по ступенькам и направилась к приехавшим. Бросив быстрый застенчивый взгляд на Эмбер, она присела в глубоком почтительном реверансе перед Рэдклиффом.
– О ваша светлость! – воскликнула она, поднимаясь. – Мы не ожидали вас, и Филип уехал на охоту с сэром Робертом! Не знаю, когда он вернется!
Эмбер поняла, что это, должно быть, Дженнифер, шестнадцатилетняя невестка его светлости, хотя Рэдклифф лишь упоминал ее имя. Девушка оказалась стройной, с простым лицом, светловолосой, но некоторые пряди уже начали темнеть. Она совершенно очевидно была испугана посещением великосветских гостей.
«Господи Боже мой! – с раздражением подумала Эмбер. – Так вот что делает с человеком жизнь в деревне!»
Она совсем позабыла, что сама большую часть жизни провела в деревне.
Рэдклифф был сама любезность.
– Не тревожьтесь, моя дорогая. Мы приехали неожиданно,
у нас просто не было времени послать записку. Мадам… – он обернулся к Эмбер, – это жена моего сына, Дженнифер, о которой я рассказывал вам. Дженнифер, позвольте представить вам ее светлость!Дженни бросила на Эмбер еще один мимолетный взгляд и сделала реверанс. Потом женщины, по обычаю, обнялись и поцеловались, и Эмбер почувствовала, что руки девушки были холодными и она дрожала.
– Во время поездки ее светлости стало нехорошо, – сказал Рэдклифф, и при этих словах Эмбер возмущенно взглянула на него. – Полагаю, она хотела бы отдохнуть с дороги. Мои комнаты готовы?
– О да, ваша светлость. Они всегда готовы.
Эмбер нисколько не устала и не хотела отдыхать.
Она хотела осмотреть дом, сады и конюшни, обследовать оранжерею и теплицу, но вместо этого она последовала за графом наверх, прошла по длинной веренице комнат, которые шли на северо-запад от галереи.
– Я не устала! – вскричала Эмбер и вызывающе взглянула на графа. – И сколько же времени мне предстоит провести здесь под арестом?
– Пока вы не перестанете сердиться, мадам. Ваше мнение обо мне нимало не интересует меня, но я не допущу, чтобы мой сын или слуги увидели, что моя жена ведет себя как злобная шлюха. Вы сами сделали свой выбор.
Эмбер тяжко вздохнула:
– Ну что ж, ладно. Думаю, мне никогда никого не удастся убедить, что вы мне нравитесь, но я постараюсь переносить ваше присутствие со всей вежливостью, на какую способна.
Филип вернулся к ужину, тогда Эмбер и познакомилась с ним. Это был обыкновенный молодой человек двадцати четырех лет, здоровый, всем довольный и бесхитростный. Одет Филип был небрежно, манеры – самые заурядные, а его интеллектуальные запросы сводились к коневодству и петушиным боям. «Слава тебе, Господи, – подумала Эмбер, увидев его в первый раз, – он вовсе не похож на своего отца!». К ее удивлению, несмотря на все несходство отца и сына, Рэдклифф был глубоко привязан к парню. Привязанность – качество, которого она никак не могла ожидать от холодного, высокомерного и одинокого старика.
Несколько дней подряд Эмбер исследовала Лайм-парк.
В замке был не один десяток комнат, и все стояли набитые мебелью, картинами и другими предметами со всех частей света, – все они, благодаря особой «алхимии» Рэдклиффа, превосходно гармонировали друг с другом. Итальянский сад занимал огромную площадь, он располагался большими террасами с южной и восточной сторон дома, которые соединялись между собой мраморными ступенями и широкими дорожками, покрытыми гравием. В парке были длинные тенистые аллеи из кипарисов и можжевельника, дорожки, обсаженные лимонными деревьями с ярко-зелеными листьями; в каменных вазах росли цветы. Такие вазы стояли на площадках лестниц или вдоль балюстрад. Ни одного поломанного дерева, ни малейшего сорняка не было видно в парке. Даже конюшни находились в безукоризненном состоянии: снаружи – свежепобелены, изнутри – выложены голландской кафельной плиткой. Кроме того, в парке были теплицы, оранжереи и хорошенький летний домик.
Не удивительно, подумала Эмбер, что он в долгах. Но теперь, когда она увидела, на что именно пошли ее деньги, раздражение стало проходить, ибо она рассматривала окружающее ее великолепие оценивающим критическим взглядом хозяйки. Чего бы ни коснулся ее взгляд, все подвергалось мгновенной оценке – что следует сохранить, а что продать, когда придет время. Ибо ничто не должно быть скрыто в деревенской глуши, там, где никто не сможет это увидеть и этим восхититься. Эти великолепные вещи так и просятся в Лондон, – возможно, в апартаменты Уайтхолла или в один из новых шикарных домов на Сент-Джеймской площади или Пикадилли.