Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
Шрифт:
Когда совершилось при Иоанне IV покорение Сибири — ничто не изменилось в строе Русской Державы, и Россия продолжала свои задачи внутреннего и внешнего развития. <…> Другое событие совсем противоположного характера: это быстрое приведение в исполнение плана устройства новой столицы на Финском заливе Петром Великим, изменившее русло русской жизни и остановившее развитие ее в ее старинном центре на долгое время… {1085}
В начале пребывания Сергея Витте на посту министра финансов его увлечение перспективами экономического развития на Дальнем Востоке разделяли многие. В 1880-е гг., задолго до его назначения на эту должность, заинтересованные группы, например Общество поощрения и содействия русской промышленности и торговле, с энтузиазмом стремились развивать коммерческие связи с Азией {1086} . Бизнесмены приветствовали амбиции Витте на Востоке в начале 1890-х гг. К концу десятилетия экономический
Спад, начавшийся около 1900 г., существенно поубавил оптимистические ожидания богатства, которое могли бы принести России тихоокеанские территории {1088} . Российские промышленники, ранее бывшие самыми страстными сторонниками проекта, начали по-новому задумываться об экономической жизнеспособности Сибирской железной дороги. В докладе для Общества ориенталистов глава отделения торговли и промышленности Общества заявлял, что магистраль пригодна только для перевозки пассажиров, почты и ценных грузов {1089} . Другой обозреватель заключал: «Международного транзитного значения дорога иметь не может… так как очень немногие товары могут выдержать плату за перевоз на расстоянии 10 000 верст (от центра Европы) и перевоз их морем через Суэц всегда будет гораздо дешевле» {1090} .
В то же время частный сектор больше не разделял надежд министра финансов на развитие небывалых торговых оборотов с Китаем. К тому моменту Общество содействия русской промышленности и торговле оценивало перспективы сбыта в Срединном царстве в лучшем случае как минимальные {1091} . Бизнесмены знали, что, несмотря на усилия Витте повысить заинтересованность восточного соседа в своей продукции, экспорт так и не начал расти. На рубеже XX столетия товарооборот с Китаем едва ли превышал 7 млн. руб. в год, что ставило Россию на седьмое место среди торговых партнеров Китая, немного впереди Бельгии {1092} . Российские фабрики были не в состоянии производить товары, необходимые китайцам, а купцы были не заинтересованы в развитии этого рынка. Газетный корреспондент сообщал из Шанхая:
Ни одной русской вывески, ни одной русской лавки; за исключением единственной мелочной, скрывшейся от взоров в далеком предместье, в переулке… Там нашел и русский табак, и соленые огурцы (40 коп. фунт). <…> С гордостью даю этот адрес читателям, чтобы при посещении Шанхая они могли познакомиться с пионером и представителем русской торговли и промышленности в торговой столице Дальнего Востока, воздать ему должные почести и кстати купить соленых огурцов {1093} .
В последние годы перед войной с Японией русская пресса в основном разделяла такую мрачную оценку Теперь, вместо того чтобы смотреть на Восток как на источник богатства, газеты видели в нем огромную обузу для царской казны. Такие влиятельные обозреватели, как Суворин из «Нового времени», начали использовать экономические аргументы, призывая отдалиться от Азии. Даже «Санкт-Петербургские ведомости», которые традиционно были преданным союзником министра финансов, начали терять веру {1094} .
Свою роль в неприятии общественностью планов Витте по мирному проникновению в Азию играли циклические факторы. Но существовала и более фундаментальная причина плохого отношения к идеям министра финансов. На рубеже веков в образованном российском обществе, более чем где-либо еще в Европе, по-прежнему господствовал аристократический, доиндустриальный этос, для которого купцы и предприниматели были достойными презрения нуворишами. Если перефразировать принстонского историка Арно Майера, можно сказать, что нигде старый режим не держался за жизнь столь цепко, как в империи Романовых.
Хорошим примером трудностей министра финансов может служить злой анекдот о встрече Николая II с представителями купеческого сословия в Нижнем Новгороде летом 1896 г. В рамках коронационных празднеств Витте организовал роскошную Торгово-промышленную выставку в историческом торговом городе. По словам министра, выставка должна была продемонстрировать успехи промышленности и политическую мудрость его программы {1095} . Делалось все возможное, чтобы произвести впечатление на посетителей. Студентам и рабочим предлагали бесплатные билеты на поезд из любого уголка России {1096} .
