Найти Эдем (Сборник)

Потом я заглянул на последнюю страницу («Аверину представился бесконечный зал, тысячи кресел, тысячи экранов, и в каждом кресле опутанный проводами человек, и на каждом экране — чье-то воспоминание, как самая прекрасная в мире картина. А зрителей в зале нет. Нет»), а потом не спеша прочитал всю рукопись.

В общем-то, в литературном отношении рассказ был сделан неплохо. Правда, попадались длинноты, кое-где шла слабая пропись, и «заусеницы» не радовали глаз, но ведь была, как теперь говорится, вполне читабельна. Но вот идея… Ученый Аверин изобрел мнемовизор — аппарат, при помощи которого каждый может увидеть на экране воссозданное в цвете и звуке любое свое воспоминание. Бывший однокурсник Аверина, Швец, исписавшийся писатель, просит подключить его к опытному образцу мнемовизора, дабы вновь пережить тот вечер юности, когда впервые пришло к нему вдохновение, и вернуть таким образом способность к творчеству. Швец подключается к аппарату и не хочет возвращаться к реальной жизни. Аппарат вновь и вновь воспроизводит воспоминание Швеца, и все попытки Аверина отключить мнемовизор убеждают ученого в том, что если аппарат прекратит работать Швец умрет. Так день за днем и работает мнемовизор, воспроизводя воспоминание неудачливого писателя, без сознания сидящего в кресле, и что делать дальше — никто не знает.

«Что может быть интереснее прошлого глазами, в полном смысле глазами тысяч и тысяч очевидцев?» — думал Аверин, приступая к разработке аппарата. А получилось вот что: «Все равно, что с телевидением: мечтали о новом средстве связи, а приобрели великолепный инструмент для оболванивания. Или взять лазер: рассчитывали на применение для сугубо мирных нужд сугубо мирной промышленности, а получили очень даже эффективное оружие». Выходит, размышляет Аверин, его аппарат — тоже палка о двух концах? Сколько таких вот, подобных Швецу, в районе, области, республике и так далее?..»

И Аверин приходит к выводу, что похож на Швеца. «Все похожи на Швеца. Кто раньше, кто позже — но все сделают главное дело своей жизни — а дальше? Дальше что? Не лучше ли навсегда остаться в самом счастливом дне? Стоит ли обманывать себя надеждой на будущие лучшие времена? Неужели Швец, сам того не ведая, оказался прав?»

Я задумчиво уставился на стену, оклеенную Галкиными календарями со звездами советской эстрады. Все, вроде бы, в рассказе на месте, но вот только что-то подобное я уже где-то читал. Уход в прошлое… Воплощение прошлого… Ученый, не сумевший предвидеть последствия своего открытия или изобретения. Конечно, в фантастике, и в фантастике особенно, трудно придумать нечто действительно новое. Различные варианты контакта с внеземным (или земным, но нечеловеческим) разумом, космические путешествия, машины времени, звездные злодеи и положительные герои, а теперь еще и проблемы экологии, выживания человечества. Все это было, было, рассматривалось в разных плоскостях, под разным углом зрения, и зачастую только лихо закрученный, крепко сколоченный сюжет выручал, вытягивая бледную или давно уже неоригинальную идею.

Так ничего и не решив в отношении малолисковца И.Крикуненко, я положил рукопись на вершину бумажной горы, вздымающейся над моим столом, и распечатал второй конверт. Внутри обнаружились три листка машинописи, строк этак на семьдесят пять — восемьдесят.

Рассказ назывался «Лунными ночами», я прочитал его буквально не переводя дыхания и забыв о насморке, я прочитав, мысленно поблагодарил автора. Это было то, что надо. Я не претендовал на роль верховного судьи в вопросах фантастики, но имел свой взгляд на эту ветвь литературы, свой вкус и пристрастия. Рассказ мне понравился. Грише можно было не спешить с переводом, потому что я хоть сейчас был готов запустить рассказ в номер.

Усевшись боком к столу и крутя в пальцах незажженную сигарету (не могу курить при насморке), я еще раз прочитал эти несколько десятков строк.

