Навои

Арсланкул вошел в чистый двор с айваном, примыкавшим к крепкому, ладно построенному дому. Старик втянув голову в худые плечи, молчаливо перебирал четки; седая, гладко причесанная старуха с румяным лицом, засучив рукава, готовила тесто для вечерних лепешек. Юноша присел на край айвана. С соседнего двора слышалось неприятное, режущее уши жужжание прялок. Арсланкул нервно сказал:

— Куда бежать от этих прях?

— Светик, что им не работать, что ли? Разве ты только теперь их услышал? — возразила старуха.

— Пусть каждый прядет у себя дома.

— Когда прядешь с другими вместе, не соскучишься. Следишь друг за другом и работаешь, как див. Посмотри на меня, упрямый козел! — крикнула старуха, толкая Арсланкула концом скалки.

Парень повернулся и посмотрел в маленькие беспокойные глаза старухи.

— Придумай какой-нибудь предлог и пойди к ним или погляди через дувал, [87] — с улыбкой продолжала старуха, ловко разрывая руками тесто. — Сегодня там две новые девушки. Месяц разбился и упал на землю. Какие глаза, какие брови! Под стать сыну любого бека.

87

Д у в а л — глинобитный забор.

— Не нужны мне эти красавицы, — отвернулся от нее парень.

— Выбери которую-нибудь, завтра же сватать пойду.

— Тысячу раз говорил тебе — буду жить бобылем.

— Не обманывай себя пустыми мечтами. Довольно гы горевал по той степной девушке. Ну-ка, подымайся! — решительно приказала старуха.

Арсланкул, продолжая сидеть, грустно проговорил:

— Человек любит один раз в жизни.

— Хоть глазком взгляни. Если ты настоящий парень, если у тебя есть хоть немного жару в сердце, — сейчас же упадешь в ноги, будешь молить: просватай!

Арсланкул сердито поднялся и подошел к дувалу. Печально склонив свое могучее тело, ой оперся о низенькую, осыпавшуюся сверху стену, разделявшую дворы.

На большой террасе он увидел соседку, крепкую, ворчливую женщину, двух ее миловидных дочерей и несколько пухленьких соседских девушек. Арсланкул принялся искать среди них красавиц, о которых говорила его тетка. Девушки в платьях из маты и коротких пестрядевых безрукавках без устали вертели колеса прялок. Не отрываясь от работы, они оживленно болтали и смеялись. Перед каждой лежали кучи ваты и увитые нитками веретена. Одну из незнакомых девушек можно было хорошо разглядеть. Ее белое, несколько полное лицо, смеющиеся коралловые губы, иссиня черные, вьющиеся на висках волосы, высокая грудь, мерно вздымавшаяся в такт движениям руки, действительно были привлекательны. Вторая красавица, которая сидела за столом, Арсланкулу не была видна.

Старик спустился во двор и совершил омовение. Выходя на улицу, чтобы отправиться на послеполуденную молитву, он взглянул на Арсланкула из-под густых бровей, погладил длинную бороду и покачал головой. На его серьезном, покрытом глубокими морщинами лице заиграла улыбка. Заметив его, Арсланкул лукаво прищурил глаза и крикнул:

— Эй, дядюшка, пожалуйте сюда, в цветник!

Старик, постукивая палкой, подошел к Арсланкулу.

— В моей жизни уже наступила осень, голубчик. А ты что же, выбрал себе розу? — спросил он, открывая в улыбке редкие зубы».

Арсланкул глубоко вздохнул и безнадежно махнул рукой.

— Огорчаешь ты тетку. Ей, бедной, хочется погулять на свадьбе.

— Горе у меня в сердце, дядюшка.

— Напрасно ты горюешь, — продолжал старик, по нижа я голос. — Я в молодые годы был соколом в таких делах. Другие поют соловьями над розой, а я сорву розу да и бежать. А время-то какое было! На престоле сидел Шахрух-мирза — благочестивый султан, блюститель закона. А теперешний, Хусейн Байкара, широко раскрыл ворота для всяких любовных утех.

