Найди меня

— Спасибо, — хрипло проговорил Илья, с трудом узнав собственный голос.

— Это не мне спасибо, а Богу и…ей, — он кивнул на Аню, которую в эти минуты зашивал Мостовой. — Я не знаю как, но она жива только потому, что сама захотела. Так что…

Илья не стал расспрашивать, что Алекс имел в виду, потому что знал — то Анина душа приходила к нему прощаться. А он не отпустил. Не смог. Как и остаться теперь. Ничего, они еще непременно встретятся. Он непременно вернет ее и все у них будет хорошо. Но не сейчас. Сейчас ему нужно было лететь в Германию спасать сына.

— Алекс, скажи, я могу стать донором родному сыну?

И Илья вкратце пересказал Алексу узнанное от доктора немецкой клиники.

— Вполне, но лучше, конечно, подстраховаться, — Костромин снял медицинскую шапочку, провел ладонью по наголо бритой голове. — Возможно у мальчика есть братья, сестры. Они — идеальные доноры, потому что от одних родителей.

— Нет, братьев и сестер у него нет. Хотя… — Илья вспомнил про Арсения. Он ведь его сын. Ну и что, что матери разные. Попытка не пытка. А использовать нужно любой шанс.

— Спасибо, Алекс, — Илья пожал руку Костромину.

— Чем могу…

— Ты звони, если что, ладно?

Костромин кивнул.

— А сейчас мне нужно идти. Это важно.

— Я понимаю, — Алекс устало улыбнулся. — Я все понимаю. Ты не волнуйся, теперь с твоей Аней все будет в порядке.

Илья бросил прощальный взгляд за окно операционной, на лежащую на столе Аню и поспешно ушел.

А уже через неделю Илья наблюдал, как его сыновей везут в операционную. Донором стал Арсений. Он подошел Максиму по всем показателям. И согласился помочь брату, не раздумывая. А в ответ на благодарность Ильи просто написал, что всегда мечтал о настоящей семье и сейчас, когда она у него появилась, он будет защищать ее до последнего вздоха. Илья улыбнулся доли пафоса в его словах, но что взять с подростка-идеалиста, которому только чудом удалось не ожесточиться в диких условиях детдома. Впрочем, это Илья теперь будет оберегать их всегда. Свою семью.

Глава 20

Лето-зима, 2014 год.

Аня встала на третий день после операции. Вернее села, свесив ноги на пол, тяжело дыша и дрожа от слабости и страха. Спина не болела. Она вообще не чувствовала, что у нее есть позвоночник. А ведь должна бы, потому что именно на позвоночнике ей делали операцию. Сложную, как сказал Александр Александрович, ее лечащий врач. Он был первый, кого Аня увидела, открыв глаза. Большой, в белой хирургической пижаме, с уставшими, но веселыми глазами, доктор Костромин улыбался ей открытой и светлой улыбкой, как старой знакомой. Он был у нее самым частым гостем. Еще Илья Андреевич Мостовой, которого Аня однажды спутала со своим Ильей. А вот сам Илья так и не пришел. Ни разу за три дня. А Аня почему-то думала, что Илья придет сразу после Александра Александровича. Она верила, надеялась, что вот откроется дверь и войдет он. И не сводила глаз с этой самой двери, пока та не дрогнула и не поплыла куда-то. Аня плакала и ругала себя, потому что снова поверила в чудо. А чудес не бывает. Теперь Аня знала это совершенно точно.

Накануне вечером приезжала Лера, привезла кучу фруктов, что-то рассказывала, но Аня не слушала. Ей было все равно.

Утром позвонила Тата. Доктор Костромин разрешил Ане пользоваться мобильником, который сам же и принес. Татка извинялась, что не может приехать — ее не было в стране, отправилась в кругосветное путешествие. И что-то было в ее голосе, едва уловимое, но так созвучное с отчаянием и безысходностью, что у Ани заломило виски. Но спросить она так и не решилась.

Зато решила, что ей уже пора вставать.

Босые ступни коснулись холодного пола и Аня поморщилась. Холод пробежал по пальцам, обхватил щиколотки и заскользил по ногам вверх. Аня поежилась. Ей нужно было встать. Она хотела подойти к окну и открыть опостылевшие жалюзи, не пропускающие солнечный свет. Она любила солнце, его ласковые лучи. Ей нужно было почувствовать себя живой. А без солнца никак не получалось. Не получалось еще и потому, что Илья так и не пришел.

А она так надеялась, потому что была уверена — он был в операционной. В накинутом на плечи белом халате, злой — он всегда злился, когда ему было страшно — уставший, всматривался за большое окно, за которым лежала Аня. Она не сомневалась, что видела его и слышала, как он шепчет: «Ты нужна мне». И она поверила, не ушла по осенней аллее, манившей золотым сиянием. Осталась с ним, ради него, а он обманул. Не пришел, и Аня решила, что не нужна ему.

Ну и пусть! Она справится и без него. Обязательно. И он еще пожалеет, что обманул ее. Обманул, когда она вновь поверила в чудо.

