Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

В целом Николай легко отнесся к этому происшествию. Более всего его смущали публичные выражения сожалений о случившемся. Он также беспокоился, что причиняет неудобства хозяевам ^{50} . Однако в Петербурге родители наследника были встревожены. Александр немедленно приказал своему сыну сократить путешествие и вернуться на борт фрегата «Память Азова» ^{51} . Тем не менее дипломатические последствия происшествия были незначительными. Дмитрий Шевич, российский посол в Японии, с готовностью принял официальные объяснения, что нападавший был одиноким фанатиком-патриотом, и был доволен стараниями японского правительства уладить инцидент, а царь поспешил заверить Токио, что не будет предпринимать никаких репрессивных мер ^{52} . Что касается самого Николая, то он не держал обиды на японцев. «Странно сказать, но Япония так же нравится мне и теперь, как раньше, и случай со мной 29 апреля не оставил во мне никакого неприятного чувства; мне противен только полицейский мундир!» — писал он своей матери, покидая страну ^{53} . Четырнадцать лет спустя, во второй год своего царствования, Николай рассказывал гостю из Германии: «Вообще, я питаю сильное расположение к японцам, несмотря на рану, след от которой до сих пор ношу». Показывая шрам на своем лбу, царь добавил: «Это работа одного фанатика» ^{54} . Он хорошо понимал, что покушения на политические убийства не являются исключительно японской традицией.

В середине мая великий князь вернулся на русскую землю, в недавно основанный тихоокеанский порт Владивосток. Впервые столь знатная персона посетила форпост на Дальнем Востоке, и местные жители воспользовались присутствием великого князя, чтобы провести ряд общественных мероприятий, таких как открытие памятника и начало строительства нового сухого дока. Наиболее важная церемония прошла 19 мая, когда Николай собственноручно высыпал тачку земли, символически начав строительство восточной части Транссибирской железной дороги. Всего несколько месяцев назад Александр III объявил о начале этого грандиозного 8000-километрового проекта. Несмотря на хорошую стратегическую и экономическую обоснованность, у этого плана были сильные оппоненты внутри имперской администрации. Привлечение наследника подчеркивало решимость царя осуществить план до конца ^{55} . Александр писал в рескрипте сыну: «Знаменательное участие Ваше в начинании предпринимаемого мною сего истинно народного дела да послужит новым свидетельством душевного моего стремления облегчить сношения Сибири с прочими частями империи и тем явить сему краю, близкому моему сердцу, живейшее мое попечение о мирном его преуспеянии» ^{56} .

Пробыв во Владивостоке немногим более недели, Николай отправился назад в Петербург. Он неспешно продвигался по Сибири, останавливаясь в таких городах, как Благовещенск, Иркутск, Омск, где произвел смотр местных казачьих полков и принимал делегации бурят, киргизов и представителей других национальностей, которые желали продемонстрировать верность своему будущему правителю ^{57} . Великий князь, несомненно, благоговел перед азиатскими просторами, которые ему предстояло унаследовать. В письме к Сандро, написанном вскоре после возвращения, он с трудом сдерживает восхищение тем, что он увидел за эти последние месяцы:

Я в таком восторге от всего, что видел, что только устно могу тебе передать мои впечатления об этой богатой и великолепной стране, до сих пор так мало известной и (к стыду сказать) почти незнакомой нам, русским! Нечего говорить о будущности Восточной Сибири и особенно Южно-Уссурийского края ^{58} .

Из-за войны, которая разразится в первое десятилетие правления Николая II, много говорилось о том, как большое путешествие на Восток повлияло на его мировоззрение ^{59} . Один биограф-эмигрант писал, что царь был «первым государем, проехавшим по всей необъятной Сибири. Он был охвачен первопроходческим духом, и его юношеское воображение пленялось грандиозными идеями» ^{60} . Между тем Сергей Витте в своих мемуарах приходит к следующему выводу:

Когда молодой цесаревич неожиданно сделался императором вследствие преждевременной смерти императора Александра III, то, естественно полагать, в душе его неоднократно рождалась мысль о дальнейшем расширении великой Российской империи в направлении к Дальнему Востоку, о подчинении китайского богдыхана, подобно бухарскому эмиру, и чуть ли не о приобщении к титулу русского императора дальнейших титулов, например: богдыхан китайский, микадо японский и проч. и проч. [6] .

