Найдется добрая душа

Мысли Александра Георгиевича снова вернулись к вечеру. Он взял с прилавка том Маяковского, по привычке проверил страницы и задержал взгляд на портрете. Поэт чуть исподлобья смотрел на Александра Георгиевича, смотрел ему прямо в глаза, совсем такой, каким он видел его в Политехническом музее в Москве. Очень давно это было… Но память не уставала подсказывать и о другой встрече, на книжном базаре. Там довелось ему обменяться с Владимиром Владимировичем несколькими словами и получить на память небольшую книжку, тут же ему надписанную. Все это было в дни его далекой молодости, когда он, после занятий в библиотечном техникуме, бегал на литературные вечера и даже сам собирался что-то написать — не то поэму, вроде «Облака в штанах», не то пьесу, такую же, как «Баня». Теперь он удивлялся несерьезности прежних замыслов: способностей к литературе у него не оказалось.

Зато в библиотеке, где он работал, книги никогда не залеживались на полках, а что касается того вида его деятельности, который во всех отчетах заносился в графу «массовые мероприятия», — то к нему не раз приезжали поучиться библиотекари из центральных районов города. Александр Георгиевич устраивал замысловатые викторины, встречи с местными писателями, конкурсы на исполнение стихов и прозы, литературные диспуты. Каждый вечер в окнах дома, украшенного деревянной резьбой, допоздна горел неяркий приветливый свет.

2

На другой день Александр Георгиевич собрался к Золотникову. Выйдя из дому, он с минуту нерешительно постоял на крыльце. Было по-прежнему сыро, пасмурно, шел снег и сразу же таял на булыжной мостовой. Тополь качался под ветром, а у скворечни сидел мокрый, озябший воробей. Пересилив себя, Александр Георгиевич шагнул в непогоду и пошел по скользким деревянным тротуарам, старательно обходя лужи.

Он думал о том, что артисту надо бы заплатить, а денег — кот наплакал. И черт знает, как мало отпустили в этом году на все массовые мероприятия. Впрочем, расход на артиста можно отнести за счет внутрибиблиотечной работы. Там была небольшая экономия, когда составляли новый каталог. Как раз рублей десять. «Допустим, что с Золотниковым выкрутимся, — думал Александр Георгиевич, — а как проводить другие вечера? Надо непременно нажать на отдел культуры…» Но тут же решил, что нажимай не нажимай, толк вряд ли будет. По сути дела и нажимать ему неудобно: библиотека, в общем-то, получила денег куда больше, чем в прошлом году. Только деньги эти пойдут на покупку книг и ремонт помещения. Летом Александр Георгиевич собирался перекладывать печи, красить полы, хотел прикупить новой мебели.

Он шел через мост, внизу по темной воде плыли маленькие сизые льдинки да какой-то рыболов-энтузиаст, сидя в лодке посреди реки, накручивал рулетку. «И охота же человеку страдать на таком холоде», — подумал Александр Георгиевич, крепче зажимая под мышкой портфель, набитый книгами. На обратном пути он хотел сдать их в переплетную мастерскую.

На мост въехала грузовая машина. В кузове, только что вскочив на ходу, стоял Глеб Иваницын в распахнутой телогрейке с цигейковым воротником и в синих лыжных штанах, стоял счастливый, молодой, подставив лицо встречному ветру и балансируя руками, как циркач на проволоке. Он что-то крикнул Александру Георгиевичу, кажется, поздоровался.

— Сорванец, — вслух сказал Александр Георгиевич, — носится по городу, школу, наверно, пропускает.

За мостом, на площади, Александр Георгиевич взглянул на электрические часы. До встречи с артистом оставалось несколько минут. Две легковые машины с шахматными клеточками стояли тут же, под часами. А напротив, на глухой стене, висел плакат: «Такси — самый удобный вид транспорта». Александр Георгиевич вздохнул и быстрее зашагал по лужам, уже не выбирая места посуше.

В назначенное время он постучался к артисту.

— Да, да. Прошу! — ответили из-за двери.

Александр Георгиевич вошел и в деревянном кресле у стола увидел мужчину без пиджака, в шелковой рубашке и жилете. Библиотекарь неловко остановился у двери — ботинки были грязные, а пол чисто вымыт.

