Навсегда(Роман)

Старый мастер просто ожил, услышав, что наконец-то кто-то снова начал им командовать, и бросился затапливать.

Когда в холодной печи затрещала, разгораясь, лучина, Магдяле спросила, не было ли писем от Аляны.

— Нет, больше не было, — сокрушенно вздохнул Жукаускас. — Только та открыточка, которую она прислала из Мельме. Она писала, что моет посуду в ресторане у одной доброй женщины. Она тоже не была на похоронах… Мне бы нужно ей написать, правда? Но чернил у меня нету. Ведь карандашом как-то неудобно, правда?

— Я принесу вам чернила, — сказала Магдяле. — Поставьте на огонь побольше воды.

— Можно большой чайник и еще котелок поставить. Довольно будет?

— Хорошо. А на работу вы как же будете ходить? — строго расспрашивала Магдяле.

— На работу?.. Да вот он немножко подрастет, мы с ним вместе будем на велосипеде ездить. Он у нас мастером будет, да… Мы с ним ладим, с маленьким…

Похоже было, что он так и рассчитывал — просидеть дома, пока маленький подрастет.

— Погодите вы со своим велосипедом! — нетерпеливо прикрикнула Магдяле. — Есть у вас в доме какая-нибудь еда?

— Минутку, минутку, — с покорной готовностью отозвался старик и тут же исчез.

Немножко подождав, Магдяле вышла на кухню, посмотреть, в чем там дело.

Ползая на коленях перед шкафчиком, Жукаускас вытаскивал с нижней полки и выставлял в ряд на столе маленькие узкие мешочки с крупой. Два или три были насыпаны доверху, другие уже наполовину пусты, третьи — затянуты шнурочками почти у самого основания — в них оставалось всего несколько пригоршен.

Выстроив в ряд все мешочки — серые, полосатые, а один даже в горошинку, из детского Аляниного платья, — старый мастер выпрямился и не без гордости, точно отдавая отчет, стал пояснять:

— Вот тут у нас пшено… Видите, сколько?.. Муки немножко осталось… Сахару только для маленького… — поглаживая тощий мешочек, старик быстро сглотнул голодную слюну.

— Хорошо, хорошо, я вижу, — отмахнулась Магдяле. — Давайте сюда воду… Я приберу, а завтра зайду снова.

Старик спрятал свои мешочки, нерешительно потоптался на месте и сел, сложив руки на коленях, против огня. Глаза у него постепенно принимали прежнее бессмысленное выражение, потом губы точно сами собой начали шевелиться, и Магдяле испугалась, что вот-вот он снова заговорит про сестру Лилю. Поняв, как с ним надо обращаться, она решительно прикрикнула:

— Давайте-ка сюда еще дров, нужно как следует протопить! Не могу же я купать ребенка в холоде!

Жукаускас вздрогнул, заморгал, точно его пробудили от плохого сна, схватил шапку и вышел во двор.

Глава двадцать третья

В течение нескольких дней, пока приходилось возиться со старым Жукаускасом и Степой, Магдяле кое-как удавалось отвлекаться от своих неотвязных мыслей о муже. Но вот уже все было устроено: мальчика брала к себе на весь день соседка, а мастер снова отпер свою ремонтную будку и впрягся в работу…

И тут прежняя тоска охватила Магдяле с такой силой, что она решилась — будь что будет! — пойти в лес и поговорить с Казенасом.

По дороге она дважды сбилась с пути и уже хотела повернуть обратно, когда послышался радостный лай и из-за кустов, размахивая лохматым султаном хвоста, выскочила собака лесничего.

Собака провела гостью по тропинке прямо на поляну, к сторожке. Казенас стоял на крылечке и, хмурясь, старался разглядеть, кто идет.

Едва Магдяле увидела его хмурое, недовольное лицо, как поняла, что откровенного разговора все равно не получится — из старика не вытянешь слова.

Она, улыбаясь, подошла, поздоровалась и, твердо глядя лесничему в глаза, спокойно солгала:

— Ну вот, меня прислал Пятрас!

Лесничий даже не взглянул в ее сторону. Со злостью ковыряя гвоздем в своей трубке, он промычал что-то вроде «мн-мм»… и уселся на ступеньку крыльца, тем самым не очень деликатно показывая, что приглашать ее в дом не собирается.

Магдяле кротко улыбнулась и присела на ступеньку, с ним рядом.

— Прислал? — язвительно буркнул старик. — Прислал, а? А у самого что? Ноги отнялись?

— Это по поводу того разговора, который у вас с ним был. Помните, когда вы приходили ночью?

— Я-то помню! А вот зачем он тебя путает в это дело, это спроси у моего умного сына.

— У него нет от меня секретов.

— Вижу. Очень жаль, что нет.

— Ну, что сделано, того уж не воротишь, — примирительно заметила Магдяле. — Теперь надо решать, что ему делать дальше?

— Это он меня спрашивает? — задыхаясь от накатывающегося на него приступа бешенства, спросил старик. — Он?

Чувствуя, что вот-вот скажет, а может, и уже сказала что-нибудь невпопад, Магдяле решительно кивнула:

— Да, он вас спрашивает.

Лесничий покраснел от злости, открыл рот, но тут же поскорее сунул в него трубку и крепко стиснул зубы, почуяв, что на языке у него теснятся выражения похлестче всех его обыкновенных чертей и жаб. Прикрыв глаза, он несколько минут, тяжело сопя, молчал, а потом заговорил — глухо, медленно, с трудом подбирая слова:

— Так вот оно что! Этот умник… Этот важный служащий Лесного управления!.. Он спрашивает, что ему делать? — И вдруг бешено заорал: — Да пусть сидит себе там, где мягко его задн… Тьфу!..

— Нет, он не хочет больше там сидеть.

— Хочет! — с презрением и злостью крикнул старик.

— Нет!

— Хочет, — уже немного спокойнее повторил Казенас. — «Не хочет!» Почему же он тогда не пришел?

«Вот оно что, — быстро соображала Магдяле. — Он должен был куда-то прийти и не пришел. Так я и знала!»

И громко сказала:

— Он придет.

— Ку-уда? — оскалив зубы в гримасе отвращения, просипел старик и погрозил кому-то кулаком. — Куда это он придет?

Этого она совсем не знала. Но, к счастью, старик продолжал:

— Так, значит, теперь он собрался идти?.. Молодец! Когда все уже ушли, тут, глядишь, и он собрался… — Казенас с ожесточением сплюнул.

Магдяле вся напряглась. Она заставила себя положить руку на плечо старику. Даже погладила тихонько его жесткую куртку.

— Он все-таки ваш сын, — требовательно и умоляюще сказала она. — Вы должны ему помочь. Вы можете…

Лесничий повернулся, посмотрел ей в глаза, опустил голову и устало проговорил:

— Да не желает он, чтобы ему помогали.