Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
Шрифт:
В противоречии со своей позицией трехлетней давности, когда он выступал за взятие Порт-Артура, министр иностранных дел теперь тоже стал сторонником мягкой линии на Дальнем Востоке. Когда назрел кризис, Муравьев посвятил все силы сохранению особых отношений своего правительства с Пекином. В его заявлениях постоянно повторялись упоминания о столярней истории мирных отношений между двумя автократиями. Как и Витте, граф Муравьев противился военной интервенции столь долго, сколь это было возможно. Когда в начале июня граф исчерпал возражения против отправки войск в регион, он настаивал на таком способе вмешательства, который не испортил бы отношений с Китаем в будущем: «Поддерживая… в течение двух столетий дружественные мирные сношения с своим соседом, Россия… по прекращении смут [должна] обеспечить себе скорейшее восстановление добрых соседственных отношений с Поднебесною империей» {866} .
И все же Муравьев не избежал критики за свой промах в Китае. Витте не забыл, как он обманным путем заставил царя захватить Порт-Артур и Далянь. Хотя министр финансов
Преемник Муравьева, граф Владимир Николаевич Ламздорф, не внес существенных изменений в подход к дальневосточному кризису. Если Муравьев являлся образчиком придворного, то Ламздорф был чиновником до мозга костей. В отличие от многих предшественников на этом посту, Владимир Николаевич никогда не служил за границей. Более того, создавалось впечатление, что Ламздорф вообще не покидал здание министерства на Дворцовой площади, где у него были и кабинет, и квартира. «Странного вида», «очень бледный» и «пахнущий изысканными духами» — про графа сплетничали, что он имеет пристрастие к красивым молодым юношам из хороших семей, которых недавно приняли на службу в канцелярию {869} . Более вероятно, что у него просто не было никакой частной жизни. Новый министр иностранных дел жил исключительно ради своей карьеры на императорской государственной службе {870} . Кредо Владимира Николаевича, как он изложил его в своем дневнике, было простым: «…ничего не прошу, желая лишь придерживаться того, что будет признано наиболее полезным в интересах службы… Не мое дело судить, могу ли я вообще быть полезен, а также где именно и в каком качестве; пусть мне скажут обо всем этом, и я последую указаниям с чувством признательности и наилучшей доброй воли» {871} .
Французский дипломат однажды охарактеризовал Ламздорфа как министра иностранных дел «a la russe». Он подразумевал, что граф не имеет решающего слова при определении политики и отвечает «исключительно за русскую дипломатию и ее приспособление» к политике {872} . В случае с Китаем Ламздорф принял тот факт, что решения принимает Витте, и в первые три года своей службы на этом посту он почти полностью подчинил свою волю воле министра финансов {873} . [149]
149
Витте даже приписывал себе заслугу назначения Ламздорфа на этот пост (Из архива С.Ю. Витте. Т. 1, кн. 2. С. 580).
Но были и сторонники более жесткого подхода к восточному вопросу. Полковник Вогак, русский военный атташе в Китае, отправлял тревожные отчеты о восстании с начала 1899 г. {874} . Адмирал Алексеев в Порт-Артуре не соглашался с попустительством дипломатов и был готов преподать китайцам урок {875} . Военный министр также ратовал за твердость. В отличие от чиновников на Певческом мосту, генерал Куропаткин утверждал, что особых отношений с династией Цин больше не существовало. После переворота, организованного вдовствующей императрицей в 1898 г., Пекин стал враждебно относиться ко всем иностранцам, включая и Россию. Куропаткин объяснял царю, что боксерское движение имеет «патриотический и антихристианский характер» и направлено против русских в той же мере, что и против других держав. Россия, заключал он, находится теперь в состоянии конфликта со всем Китаем: с политической точки зрения было бы полезно и дальше утверждать, что Россия воюет с мятежниками, но фактически она ведет войну против правительства Китая {876} . Не все русские генералы разделяли взгляды Куропаткина. Ванновский, бывший военный министр, категорически возражал против взглядов своего преемника и обвинял Куропаткина в том, что он цинично подстраивает войну, чтобы «получить Георгия степенью выше той, которая уже у [него] есть» {877} .
Когда летом 1900 г. кризис усилился, царь больше прислушивался к тем министрам, которые рекомендовали умеренную политику в Китае. Британский посол отмечал: «Мирный настрой Императора определил последовавшую политику, которую он стал проводить при горячей поддержке министра Витте и графа Ламздорфа, В результате сформировалась могущественная партия мира, которой безуспешно противостояла сильная военная партия» {878} .