Внезапная злость придала сил. Оттолкнувшись ладонями от кровати, Аня встала на ноги. Колени подогнулись, палата завертелась, и чтобы не упасть Аня вцепилась в спинку кровати. По спине разлилась судорога боли. Аня застонала, но не сдалась. Закусила губу. Не разжимая рук и с силой переставляя занемевшие вдруг ноги, Аня сделала шаг, еще один и еще.

Когда она добралась до окна, боль отступила, ноги не дрожали, только ныли и покалывали от напряжения. Аня нашла тонкую веревочку и подняла жалюзи. От яркого солнечного света пришлось ненадолго зажмуриться.

Улыбнувшись, Аня села на широкий подоконник, подставив лицо теплым осенним лучам. За окном простирался больничный двор, перерастающий в густой ельник, сливающийся с небом на самом горизонте. Аню привезли сюда на второй день после операции. Доктор Костромин не хотел, но сказал, что выхода другого нет — в той больнице, где ее оперировали, не было необходимых условий для реабилитации. А в этом то ли санатории, то ли частной клинике Ане нравилось.

Она слегка приоткрыла окно и вдохнула терпкий еловый аромат с примесью осенней свежести. На резной лавочке под ярко-рыжим кленом сидели двое: молодой мужчина и девушка в бирюзовом платье. Он прижимал девушку к себе и показывал ей фотографии. Она счастливо улыбалась. А до слуха Ани доносились редкие фразы: «а помнишь нашу первую встречу?», «а это наш первый Новый год», «а тут ты такой смешной».

И эти фразы, такие по-семейному уютные, и эта красивая пара невольно унесли Аню на Приморский бульвар ее родного города.

В тот летний день тринадцать лет назад однокурсницы вытащили Аню погулять. На повестке дня был пляж, дельфинарий и театр вечером, новая постановка столичных артистов. Тогда девушки как раз вышли из дельфинария, яро обсуждая роскошное представление, как вдруг…

— Эй, принцесса!

Аня помнила, как заколотилось ее сердце, когда она услышала знакомый, чуть хрипловатый голос. Родной и любимый. Помнила, как застыли в изумлении ее подружки, когда увидели, кто окликнул их. Статный парень в военной форме. Аня даже вспомнила, как девчонки шушукались и хихикали, пытаясь угадать, к кому подойдет этот роскошный кавалер. Но тогда она только слышала, как ухает в груди сердце, и не сводила взгляд с обворожительной улыбки и внимательных серых глаз своего принца.

Аня мечтательно улыбнулась.

Илья тогда даже опомниться ей не дал. Стремительно подошел, по-хозяйски прижал к себе и поцеловал. У него были сухие, горячие губы. И он целовал ее так, будто уже тогда имел на нее все права. Это был их первый поцелуй. Со вкусом табака и миндаля. Почему табака, Аня не знала до сих пор.

У них потом была еще сотня поцелуев: под дождем, в ласковых волнах Черного моря, на скале под ночным небом, в тесной прихожей украдкой от Аниного деда, в каменных объятиях Исаакия и посреди многолюдной улицы. Их было сотни, но тот первый, страстный, требовательный и собственнический, Аня всегда ощущала на своих губах. Как не забывала внимательные, вмиг потемневшие почти до черных, глаза Ильи и вспыхнувшие в них задорные смешинки, когда в ответ на его дерзкий поцелуй, Аня крепко обняла его и шепнула на ухо, что соскучилась. А потом он кружил ее на руках, смеясь и целуя, кормил мороженым и ни на миг не выпускал ее ладонь из своей. Это было самое восхитительное свидание, на память от которого осталась лишь черно-белая фотография в альбоме у Леры и вкус миндаля на губах.

Воспоминания явились так некстати, непрошенные, растеребившие душу, и напомнили об Анином предательстве, о сыром подвале, изуродованном лице и сломанной жизни. И о любви. Отчаянной, безудержной и исцеляющей. И от этих воспоминаний вдруг стало больно и невыносимо страшно, что жизнь ее кончилась в том подвале и ничего никогда у нее больше не будет. И в глазах потемнело, и дыхание сбилось, и голова закружилась. А боль острым ножом воткнулась в спину, разломила надвое. Аня закричала.

Что было дальше Аня помнила смутно — боль выжгла сознание — только чьи-то сильные руки и голоса. Мужские. Один встревоженный, другой злой. И этот другой, чуть хрипловатый, не давал ей провалиться в болезненную черноту, вытягивал и каким-то чудом забирал боль. И она выкарабкивалась, зубами выгрызала у боли свою жизнь. И этот такой знакомый голос становился все ближе, реальнее. Откуда она его знает? И почему он злится на нее? Что она сделала? Рано встала? Так это врач должен злиться, а он обеспокоен. Аня уже распознала, что первый голос принадлежал доктору Костромину. А второй? Надо спросить, а как, если голос не слушается, ломается, как лед, и срывается до хрипа.