Арсланкул ничего не ответил.

— Сердце молодца — повелитель. Я тебя не неволю, мой свет, — сказал старик, направляясь к воротам.

Жужжание прялок умолкло. Девушки, словно дети, выпущенные из школы, шумно поднялись с места. Они торопливо сложили в мешочки нитки и веретена и спустились во двор. Одни секретничали о чем-то, другие играли на чанге. Арсланкул, чтобы не смутить их, отошел от дувала. В воздухе зазвучала песня о разлуке, так соответствовавшая настроению Арсланкула:

Где тополь мой? О, горе мне! Я с нежным станом разлучен. —С моим смеющимся цветном, с моим тюльпаном разлучен.Нет песен! С гурией моей я злым обманом разлучен.Поет ли соловей, когда он с гюлистаном [88] разлучен?И молкнет попугаи, с родным шекеристаном разлучен.О горе! Сквозь мои глаза частицы сердца потекли.Росой кровавых слез моих окроплена вся грудь земли.И над землею — мой посев: тюльпаны красные взошли.

88

Гюлистан — цветник, райский сад.

Ты плачешь! Можно ль не рыдать, когда любимый твой вдали?Как прах с душой, так я с тобой судьбы обманом разлученНет кубка единенья мне! Навек лишен я встречи с нейЯ влагой жизни огорчен — вином своих печальных днейНе яд ли горя в то вино примешан милою моей?Разлука горше смерти мне! О рок, срази меня скорей,Но да не буду я с ее желанным станом разлучен!Разлука, сердца моего шипами больше не терзай:Я сто мучений претерпел, я полон скорбью через край!О сердце! Больше претерпи, но милую не забывай!Что мне десятки тысяч дней?! Пусть я погибну невзначай,Но только да не буду я с моим тюльпаном разлучен! [89]

89

Этот мухаммас перевел Н. Лебедев

Старуха разостлала дастархан. Она принесла мучную похлебку в цветных глиняных чашках и, еще не успев сесть, спросила:

— Ну что, правду я сказала? Девушки красивы, как месяц, да?

— Если скажете «как дочери пери», и то не ошибетесь, — ответил юноша.

— Да буду я жертвой за тебя! Выпустить из рук таких девушек — все равно, что упустить птицу счастья, когда она сядет тебе на голову. Это было бы неблагодарностью. К которой из них более склонно твое сердце? К той, белой и гладкой, как яйцо, или к другой, золотистой, как пшеница, стройной, как молодой побег? Сказать по правде, я и сама теряюсь: мое сердце тянется то к одной, то к другой. Выбирай сам.

Арсланкул положил ложку и молча поглядел в лицо тетке.

— Ну, чего уставился? Говори, успокой мое сердце.

— Тетушка, во всяком деле следует потерпеть я подождать, — мягко ответил Арсланкул чтобы но огорчать старуху. — Подумаем. За два-три дня никто их не унесет.

Ах, сынок, все — терпение да ожидание в мире досталось тебе на долю. — Обиженная старуха больше не раскрывала рта.

На следующий день Арсланкул в первый раз надел новые сапоги и шелковый халат, которым месяца два тому назад его наградил в числе прочих гостей Навои на пиру в честь мастеров и простых строителей. Принарядившись, юноша вышел на улицу. Он хотел разыскать своих приятелей, но потом раздумал: «Обязательно потащат в кабак».

Любуясь законченными и недостроенными домами, двухэтажными легкими зданиями и садами, которые тянулись вдоль длинного широкого хийябана, Арсланкул медленно шел по дороге, устланной золотым ковром облетевших листьев. Немного погуляв, юноша направился в медресе Шахруха: он давно уже не видел Султанмурада.

Темная, как всегда, комната в пасмурный день казалась еще мрачнее. Арсланкул увидел, что Султанмурад, окруженный книгами, лежит на подушках, словно больной.

— Ай-ай, что случилось, господин? — взволнованно спросил Арсланкул, присаживаясь возле Султанмурада.