Найти Эдем (Сборник)

Прибыв на место люди безропотно разобрали так и лежавшие на земле со вчерашнего дня кисточки и губки и приступили к работе. Не командовал Петрович, не возмущался Толик, молча согнулась над лункой остроносая Валентина. Никто не хотел превращаться в лягушку, закупоренную в банке с формалином.

Белецкий выбрал борозду по соседству с Анной, смерил взглядом расстояние до Кубоголового и ободряюще улыбнулся девушке.

— Вперед, покой нам только снится. В конце концов, это не канаву копать.

В первой же лунке Белецкий провел задуманный с утра эксперимент. Натянув рукав свитера на ладонь, он взял кисточку и расчистил лунку, затем принялся орудовать губкой. Шло время, а прожилки не исчезали, и не было щелчка. Он поддернул рукав и хмыкнул. Все было ясно: нужный эффект давало только непосредственное, так сказать, взаимодействие руки и инструмента. Непосредственный контакт, которому препятствовала ткань свитера. А значит, все они, похищенные с Земли, не просто рабсила, а НЕОБХОДИМАЯ рабсила. И неважно, в чем тут причина: в особенностях ли кожного покрова человеческой руки; в химическом ли составе кожных выделений; в строении ли ладони… Важно то, что эту работу, в результате которой, по-видимому, похитители весьма заинтересованы, не может выполнить какой-нибудь механизм. И, возможно, не могут выполнить, например, не земляне, а марсиане. Или выполнить-то могут, да урожай будет не тот. А самого рекордного урожая можно добиться только с помощью землян. Можно строить только предположения о том, как захватчики пришли к такому выводу: экспериментировали, рассчитывали, искали по всей Вселенной наиболее подходящих для данной роли существ?.. Опять же, не это самое главное. Главное — эта работа ИМЕННО для землян. Намерены ли касториане эксплуатировать одну группу пленников или наладят работу посменно? И сколько урожаев они думают собрать? И сколько полей на этой планете? Может быть, группа землян здесь не одна, может быть, таких групп сотни. Что если сейчас на звездных плантациях касториан уже трудится половина земного населения? Судя по всему, захватчики видели в землянах только рабочий скот и не собирались вступать ни в какие контакты. Не нужны им были контакты. Собственно, людям ведь тоже не приходит в голову попытаться обмениваться взглядами на жизнь с лошадьми или ослами…

Виктор окинул унылым взглядом необъятное поле: опасаться, что в ближайшее время можно остаться без работы, пока не приходилось.

…Борозда все тянулась и тянулась, и все ближе был неподвижный Кубоголовый, и все чаще Белецкому вспоминался вкусный «холодец» и мягкий топчан в каморке. Господи, как же мало надо человеку! Какая там рыбалка, какой Бодлер, какие там полки на балконе, какие телепередачи? «Холодец» да топчан — вот и все, что нужно для счастья. Только как же он свою каморочку-то узнает, двери ведь все на одно лицо?.. Хоть бы вишенки какие наклеили или там слоника — как на шкафчиках в детском саду. Конечно, каморки-то, наверное, одинаковые, но все-таки хотелось бы лечь на свое место, а не там, где лежал кто-то другой. И комнатку, в общем-то, не мешало бы попросторней. Небось, им это было бы запросто, касторианам проклятым…

Вероятно, мысли о «холодце» пришли в голову не одному Белецкому: люди работали молча и сосредоточенно, лишь изредка разгибаясь, чтобы вытереть пот и прикинуть оставшееся до Кубоголового расстояние. Виктор старался не обгонять Анну и, передвигаясь от лунки к лунке, то и дело смотрел на нее, надеясь получить ответный взгляд — но тщетно.

Лишь закончив работу и заняв места на платформе люди немного оживились. Платформа сразу же заскользила в сторону ангара.

— Сегодня за пять пятьдесят шесть уложились, — заявил бородач с пучком волос на затылке, постучав пальцем по наручным часам. — Втягиваемся помаленьку.

— А после кормежки еще на шесть часов запрягут, — буркнул Толик. — И будем вкалывать как папы Карлы.

— Не вешай нос, ребята, — раздался от борта простуженный голос Петровича. — Нам что, привыкать вкалывать?

Толик поскреб в затылке и со вздохом сказал:

— Привыкать-то не привыкать, но не за просто же так. Согласен, земляк? Хоть бы курева, гады, подкинули, ведь хана без курева.