6

Из архива С.Ю. Витте. Воспоминания. Т. 1: Рассказы в стенографической записи. Кн. 1. С. 366. С другой стороны, письма Николая явно противоречат утверждению Витте о том, что инцидент в Оцу «неблагоприятно повлиял на его впечатление от Японии и о японцах в частности» (Там же. С. 365). «Богдыхан» — архаичное русское титулование китайского монарха.

Известно, что Николай не отличался многословностью в своих писаниях, и ученые немало сетовали на то, как трудно понять его мысли из таких источников ^{61} . В основном дневники и письма Николая, написанные во время путешествия, довольно типичны для европейского аристократа XIX в. Как юноша, который только что завершил свое образование, великий князь наслаждался жизнью, и естественно, что в своей корреспонденции он живописал охоту и приключения в компании друзей и местных женщин [7] .

7

Перед самым отъездом Николай просил британского посла не перегружать его пребывание в Индии официальными мероприятиями, чтобы у него осталось как можно больше времени на осмотр достопримечательностей (АВПРИ. Ф. 138. Оп. 467. Д. 114/1216. Л. 7 [Британский посол — Н.К. Гирсу, 18 декабря 1890 г]). Когда Николай был за границей, мать часто напоминала ему, что он должен более добросовестно относиться к своим обязанностям. См.: The Letters of Tsar Nicholas and Empress Marie / Ed. Bing E.J. London, 1937. P. 47, 57-58.

^{Аллегория Большого путешествия Николая II на Восток}

^{Рисунок Н. Каразина. (Ухтомский.Путешествие… Т. 2. СПб.; Лейпциг, 1895)}

Письма Николая домой также выдают увлечение экзотикой. Его восхищение пирамидами Гизы, слонами Сиама и плавучими городами Кантона было характерно для знатного путешественника Викторианской эпохи. То же самое можно сказать о его ура-патриотизме, проявлявшемся в пренебрежительных высказываниях о военно-морском флоте Британии в Сингапуре и Гонконге. Те тексты, которые выходили из-под пера Николая после его воцарения в 1894 г., тоже ничего не проясняют. Его письма, беседы и короткие карандашные пометки на полях официальных документов по-прежнему оставались очень лаконичны. Единственный способ понять, что его подданные думали об империи и ее роли на Дальнем Востоке, это послушать, что говорили более красноречивые современники.

Тем не менее, как следует из письма Николая о Сибири, адресованного Сандро, путешествие, несомненно, пробудило в его воображении сильный интерес к Востоку. Цесаревич с большим рвением принялся за выполнение одной из первых своих официальных обязанностей: в 1893 г. он был назначен председателем Комитета Сибирской железной дороги ^{62} . Когда немногим более года спустя Николай унаследовал трон, сторонники политики продвижения в Азию начали находить понимание у нового царя. Князь Эспер Ухтомский, официальный летописец путешествия, едва ли преувеличивал, когда писал, что «факт посещения культурных стран Востока первенцем Белого Царя преисполнен глубокого смысла с истинно русской точки зрения» ^{63} .

ГЛАВА 2 КОНКВИСТАДОРСКИЙ ИМПЕРИАЛИЗМ. Николай Пржевальский

Успехи русского оружия в Азии есть не только успехи политические, но вместе с тем и человечески гуманные. Штуцерная пуля и нарезная пушка проносят здесь те зачатки цивилизации, которые иным путем, вероятно, еще долго не попали бы в окаменелый строй среднеазиатских ханств...