В конце концов Николай все же согласился на военное участие в интервенции, направленной против боксеров, и гордился выступлением своих войск во время китайской кампании {879} . Однако он постоянно подчеркивал, что его правительство выступает в Срединном царстве с особой миссией. «У России и у других стран слишком разные интересы и цели на Дальнем Востоке, как вообще и в Европе также», — писал он своей матери. «Что нам выгодно, то невыгодно и нехорошо для остальных — это давно известная истина» {880} .Николай был вынужден вмешаться в кризис, вызванный Боксерским восстанием, против своей воли. Когда 25 мая британский посланник, сэр Клод Макдональд, совершил беспрецедентный шаг, обратившись к Гирсу с просьбой предоставить отрад численностью 4000 человек из гарнизона в Порт-Артуре, петербургское начальство посла посчитало себя обязанным удовлетворить просьбу {881} . Через несколько дней русские моряки присоединились к многонациональной армии под командованием британцев, которая выступила из Тяньцзиня и совершила тщетную попытку добраться до осажденных посольств в китайской столице {882} . В начале июня русские корабли вместе с пятью другими захватили укрепления Дагу в устье реки Пейхо, и почти весь этот месяц сибирская пехота играла решающую роль в сражении за Тяньцзинь {883} .
Каждое действие сопровождалось торжественными заявлениями о том, что Россия не имеет ничего против династии Цин. Типичным в этом отношении был циркуляр МИДа посольствам в европейских столицах, объявляющий о решении России присоединиться к международной экспедиции по освобождению дипломатических миссий в Пекине. В нем говорилось, что перед посылаемым по просьбе других стран войском стоит дополнительная задача — вступить с китайским правительством в сотрудничество для восстановления порядка, прежде всего в интересах самого Китая {884} .
После неудачной первой попытки добраться до посольств Николай несколько недель не мог решить, следует ли его армии присоединиться ко второй международной экспедиции в Пекин. Он согласился лишь только после того, как в середине июня до него дошло известие о том, что боксеры убили нового немецкого посланника, барона Клеменса фон Кеттелера {885} . И даже тогда царь и его министр иностранных дел мучительно размышляли, кому поручить командование армией. Предложение Куропаткина предоставить эту честь адмиралу Алексееву сочли неподходящим, поскольку Россия надеялась на установление особых отношений с Китаем. Но когда Токио вызвался предоставить одного из своих генералов, Ламздорф пришел в ужас. В конце концов немецкий фельдмаршал граф Альфред фон Вальдерзее оказался наиболее приемлемым кандидатом для выполнения этой задачи {886} .
А тем временем Петербург продолжал проводить свою дипломатию. После того как перерезали телеграф, переговоры с правительством в Пекине стали невозможны. Однако из своей полуссылки в Кантоне возвратился Ли Хунчжан, и его пригласили выступить в роли посредника. 13 июня Ли Хунчжан отправил Витте телеграмму с предложением провести переговоры с вдовствующей императрицей о подавлении восстания, в обмен на помощь русского царя в сдерживании европейцев {887} . [150] Николай одобрил эту идею, и Витте немедленно дал указание князю Ухтомскому ехать к «старику» в Китай, а русский флот получил приказ предоставить в распоряжение Ли Хунчжана крейсер для поездки в Пекин {888} . В итоге эта инициатива ни к чему не привела, поскольку другие страны скептически относились к сановнику, известному своими прорусскими настроениями. К середине сентября, когда Ли прибыл в китайскую столицу, западные войска находились там уже больше месяца {889} .
150
Ли Хунчжан обратился также к другим правительствам, включая Соединенные Штаты. См.: Duiker W.J.Cultures in Collision: The Boxer Rebellion. San Rafael; Calif., 1978. P. 145-148. Тан делает неверное предположение, будто бы русское правительство отвергло предложение Ли Хунчжана (Tan Ch.C.Boxer Catastrophe. P. 122).
Утром 1 августа многонациональная армия наконец освободила посольства. Войска насчитывали 20 тыс. человек и состояли в основном из японского, русского, английского и американского подразделений. Чтобы пробиться из Тяньцзиня в столицу, им потребовалось десять дней. Ирония состояла в том, что первыми войсками, добравшимися до осажденного квартала, были не европейцы, а сипаи из 1-го Сикхского и 7-го Раджпутского пехотных полков. Осада длилась почти два месяца и стоила жизни 76 иностранных солдат, среди которых было 5 русских. Территория российского посольства почти не пострадала, однако здания Русско-китайского банка и Духовной миссии были разрушены. После захвата Пекина Цыси бежала со своим двором на запад в Сиань, столицу провинции Шэньси. После этого Боксерское восстание в Чжили быстро закончилось {890} .