— И культурно-массовых мероприятий организовать, — с ехидцей подхватил кто-то из сгрудившихся у борта.

— А что — и мероприятий, — с вызовом отозвался Толик. — Самым важным из всех искусств для нас является кино, вино и домино. Что, не так? Классики иногда и кое-что путевое говорили.

— Какой же это классик, Брежнев, что ли?

— А хоть и Брежнев — плохо тебе жилось при Брежневе? Уж не хуже, чем сейчас. Довели народ, заразы!

— А кто довел-то? Кто?

— Господа, не надо о политике — и так тошно.

Закружился обычный автобусно-гастрономный общий разговор глухих с глухими, и под этот разговор платформа благополучно прибыла к ангару.

На этот раз никаких препятствий при входе не обнаружилось, и Виктор вместе с товарищами по труду благополучно вошел в ангар. На столе уже поджидал «холодец». Виктор бросил взгляд на вереницу дверей — и замер. Их одноликость, а вернее, безликость, кое-где была нарушена: коричневым пятном выделялась обитая дерматином дверь с блестящей табличкой; другая была желтой и полированной; третья — с круглым окошком наподобие иллюминатора в корабельной каюте. А еще одна — со светлой наклейкой, на которой красовались две ярко-красные вишенки, чуть прикрытые сверху зеленым листочком. Как в детском саду…

Виктор, не веря своим глазам, подошел к этой двери, взялся за круглую гладкую ручку, открыл — и вновь замер. Не было тесной каморки с топчаном, лишенного индивидуальности места для сна. Была просторная комната с диваном, двухтумбовым столом с пишущей машинкой и стопками бумаги, было кресло и полка с бритвенным прибором и зеркалом, ковер на полу и люстра под потолком, и настольная лампа, и была приоткрытая дверь, ведущая, кажется, в другую комнату, и занавешенное окно, за которым угадывались деревья…

«Принимают к сведению… Разбираются… Выполняют… Принимают к сведению… Разбираются… Выполняют…» — заезженной пластинкой крутилось в голове ошеломленного Белецкого.

Да, они были не простыми пленниками. Они были очень ВАЖНЫМИ и очень НУЖНЫМИ пленниками.

— Вот это апартаменты! — восхищенно сказали сзади. — А у меня? Маша, посмотри, что там у меня? И у себя проверь, ты же хотела, чтобы биде…

7

Красное заходящее солнце застыло над кромкой далекого леса, воздух был неподвижным и теплым. Березы на холме возвышались подобно колоннам эллинского храма, бросая длинные тени на траву, усыпанную золотыми монетками сухих листьев. Тропинка, стекая с холма, вливалась в раскинувшееся почти до горизонта поле и терялась во ржи. В детстве Белецкий любил вместе с ребятами мчаться вниз по этой тропинке, раскинув руки как крылья и изображая гудящий самолет. Их детский сад вывозили летом на дачу — подъезжали большие автобусы, мамы целовали на прощание своих малышей, и малыши с веселым визгом устраивались на сиденьях, держа корзинки с разными сладостями.

Эта березовая роща на холме была постоянным местом их игр на даче. А чуть дальше, за березами, тянулся глубокий овраг, промытый талой водой и летними ливнями; в нем они под руководством воспитательницы Нины Ивановны добывали глину и лепили разных зверюшек… Овраг и сейчас был там, слева от Белецкого. И хотя многое стерлось в памяти за четверть века, он сразу узнал березовую рощу детства.

Анна сидела рядом с ним на поваленном гладком стволе и тоже молчала, глядя на разметавшийся по краю неба закат. Белое платье делало ее похожей на молоденькую березку — гибкую, тонкую, задумчивую… Анна была его гостьей, его спутницей здесь, в этом мире, созданном из его воспоминаний.

Они сидели и молчали, отдыхая, зная, что никуда не надо торопиться. Ужин закончился совсем недавно и до начала рабочего дня оставалось целых десять часов.

А вообще продолжительность здешних суток и установленный для пленников распорядок дня стали окончательно ясными довольно быстро: из двадцати трех часов шесть и даже меньше (в зависимости от быстроты проходки отмеченного Кубоголовым участка) отводились на работу, остальное время, кроме завтрака, обеда и ужина, состоящих из все того же «холодца», предоставлялось каждому в свободное и безраздельное пользование. Время отбоя не регламентировалось — гуляй хоть до утра, — а вот подъем производился по гудку. Жека продолжал ужасным памятником торчать у входа, и желающих поспать подольше и не выйти на работу не находилось.