Золотников поднялся. Большую свою голову он держал высоко и прямо, на лоб ему падала тронутая сединой рыжеватая прядь. Артист ловко помог смущенному гостю раздеться, пригласил присесть. Он был слишком уж предупредительно-вежлив, и Александр Георгиевич подумал, что Золотников, должно быть, разыгрывает роль из какой-то пьесы.

Едва Александр Георгиевич сел, как в дверях соседней комнаты появилась женщина в выцветшем фланелевом халате. Лицо ее было худощавым, густо напудренным, а узковатые глаза показались Александру Георгиевичу печальными. В руках она держала банку свинобобовых консервов и большой кухонный нож.

— Петруша, на минуточку, — позвала она и так приветливо поздоровалась, что Александр Георгиевич проникся к ней симпатией и почувствовал, как проходит его смущение.

— Простите, один момент, — извинился Золотников.

Александр Георгиевич огляделся. Его внимание сразу же привлек небольшой книжный шкаф. Там сияли золотыми корешками томики Драйзера, Бальзака, Чехова. «Подписные»… — определил Александр Георгиевич и с огорчением подумал, что из-за своих театральных увлечений Зинаида Васильевна опоздала подписаться для библиотеки на сочинения Гюго. А вот люди, которым надо, постояли, наверно, в очереди и приобрели.

Несколько снимков висело над потертой ворсистой тахтой.

Все они были портретами Золотникова. Но каким разным был он на каждом портрете, какой непохожей жизнью жил на этих снимках! Артист был снят то в чалме и пестром азиатском халате, то в лихо сдвинутой на затылок бескозырке и флотской тельняшке, то смиренно глядел в одеянии священника, то мрачно хмурился в арестантской куртке. И висела тут еще одна карточка, отличная от других. Перед каким-то большим домом, в садике, стояли вокруг седовласого знаменитого артиста — Александр Георгиевич артиста узнал сразу — человек двадцать пять молодых людей, юношей и девушек. Всем было весело, все дружно смотрели на грузного старого артиста и чему-то смеялись. Внизу белела надпись: «Институт театрального искусства, выпуск 1938 г. Москва». Был тут и Золотников. Он застенчиво стоял с краю, высокий, угловатый, в короткой бархатной курточке, вытянув тонкую шею.

Александр Георгиевич рассматривал фотографию, когда хозяин вернулся.

— Наш институт! — сказал он, и глаза его потеплели. — Вот какой я тогда был… — Золотников бережно дотронулся до фотографии.

— Изменились, — учтиво проговорил Александр Георгиевич.

— Еще бы, — усмехнулся Золотников. — Годы! Годы! И, как-то слишком уж быстро переходя к делу, спросил:

— Значит, вечер у вас четырнадцатого? Позвольте, что у нас четырнадцатого? — Он полистал записную книжку. — Какое время говорите? На шесть часов… Я должен перед вами извиниться. Совсем упустил из виду — у меня по четвергам самодеятельный кружок на механическом заводе. А тут перенесли на пятницу, собрание, что ли, у них профсоюзное.

— Нет, вы уж нас не подводите, — с твердостью, которой совсем не ожидал Золотников, сказал Александр Георгиевич. — У нас и афиша уже написана и пригласительные билеты посланы. Нас нельзя подводить!

И Александру Георгиевичу показалось, что Золотников посмотрел на него пристально, будто оценивал вместе с портфелем и книгами. Помявшись, артист сказал осторожно:

— Ради такого вечера я, видите ли, мог бы пропустить кружок, если, конечно, будет определенная компенсация. Недавно аналогичный случай был в Доме офицеров. Мне компенсировали: двадцать пять рублей.

Александр Георгиевич хотел было сказать о малых ассигнованиях на массовые мероприятия, о том, что библиотека может заплатить лишь половину запрошенных артистом денег. Он доверчиво взглянул в большие, поначалу добрые глаза Золотникова, но увидел в них только равнодушный холодок и не сказал ничего. Как же быть? Читатели должны услышать Маяковского, прочитанного мастером… Александр Георгиевич испугался, что Золотников примет его молчание за отказ платить и пообещал — компенсация будет.

— Значит, условились, — Золотников встал. — Да, кстати: как добираться к вам в Заречье? Ведь это не близко, а мне к девяти надо успеть в телестудию. У вас есть транспорт?