Николай Пржевальский

В феврале 1952 г. выдающийся советский режиссер Сергей Юткевич выпустил свой первый цветной фильм — эпопею о путешествиях русского исследователя XIX в. Николая Михайловича Пржевальского по Внутренней Азии. Наполненное событиями приключенческое полотно под названием «Пржевальский» показывает героя в борьбе с суровой природой и кознями врагов — реакционно настроенных географов, маньчжурских чиновников и английского агента-злодея, мистера Саймона. Зрители также могли насладиться видами экзотической живой природы, караванов в пустыне, монгольских юрт, охоты на грифов и классического китайского театра. Кинокартина была выпущена в момент расцвета китайско-советской дружбы и изображала исследователя большим другом азиатских народов, ратующим за дело угнетенных китайских и корейских крестьян, где бы он ни оказался ^{64} . Газета «Правда» опубликовала восторженные отзывы о фильме, заслуга которого в первую очередь состояла в том, что «фильм показывает, что в работе Пржевальского выразилась прогрессивная роль русской культуры в Азии» ^{65} .

Однако когда режиссер со своей съемочной группой приехал в Пекин для съемок эпизодов картины, он столкнулся с серьезными возражениями китайских властей. Местные чиновники вовсе не считали Пржевальского великим гуманистом, который путешествовал по Внутренней Азии, пропагандируя дружбу между русским и китайским народами. В их глазах географ в форме офицера царской армии был всего лишь шпионом и врагом Китая. Только после вмешательства советского посла, который напрямую обратился к Лю Шаоци, секретарю Центрального комитета Коммунистической партии Китая, работа над фильмом была разрешена [8] .

8

Юткевич С.Собрание сочинений. М., 1991. Т. 2. С. 319; Галенович Ю.М.«Белые пятна» и «болевые точки» в истории советско-китайских отношений. М., 1992. С. 38. Юткевич не упоминает об этих проблемах в статье, которую он на писал еще в то время, когда фильм только вышел на экраны (Юткевич С.Проект и его исполнение // «Пржевальский»: Заметки о фильме / Ред. Н. Ваганова. М, 1952. С. 25—40). Один шутник утверждал, что китайские возражения были сняты после сильного давления со стороны Сталина, который сделал это из-за предполагаемой сыновней почтительности. См.: Борее Ю.Сталиниада //Даугава, 1990. № 49. Поскольку между Пржевальским и Сталиным имеется портретное сходство и поскольку первый, как допускается, посетил место рождения последнего за девять месяцев до его появления на свет, некоторые мифотворцы считают Николая Михайловича настоящим отцом Сталина. См.: Radzinskii Е.Stalin: The First In-Depth Biography Based on Explosive New Documents from Russia's Secret Archives. New York, 1996. P. 21—22. Убедительное опровержение этой легенды дает директор музея Пржевальского Евгения Гавриленкова (Гавриленкова Е.Сплетня: Пржевальский и Сталин. Почему связывают эти имена? // Рабоче-крестьянский корреспондент. 1990. № 2. С. 26—29).

Другие аспекты личной жизни исследователя также были предметом многих спекуляций. Одна женщина в Смоленске утверждала, что она его незаконнорожденная дочь. См.: ОР РНБ. Ф. 656. К. 1. Ед.хр. 1 (Батсева М.КВоспоминания о Пржевальском. Рукопись. 1963-1964); Там же. К. 2. Ед.хр. 3 (Овчинников Б.М.Запись о знакомстве с дочерью Пржевальского. Рукопись. 24 августа 1964 г.); Там же. Ед.хр. 2 (Овчинников Б.М.Тайна сердца Пржевальского. Рукопись. 1963, 1966 гг.). Однако тот факт, что Пржевальский был ярым противником женитьбы и что в путешествиях его сопровождали только молодые мужчины, привел некоторых историков к заключению, что вкусы Николая Михайловича несколько отклонялись от нормы. См.: Karlinsky S.Gay Life before the Soviets // Advocate. Apr. 1, 1982. P. 31-34.