Витте надеялся внушить уважение к купечеству и напомнить публике о корнях русского предпринимательства. Местная газета восклицала: «Купечество наиболее всех других сословий сохранило в себе самобытный русский дух». Это был намек на то, что в своем подражании европейцам знать уступила свою
ведущую роль. «Многие сословия, — продолжала передовица, — ввиду изменившихся социальных условий не могут, как во время былой старины, проявлять свою силу» {1097} .Кульминацией стал визит на ярмарку свежекоронованной императорской четы в июле. Николая и Александру встретила почетная стража из купеческих сыновей в средневековых русских костюмах из бархата и меха. Вступив в беседу, царь спросил ребят, как их зовут. «Кнуп!» — с гордостью воскликнул первый. «Фон Айнем!» — ответил второй, а за ним последовали «Шульц!», «Кениг!» и другие разнообразные немецкие фамилии. Николаю это не понравилось {1098} .
Неизвестно, было ли так на самом деле, но эта история иллюстрирует отношение русских к идеям министра финансов. Виттевское видение России как современной торговой державы имело такие же шансы укорениться в воображении его соотечественников, как и орхидея, высаженная в сибирской тайге.
Если у многих русских, когда Николай стал их царем, Дальний Восток вызывал энтузиазм, то в умах других сообщения об осложнениях на Тихом океане в 1894 г. порождали страхи. Автор «Вестника Европы» переживал из-за огромного населения беспокойного азиатского соседа {1099} . «Сигма» (С.Н. Сыромятников), который часто комментировал события в Восточной Азии в «Новом времени», предвосхитил знаменитую поэму Владимира Соловьева: «…я позволяю себе просить русское общество, русских писателей, русских журналистов обратить внимание на то, что творится теперь на Востоке, и приготовиться к борьбе с грядущим панмонголизмом. Не только к борьбе за Приморскую область или Сибирь, а к борьбе за нашу историческую жизнь, за наше развитие и за те идеалы, которым мы сознательно служили столько веков» {1100} .
Стремительное отступление китайцев смягчило эти страхи. Но в последующие годы Китай явился источником иного рода тревог. Как и на западном побережье Северной Америки, в последние годы XIX в. наплыв в Восточную Сибирь манзов,как здесь было принято называть китайских мигрантов, не приветствовался местным русским населением [172] . Газеты во Владивостоке начали требовать от властей «облегчить борьбу русского рабочего с противодействующими ему влияниями наплыва в край китайцев и при конкуренции в области ручного труда» {1101} .
172
Отношения между русским и китайским населением в дальневосточных землях империи были сравнительно гармоничными. Хотя вспышки насилия против китайских переселенцев случались, — наиболее известная из которых произошла в Благовещенске летом 1900 г., — межрасовые отношения на рубеже веков на Дальнем Востоке России не были так сложны, как на Западном побережье Северной Америки. Это особо подчеркивается в: Quested.«Matey'» Imperialists. См. также: Stephan J J.The Russian Far East: A History. Stanford; Calif., 1994. P. 71-80. В своей популярной книге о русском Дальнем Востоке Д.И. Шрейдер подробно останавливается на положительном вкладе «манзов» в местную экономику: Шрейдер Д.И.Наш Дальний Восток. СПб., 1897. С. 48— 67. Стефан высказывает предположение, что русское название местных китайцев произошло от слова «маньчжур» (Stephan.Russian Far East. P. 73).
Генерал Куропаткин был не единственным, кто озвучил тревогу в связи с «наплывом желтой расы». «Русская мысль» в феврале 1897 г. жаловалась, что в этом случае «Сибирь сделалась бы вполне нерусскою», и убеждала: «…мы должны охранять каждую десятину в Сибири для русских» {1102} . В свою очередь, «Сибирский вестник» отмечал годом ранее: «…на восточных наших окраинах китайцы являются в той же роли, со всеми ее последствиями, в какой на западных окраинах являются евреи» {1103} . Иногда русские газеты даже перепечатывали западные диатрибы, направленные против иммигрантов {1104} . [173] И все же, если вспомнить желчность «San Francisco Examiner» Уильяма Рэндольфа Херста, надо признать, что русская пресса гораздо меньше паниковала из-за манзов во Владивостоке и Хабаровске, чем североамериканские газеты по поводу меняющегося этнического состава Калифорнии и Британской Колумбии.
173
Хотя другие русские газеты перепечатывали подобные статьи, «С.-Петербургские ведомости» прекратили публиковать такие материалы после назначения их редактором князя Ухтомского.