«Каждый раз с приближением полнолуния он терял сон. Вечером он как всегда ложился рядом с женой и ждал, когда она заснет. Он лежал и смотрел в окно, предвкушая момент появления луны из-за крыши соседнего дома. Луна заглядывала в комнату, бледными бликами отражаясь от полированной поверхности стола, и на полу прорисовывалась четкая черная тень оконной рамы. Он осторожно сползал с дивана и шел на балкон.

В мире царили ночь и тишина. Спали дома, спали тротуары и газетные киоски, спали деревья и скамейки у подъездов. Только фонари и светофоры несли свою ночную службу. И все вокруг заполнял лунный свет.

Он сидел на балконе, подперев щеку ладонью, пристально смотрел на луну, словно стараясь изучить и запомнить все ее пятна, и мысленно был уже там, на светлых лунных равнинах, расплескавшихся до подножий изъеденных временем гор, на склонах которых жили луняшки — маленькие пушистые зверьки с круглыми изумленными глазами.

И наступал миг, когда лунное сияние окутывало его, и отрывало от старого трехногого табурета, и мгновенно переносило на лунную равнину, в мягкую светлую пыль, в которой по щиколотку утопали ноги. Конечно, он знал, что на Луне нет воздуха, но воздух все-таки был, и он дышал им, и подставлял лицо легкому ветерку, дующему из-за изломанных горных вершин. Над горами в черном небе горели роскошные звезды, окружая немигающее солнце, а сбоку тепло голубела Земля.

Он стоял посреди лунной равнины, а с горных склонов длинными прыжками спускались мохнатые луняшки, подбегали к нему и затевали хоровод на равнине под звездным небом. Луняшки терлись о его ноги пушистыми боками, прыгали через его протянутые руки, совершая замедленные сальто в лунном воздухе, гонялись друг за дружкой, зарывались в лунную пыль, прятались за его спиной и кувыркались, кувыркались на лунной равнине.

Луняшки считали его другом, он чувствовал их доброжелательное отношение и тоже бегал и возился вместе с ними в лунной пыли под недремлющим оком голубой соседки по космосу, на которой, в комнате на четвертом этаже блочного дома, на широком диване спала его жена.

Эти игры вел он с луняшками каждое полнолуние. И ждал, постоянно ждал, когда оно придет.

— Пойдем со мной, — сказал он луняшке, доверчиво вскарабкавшемуся ему на руки. — Посмотришь, как у нас. — Луняшка тихо сопел, прижавшись к его груди. — А потом назад.

Луняшка заморгал изумленными желтыми глазами и свернулся клубком.

Лунное сияние охватило их и мягко перенесло с лунной равнины на земной балкон. Луняшка вертел головой, рассматривая фонари и светофоры. Луна сияла.

Распахнулась балконная дверь и на балкон ворвалась жена, всклокоченная, в распахнутом халате.

— Где ты был, негодяй? Где ты был, я спрашиваю! — Свистящий шепот каждое мгновение готов был перейти в крик.

Он стоял в трусах на балконе, прижимая к груди замершего луняшку.

— Лазишь к этой суке-одиночке? — Жена мотнула головой в сторону соседней лоджии. — Ничего, я ей устрою!

— Вот, — сказал он, протягивая к ней руки. — Смотри, какой забавный. Это с Луны. И никуда я не лазил.

— Скотина!

Резким движением жена выбила из его рук луняшку, ударила по лицу. Луняшка перелетел через балконные перила и неслышно исчез в пустоте.

Несколько мгновений он оцепенело разглядывал свои руки, потом перегнулся через перила, всматриваясь в кусты, растущие возле дома. Ни шороха, ни звука в лунном свете.

Он оттолкнул жену, бросился в комнату, оттуда выскочил в прихожую, ударившись коленом о стул, распахнул дверь и босиком помчался вниз, перепрыгивая через ступени.

Долго шарил в кустах под балконом, порезал ногу осколком стекла и нашел бельевую прищепку и кузов от игрушечного грузовика. На балконе громко и зло плакала жена. В доме загорались окна.

Он посмотрел на луну и побрел к подъезду.

— Надо милицию вызвать, — говорили вверху.

Отныне каждое полнолуние он уходит на кухню, включает свет, садится у стола и курит, курит… Жена грозится вызвать врачей, а он молчит и смотрит на голую стену».